Первое вознаграждение за работу я получил в пять лет. Это были не деньги. В деревне притащил ведро воды с колонки для бабули.

Одно полное ведро в две ходки. На втором обороте за мной увязались собаки. Им было интересно обнюхать мои потные голени. А пятилетнему мне казалось, что хищные клыки вот-вот пропорют тонкую кожу, выпустив кровь. Может, хрустнут детскими костями или, по крайней мере, заразят бешенством. Дужка ведра резала пальцы. Ноги заплетались.

И всё же я нёс воду и. Страдал.

А в награду — жареная картошка. Эквивалент счастья в мои пять лет. Жареная картошка с холодцом. И чёрный хлеб с растительным маслом, натёртый солью и чесноком. Если совсем повезёт, то конфета «батончик». Всё это в обмен на несколько минут страданий. Так уж нас учили, что нужно страдать за награду.

Думаю, страдать я начал задолго до пяти. Только разве теперь вспомнишь?

В семь я делал это за оценки.

— Пацаны, погнали на заброшку! — вместо того, чтобы броситься с ребятами постарше в приключения, я сидел на уроке и. Страдал. Не подобрать другого слова к ребёнку, которому нужно бегать и кричать, а его заставляют сидеть, выпрямив спину:
— Ручка должна смотреть в плечо!
— У меня так запястье болит…
— Боль пройдёт, а красивый почерк останется!

Впрочем, потом прогульщики возвращались с заброшенных строек и рассказывали страшные истории о переломанных позвоночниках и пробитых арматуринами животах. А один парень нашёл два винта с гайкой. Скрутил и в центр начистил серы со спичек. Бомба моего детства. Ею нужно шарахнуть о бетон. При взрыве один из винтов отскочил и выбил парню глаз.

Я слушал эти страшилки, потирая правое запястье. Могла ли моя боль сравниться с потерянным глазом? Так я научился терпеть длительные страдания. Помогло осознание того, что может быть хуже, чем есть. Я не мог представить себе жизнь без глаза, а вот без приключений — мог.

И смог.

Четырнадцать. Тогда я страдал из-за отсутствия девушки. Вернее, начал страдать тогда и потом, Бог весть, сколько лет ещё. Я страдал, ища себе оправдание. Почему её нет?

— У тебя есть девушка?
— Нет.
— А была хоть? — с возрастом этот вопрос сменился на: «А почему хоть?»

Обычно так спрашивали, когда встречали меня где-то в одиночестве. Парк. Кинотеатр. Где угодно. Даже на похоронах бабушки. Людям вечно хочется о чём-нибудь поболтать. Но ведь мало, кто спросит: «У тебя есть друзья?» Потому что, если ты ответишь «нет», то что тогда? Ты урод. С тобой вообще нельзя рядом находиться. А если нет девушки, то остаётся надежда. Интрига. Например, ты гей или импотент. Лишь бы не девственник… а если, всё же… то. Страдай!

За это страдание я дольше всего не обретал награды. Хоть и был влюблён, как все школьники.

К 17 я притупил боль одиночества. Я понял, что всё дело в деньгах. Нужно разобраться, где пострадать за них.

Именно. Пострадать. Хренью или любой другой скучной работой. Лишь бы денег платили побольше. Именно так казалось в 17.

— Отвезёшь документы к чёрту на рога и можешь быть свободен сегодня! — я устроился курьером не для того, чтобы ехать к себе на район сразу, как отпустит начальник, и пить пивко на лавке. Свою работу я выполнял в два раза быстрее, чем это делал курьер-пенсионер до меня.

Остаток времени я расклеивал объявления по столбам, иногда раздавал их, а ещё пару раз срывал. За это тоже платили деньги. И в 17 мне казалось, что образование в техникуме не так уж важно. Им можно пренебречь. Ради денег.

Так снова изменилось моё осознание. Страдание учёбой я заменял на два других. То есть приумножал свои муки. Ради одной награды. Деньги. Которые когда-то несли в себе только промежуточный этап. Средство для чего-то.

— О, привет! Сто лет не виделись. Ты как?
— Работаю, вот… — в 21 я встретил её случайно в метро. Ту, о которой когда-то мечтал. Ради которой стал забивать на учёбу и зарабатывать.

В 21 на мне была хорошая куртка, новые кроссовки и лёгкая щетина. Пожалуй, я выглядел успешным и всё же не знал, что рассказать о том времени, когда работал на двух и даже трёх работах параллельно. Ничего не вспоминалось.

— Кем работаешь?
— Да там, звонки, бумаги. Типа, менеджер…
— О, неплохо! — она улыбнулась как-то по-настоящему. Не знаю. Может даже, искренне. Она была очень красивая и умная. Не зря же я ради неё. Стал менеджером по продажам. Не зря! У неё было всё:
— А я на четвёртом курсе филфака сейчас. Пока безработная.
— Ого, как интересно! Ты умница… мне пора, извини! Работа!

Думаю, что у меня не получилось так же искренне. Уверен. Не получилось. Я выбежал из вагона и опрометью пересёк платформу, чтобы запрыгнуть в обратный поезд, потому что и так уж проехал две лишних остановки, а хотелось ехать в том поезде вечно. С ней. Со своей наградой. Но мне теперь нужно было совсем в другую сторону.

Может быть, именно эта простая геометрия и заставила мой мозг работать немного иначе. Именно то, что наши поезда двигались в абсолютно разные стороны.

Я ехал и перебирал все свои цели в голове. И меня всё не отпускало это сравнение с поездами. Когда же я сел не на тот? В 17, 14 или глубоко в детстве? Или во всём виноваты те, кто меня таким сделал? Родители? Преподаватели? Работодатели? Президент? Я улетел очень далеко на этом мысленном поезде, пока какой-то парень не ткнул меня в плечо:
— Пора сходить!
— Пора! — кивнул я. Была конечная. Я проехал все мыслимые остановки и упустил все сроки. А, выходя из вагона, даже не придал значения тому, что разбудивший меня, выглядел, как Мессия. С длинными волосами и бородой. Как иронично. Впрочем, тогда была мода на бороды.

Я не видел и не искал никаких знаков, а просто понял, что родители или преподаватели не могут быть виноваты в моей жизни. Сколько мне раз твердили, чтобы не страдал всякой хренью. И сами, наверное, не понимали, как правы и проницательны.

Работодатель? Он не может думать о моих целях. Ему нужно стремиться к своим.

Президент? Для него меня нет.

Я — никто. И отвечать за мою жизнь не может никто, кроме меня. Все мои страдания — это мой выбор.

И знаешь что? Я ничего не бросил. Оставил всё, как есть. Просто перестал страдать ради наград. Решил, что нужно жить тем, что есть. Улучшать то, что есть. А иначе последняя награда будет посмертной. Жить не ради картошки и зарплаты, а ради того, чтобы быть кем-то для себя и тех, кто рядом.

Здесь и сейчас.