Дмитрий Менделеев: «Все беды от женщин-шалопаев»

Однажды кто-то подсчитал: только 9 процентов трудов Менделеева посвящено чистой химии. Неудивительно, что современники долго не признавали Дмитрия Ивановича серьёзным учёным, а лишь талантливым самородком, погубленным собственным неусидчивым темпераментом. Менделеев и правда не любил заниматься чем-либо дольше нескольких лет. И когда ему предложили место в лаборатории по исследованию пороха с окладом в 30 тысяч годовых, Дмитрий Иванович отказался: «Буду работать, если станете платить две тысячи! Тридцать тысяч — это кабала, а две тысячи — тьфу! Захочу и уйду». Он ушёл через четыре года и за этот срок изобрел бездымный порох.
Что же касается самого великого достижения — периодического закона и таблицы элементов, как известно, приснившейся Менделееву во сне ранним утром 17 февраля 1869 года, то шесть лет серьезные химики считали все это белибердой. И даже бывший учитель Бунзен писал в письме к Менделееву: «Да оставьте вы меня в покое с этими догадками! Такие правильности вы найдете и между числами биржевого листка!» А потом француз Лекок де Буабодран открыл новое вещество — галлий, предсказанное Менделеевым исходя из периодического закона. «Всё оправдалось. Это мне имя!» — ликовал Дмитрий Иванович.

Они ещё до свадьбы оба догадывались, что из их брака не выйдет ничего хорошего. Физу смущала неуёмная вспыльчивость жениха: однажды в приступе раздражения он развеял по ветру все наличные деньги из кошелька, в другой раз накинулся на лакея из-за недостаточно горячего чая…
Впрочем, по вечному заблуждению женщин, Физа надеялась переделать Митю своей любовью. Сам же Митя в тот год ещё не совсем оправился от романа с Агнессой Фойгтман, немецкой провинциальной актрисулькой, женщиной огненного темперамента и змеиной хитрости. Он подцепил её в Гейдельберге, куда ездил стажироваться в лаборатории химика Бунзена. И целый год умудрялся сочетать изучение капиллярных явлений с беготней за ветреной Фойгтман по немецким городам, скандалами, сценами ревности и бурными примирениями. Немец Бунзен только головой качал: где это слыхано, чтобы подающий надежды учёный, вместо того чтобы затвориться в лаборатории, так страстно увлекался женщинами! Между тем Дмитрий ухитрился сделать даже одно серьёзное научное открытие — нашёл температуру абсолютного кипения, но тут Агнесса осчастливила его рождением девочки и затребовала такое содержание, что Менделееву пришлось, бросив научную работу, спешно возвращаться в Россию и бегать там по лекциям и урокам, не щадя живота своего.

После горячечных гейдельбергских месяцев тихие вечера у своего старого учителя Петра Павловича Ершова (автора «Конька-Горбунка») в компании его анемичной и болезненной падчерицы — не слишком умной и оттого доброй барышни Феозвы Лещовой казались тихим желанным пристанищем. И Митя имел неосторожность написать старшей сестре Ольге: «Милая, право, эта Физа. Если б не деньги, которых нет, женился бы на ней!»

Ольга горячо взялась за дело — после смерти матери она, старшая, считала себя обязанной присматривать за братцем. Менделеев и опомниться не успел, как сделался женихом. И как потом ни убеждал сестру, что с Физой ему скучно, что он не испытывает настоящих чувств, ничто не помогало: «Ты объявлен женихом, в каком положении будет она, если ты теперь откажешься?»

Произведя на свет троих детей (старшая — Мария — умерла в младенчестве), Феозва Никитична совсем расхворалась, рано поседела и расплылась. К тому же она была на 6 лет старше мужа. А Дмитрий Иванович вовсе не утратил той страстности натуры, что, по мнению Бунзена, так плохо сочеталась с образом настоящего учёного. Однажды Менделеев увлекся гувернанткой собственной дочери, жившей в их доме, и даже сделал предложение — та, к великому облегчению Феозвы Никитичны, побоялась стать причиной крушения семьи, Дмитрию Ивановичу отказала и вообще взяла расчёт.

С тех пор характер у Менделеева совсем испортился. В Петербурге в качестве анекдота рассказывали реальную историю: как Менделеев, вызванный к генерал-губернатору вместе с другими профессорами университета из-за студенческих волнений, кричал на градоначальника, героя Русскотурецкой войны: «Как вы смеете мне грозить? Вы просто солдат, и всё! В своем невежестве вы не знаете, кто я такой! Что такое периодическая система? Отвечайте!»

