Позвольте, Моцарт!
Я Вас подвезу.
Какой фурор!
Я наблюдал за залом:
Как неподдельно публика визжала,
Пуская благодарную слезу!

О, я уверен — Ваш черед придет,
И мир, что так охоч до умилений,
Пред Вами просто встанет на колени.
Но не зайти ли? Кучер подождет…

Позвольте, Моцарт, выпить за успех!
За Ваш успех — и в свете, и в народе.
Признанье — не такой уж тяжкий грех
Для тех, кто скроен явно не по моде.

Есть у людей слабинка к погребам.
Вино предвосхищает откровенность.
Душа недоказуема как ценность,
Пока не дали воли языкам.

По рюмке, Вольфганг,
и — начистоту.
Я молод был и верил в красоту,
Как верят в Бога,
Плакал от любви,
Внимал природе,
Радовался птицам,
И, наконец, казалось, уловил,
Что мне дано в прекрасном раствориться.
И всякий звук, раздавшийся в тиши,
Был для меня естественнен и чуден.
И обретя гармонию души,
Я стал так щедр,
Что потянулся к людям…

Они не видят:
Счастье — возле них!
Я сел писать — беспечен и свободен,
Не зная, что в открытиях своих
Смешон… и безнадежно старомоден.

Надолго я запомнил этот зал.
Беда, коль зал изволит прогневиться!
Через толпу я к выходу бежал,
А мне во след оскаливались лица.
И долго по ночам, как будто хлыст,
На спину мне обрушивался свист.

Я устоял.
Я понял, кто мой враг.
Его зовут Господствующим Вкусом.
Ему известно — Что,
Ему известно — Как,
Им все, что называется искусством,
Очерчено на много лет вперед.
Он — царь и бог, в своем, конечно, роде,
Он оправдает подражанье моде,
А гениев, коль надо, переврет.
О, сколько их, талантов молодых,
Погнавшихся за призраком признанья,
Себя нашло в нелепом подражаньи.
Я устоял.
Я не был среди них.

Теперь я чутко вслушивался в звук.
Угадывал его предназначенье.
И появлялась схема, но не вдруг,
Сначала звук терял свое значенье.
Я постигал Гармонию, Талант.
Смеялось и рыдало фортепьяно,
Но каждое открытье каплей яда
В меня вливалось — я ли виноват?

И, наконец, последний звук исчез.
Так, незаметно, будто между делом,
Теперь я мир увидел черно-белым…
В нем не было мелодий.
Был — процесс.

Свершилось!
Я гармонию постиг!
Могу собрать и расчленить на части
Все то, что пело у меня во власти,
И гений предо мною — ученик.

Душа функциональна от добра —
Её порывы я возвел в науку.
Любовь?
Надежда?
Можно подобрать…
Отчаянье?
Всего лишь комплекс звуков.
Вся музыка отныне — ремесло!
Смешны, кто говорят о вдохновеньи!
Для публики достаточно уменья.
Попробовал. И верно, повезло.

Я сомневался, может, зря корпел?
Но показалось доброю приметой,
Что замер вдруг напыщенный партер
И в бенуаре спрятали лорнеты.

Могуществен над миром сантимент!
Мир не привык к порывам откровенным,
Не лестно людям, хоть бы на момент,
Сами себе признаться в сокровенном.

Я, усмехаясь, торопил финал.
Аплодисменты!
Браво!
Поздравленья!
И кто-то плакал,
Кто-то ликовал,
А у меня в глазах — недоуменье…

И вот однажды, выйдя погулять,
Я не нашел в лесу ни щебетанья,
Ни шелеста листвы,
И, так сказать,
Ни должного сему истолкованья.

Мне что-то показалось здесь не так.
Прислушался…
В уме обычный комплекс:
Какой-то намечается пустяк…
Однако… Отчего я беспокоюсь?

И вдруг я догадался: дело в том,
Что лес будил во мне привычку к звукам,
Но четко различимые умом,
Созвучья не улавливались ухом!

У края луга перевел я дух
И, осмотревшись, на дорогу вышел.
Пел о любви молоденький пастух…
Я понимал,
Но я его не слышал!

И, удрученный, я пришел в село.
И замер у дверей старинной кирхи.
Звучал орган торжественно и тихо.
Не для меня,
Меня не проняло.

Сквозь то, что почитается святым,
В мир истин привела меня дорога.
Но не было в том мире
Красоты,
Ни Вдохновенья,
Ни Любви,
Ни Бога!

Признаться я не этого хотел,
Но логика упряемее природы.
И мне открылось таинство Свободы
В своей универсальной наготе.

Нелепую привычку изгоня,
Прозрение весь мир преобразило.
Оно бросало к клавишам меня.
Но страшно было все, что выходило.

Я рисовал скрипичные ключи,
Но ремесло мне долго не прощалось.
Свобода духа — сколько не бренчи —
В понятие души не умещалось.

