Предзимний лес…
В нём голые кусты
таращатся уродливой толпою —
как призраки с больных полотен Гойи,
где овцы
и заблудшие отцы,
в кровавом предвкушеньи новых жертв
заманивают фей в болотный сумрак,
чтоб новой венценосною колдуньей
пополнить сонм марий-антуанетт.
Пусть подождут…
Она сойдёт с небес
туманами и дрожью звездопадов,
скользнёт поверх голов надменным взглядом,
приняв за чернь оскалившийся лес.
Посмотрит на толпу из-за плеча —
туда,
где низкорослые плебеи
ветвями тянут руки к нежной шее
и мысленно торопят палача…
Их речь так безыскусна и груба…
а лиц не видно вовсе —
только рожи…
И всё, что их действительно тревожит:
а так ли кровь в ней царски-голуба?
Но как узнать?
Как выведать секрет?
Лишь вымарать холщовую рубаху.
Пусть солнце сложит голову на плаху
и скатится в последний свой рассвет.
А дальше мрак
…и ужас рваных ран…
Но в прорубь на Крещение ныряя
вдруг кто-то крикнет:
— Батюшки! Братва…
а кровь-то в ней реально голубая! -
Вобравшая хрусталь звенящих рек
и синь небес, в озёрах отражённых.
Зима пришла,
спасая прокажённых
и душеньки укутывая в снег…
Снегурочкой
наивной и смешной
явилась в мир в блистательной короне —
от века,
от рождения на троне
в одеждах, наделённых белизной,
к которым не пристанет даже грязь.
Ведь шлейф вздымая звёздною метелью,
ей ангел присягает с колыбели
и чувствует в малышке эту власть.
Не важно — кто:
принцесса ль на бобах…
на нарах… на горошине… на плахе…
ей шьются только белые рубахи
в любых мирах… эпохах…и стихах…
И пусть она, взирая свысока
на горе-палачей, казнивших солнце,
с утра воскреснет дважды венценосной
в сиянии тернового венка.
И взгляд её печальных синих глаз
вдаль устремится с хрупких пьедесталов.
чтоб мысль:
«В моём конце моё начало» —
спасеньем обернулась в сотый раз…