Ясно, что домашним тоже доставалось. Дмитрий Иванович мог впасть в ярость, кричать и метать вещи в стену по самому пустяковому поводу: топот детских ног по коридору, когда он работает, не вовремя сунувшаяся в кабинет горничная с завтраком на подносе, да что угодно! В такие минуты Феозва Никитична закусывала губу, рыдала: «Мучитель!» Мучитель же, терзаясь совестью, потом ещё битый час стоял у окна, фальшивым тенором напевая: «Заступница усердная». Нет, не создан был Дмитрий Иванович для семейной жизни! Куда лучше забраться по приставной лестнице в дупло — и там поработать всласть, ни на что не отвлекаясь и не раздражаясь.

Чемоданно-водочная слава

«Что за фигура?» — поинтересовался один купец у другого, кивнув на чудака, стремительно вышагивавшего по Гостиному Двору: борода и волосы до плеч, как у попа, а в руке — сигара; пальто щегольское, а на ногах копеечные валенки. «Сам ты фигура! — ответил второй купец, издалека почтительно поклонившись странному барину. — Это же известная на весь Петербург знаменитость, чемоданных дел мастер!» «Да нет, — вмешался в разговор третий. — Это же тот барин, что весь Питер напоил горькой. Первый пьяница на всю Россию! Видишь, как одет?»

Одевался Менделеев действительно странно. Например, по случаю обручения старшего сына облачился во фрак, но по рассеянности забыл сменить серые домашние брюки. Всем на свете нарядам Дмитрий Иванович предпочитал какуюто немыслимую блузу, каких никто не носил. Раз в год портной вызывался в Боблово, чтобы, потратив миллион слов на описание новых фасонов, выслушать от Менделеева неизменное: «Лучше сшейте-ка, батенька, как раньше!» Что же касается остального, то в некоторой степени правы были оба купца. Дмитрий Иванович, почетный член доброй полусотни академий, на досуге любил мастерить чемоданы, которые действительно выходили на славу — прочные, легкие, ладные. И, хоть сам пил мало, водкой занимался по роду службы в правительственной Комиссии для изыскания способов к упорядочению производства и продажи напитков, содержащих в себе алкоголь. Просто министр финансов граф Витте задумал ввести в стране водочную монополию и, чтобы подготовить всё на самом серьёзном научном уровне, пригласил Менделеева…

Через 100 с лишним лет химики будут спорить, какова роль Дмитрия Ивановича в установлении идеального 40-градусного водочного стандарта. Никаких работ на эту тему у него не обнаруживается (а знаменитая диссертация «Рассуждение о соединении спирта с водой» рассматривает очень концентрированные и совсем не концентрированные растворы, а вовсе не 40-градусный). Но уж спиртометрическую шкалу-то Менделеев, служа в Комиссии, разработал, а это позволило добиваться четких 40 градусов (не 39 и не 41). Также непонятно, насколько правдивы рассказы о том, как Менделеев ставил эксперименты на живых людях. То есть угощал жителей Петербурга водкой, приготовленной из разных спиртов. Для чего печатал объявления в газетах: требуются добровольцы для дегустации хлебного вина, и у дверей его лаборатории выстраивались толпы. Много о Менделееве в связи с работой в Комиссии ходило всяких слухов. Начиная с того, что он спился в своей лаборатории, и кончая тем, что он заработал миллионы на подделке французских вин для Елисеева.

Что ж, если бы он ставил перед собой такие задачи, то уж подделал бы… Менделееву вообще с блеском давалось всё, кроме трех областей человеческой деятельности: семейной жизни, шахмат и публичных выступлений. Он невероятно гордился, что однажды выиграл у самого Чигорина — величайшего из великих шахматистов! Но, по мнению знатоков, Менделеев играл не сильно: нервничал, горячился, брал назад ходы. Что же касается выступлений на публике, то тут на Дмитрия Ивановича, напротив, находила какая-то необъяснимая робость. Перед каждой фразой плачущим голосом он тянул «э-э-э», потом переходил на скороговорку, обрывистую, спутанную. «Корявые, как я сам», — говорил он о собственных лекциях. В остальном Менделеев мог всё. Буквально всё! Судебные экспертизы, сыроварение, разоблачение спиритизма, разработка таможенного тарифа, изобретение пульсирующего насоса, усовершенствование керосиновых ламп, проектирование ледокола, модернизация русской метрической системы и даже промышленный шпионаж (путешествуя по Америке, Менделеев по заказу русских нефтяников вызнавал секреты местной перегонки нефти). Одним из первых в России он поднимался на водородном шаре в августе 1887 года, в день полного солнечного затмения, какие случаются лишь раз в несколько столетий. Вопреки ожиданиям, затмение Менделеева не увлекло. Зато на высоте двух верст Дмитрий Иванович обнаружил удивительное явление: там слышно людские разговоры, коров, лошадей, петухов, будто не летишь под облаками, а идёшь по земле. Это позволило учёному сделать вывод об особенностях движения воздуха в средних слоях атмосферы. Больше к воздухоплаванию Менделеев не возвращался. Зато увлёкся аграрными исследованиями: у себя в Боблове на опытном поле пробовал разные удобрения. Крестьяне поражались, какой там вырастал хороший хлеб. «Талан у тебя, барин, али случай?» — «Конечно, братцы, талан!»