Откинув то, чего трудом достиг,
Я все же написал одну вещицу.
Сыграл друзьям…
Сочли, что я шутник.
И холодно изволили проститься.

Вы — поняли?
Не знаю — до конца ль?
Но вы смотрели, как на мертвеца!..

Вот говорят: несчастная судьба.
Какая чушь!
Несчастье в примиреньи.
Себя к непримиримости сведя,
Познание рождает преступленье.

И понял я, как жалок человек,
И жалости во мне к нему не стало.
Ведь он все лжет
И лжет который век.
Из лжи сооружает пъедесталы.

Он выдумал любовь,
Разврат и стыд…
И черта с богом, просвещайтесь, люди!
Он чувствовать и мыслить наровит
Под фиговым прикрытием иллюзий.

Пускай же он справляет торжество!
Блажен, кто верит, в ком ума не густо.
Прет из него отнюдь не волшебство —
Невежество по прозвищу «Искусство».

Я — Разум…
Запишите мой ответ!
Лишь мне подвластно то,
что бесконечно.
Я — Маг.
Я — Рок.
Я — Черный человек.
И надо мной ничто не человечно!

Добро и зло?
Подите вон — я глух.
Моя душа — существованье сути.
Я был освистан — потому что глуп.
А ныне я вершащий правосудье?

О, бедный Вольфганг, вы кумир толпы,
Она послушно плачет и смеется.
Внимая тем, кто в чувствах не скупы,
Я всюду слышу Моцарт,
Моцарт,
Моцарт.
Вы овладели тайнами души,
Вам удалось со мною в том сравняться,
Но для толпы вы тем и хороши,
Что ей боитесь в этом признаваться.

Был к вам жесток господствующий вкус,
Но вы, не дрогнув под оскалом моды,
Нашли в народе изначальность муз,
А в простоте — подобие свободы.

Не лгите, Моцарт, будьте же честны.
Неотвратима логика познанья,
Свобода — завершенье отрицанья.
Вы знаете?
И вы обречены.

Нет для людей ужасней слова - мысль!
От века, с чувством сочетаясь редко,
Ум, как петля, притягивает ввысь,
А под ногой земля, как табуретка.

Не принимая истины душой,
А ложной верой тоже жить не просто,
Таланты гибнут унося с собой
В могилы нераскрытость парадокса.

А сквозь века, сквозь трупы, премяком,
В своей неуловимости неспешной
Неторопливо шествует закон
И подгоняет души, словно пешки.

Что наши чувства? Детская игра
И гений ваш у истины на блюдце,
Когда-то люди славно посмеются
Над тем, что волновало их вчера.

Толпа слепа, еще она визжит,
Еще ее от наслажденья пучит.
Скажите, Моцарт, вам не в тягость — жить?
Признайтесь, Моцарт, Реквием не мучит?

К чертям земное!
Славу, Совесть, Злость,
Уж отрицать, так не наполовину…
Вы побледнели, Вольфганг!
Что стряслось?!
Эй, кельнер, помогите господину…

…Страшна идея.
Но страшнее — факт.
И неизбежно мысли воплощенье.
Передо мною — черный катафалк,
А сзади — ропот жаждущих отмщенья.

О, мне понятен шепот за спиной.
Мир для людей привычен и не сложен:
«Он отравил! — повисло надо мной.-
Из зависти, конечно, из чего же?»

А может быть и верно — отравил…
И недостойно званье человека.
А вовремя на нем поставив вето,
Я свыкся бы с судьбой и не чудил.
Забросив ноты прославлял покой,
А вечерком, за небольшую плату,
Талантам аплодировал…
Постой!
Откуда ж появляются таланты?!

Проклятый ливень!
Как ни запахнись — не остановишь,
До костей прохватит.
Поклонники к каминам разошлись.
Остался лишь кумир на катафалке.
Пора и мне…
И все-таки бреду,
Как будто за ответом на прошенье,
Хотя оно с рассудком не в ладу.

Здесь я — и Моцарт,
Абсолют — и Смерть.
Два полюса.
Но резче обозначась,
В нас проступает наша равнозначность
И людям не постич нас,
Не суметь!

Для них мы одинаково страшны,
И мертв талант, пока он недоступен.
Лишь люди оценить его вольны,
Но я отверг их.
День мой не наступит…

Благодарю Вас, Моцарт, разгадал
Я сам себя, прозревшему — поверьте!
Я не талант, я просто секундант
На поединке Смерти и Бессмертья.

Мы к истине пошли от суеты,
Но жизнь — шкала,
Забавное сравненье.
Вы не смогли достигнуть высоты,
А я — спуститься к нужному деленью.

Презревши вкус, каким кичился свет,
По разному мы прокляли беспечность.
Во мне сидел — Свободный Человек,
А в Вас преобладала Человечность.

И все же я познанья не предам!
Мне по душе его неотвратимость.
Я — оживу и времени воздам
Идею Воскрешенья! А прочее — природа…

Ведь в том, что не оплачено людьми
Нет истины!