У него было много, этих талантов. Но ни в какие рамки разбрасывающийся Менделеев с этими талантами не вписывался. Его 9 раз номинировали на Нобелевскую премию — ни разу не дали (впрочем, поговаривали, что причина могла быть в конфликте с семьей Нобель на почве нефтяных дел). В действительные члены Академии наук его забаллотировали — там не привыкли к русским химикам, всё больше к немцам. Менделеев утешал сам себя: «Выбора в академию я не желал, им остался бы недоволен, потому что там не то надо, что я могу дать, а мне перестраивать себя уже не хочется. Ни важности заморской, ни солидной устойчивости в объекте занятий, ни напускного священнодействия в храме науки — ничего то этого во мне быть не может, коли не было. И пришлось бы мне сталкиваться, а теперь противно мне это, пропала былая охотка». Позже он, впрочем, стал хотя бы членом-корреспондентом. Правда, не по химии, а по физике. Потому что физиком Менделеев тоже был весьма неплохим.

Это он такой вышел в мать. Многогранная личность…

Пирогов утешает

Лет до сорока Мария Дмитриевна ничего не знала и не умела, кроме ведения домашнего хозяйства, вынашивания и выкармливания детей — а их у неё было четырнадцать, не считая троих мертворожденных. Вскоре после рождения Митеньки в 1834 году кормилец семьи, Иван Павлович Менделеев, ослеп и лишился места попечителя народных училищ Тобольской губернии. На что могло хватить его пенсии — 275 рублей серебром в год?! И тогда Мария Дмитриевна подрядилась управлять стеклянным заводом, принадлежавшим её брату. Это было неслыханно: женщина-управляющий!

Сверять счета, браниться с подрядчиками, инспектировать производство (а в перерывах обшивать, кормить и воспитывать детей) — чего ей только не довелось делать! И всё напрасно: завод сгорел в одночасье, одни дети умирали, другие просто отбивались от рук — Аполлинария ушла в секту и изнуряла себя постами, Ваня закутил и ушёл в запой. Младший, Митенька, которого с грехом пополам удалось пристроить в Петербургскую медико-хирургическую академию, сбежал оттуда через месяц — не вынес испытания анатомическим театром. Особых талантов, казалось, юноша не проявлял, связей у семьи не было, денег тоже. Последняя надежда оставалась на Главный педагогический институт — мобилизовав последние свои знакомства, Мария Дмитриевна определила туда сына, и на этом силы ее иссякли и она умерла. И вот Митя доучился до четвертого курса — не блестяще, но вполне сносно. До выпуска остался всего год, когда доктор, осмотрев Менделеева, пришёл к неутешительному выводу, что никакого выпуска не предвидится, и велел ложиться в лазарет. В свои 19 лет юноша был болезненно худ и бледен и вот уже начал харкать кровью. От чахотки уже умерли его отец и три сестры. По всему видно — теперь его очередь. И все старания матери, все её надежды на этом теряли всякий смысл…

Ну уж нет, не бывать этому — решил Митя. И прямо в лазарете стал готовиться к очередным экзаменам. Он чувствовал, что стоит хоть на день остановиться, и болезнь победит его. Это невозможно объяснить, это можно лишь констатировать: вместе с жаждой жизни в молодом Менделееве вдруг проснулись любознательность, трудолюбие, талант. И вот в назначенный день он облачился в парадный мундир и кое-как добрел до института. Когда шёл обратно в лазарет, товарищи устроили ему овацию. Выпускной экзамен был сдан блестяще!

А потом случилось ещё одно чудо. Прославленный хирург Пирогов, осмотрев Менделеева, нашёл, что никакой чахотки нет, а есть небольшая сердечная недостаточность: «До ста лет доживёте, батенька! Успеете раз пять жениться!»

Вот тут гениальный медик не угадал: Дмитрий Иванович женился лишь дважды…

Тема для романа

«Играй, матушка, играй. Дмитрий будет добрей к студентам», — подбадривала весной 1877 года сестра Менделеева подругу своей дочери, закрывшую было крышку рояля при появлении Дмитрия Ивановича. «Матушка» покраснела и, не поднимая глаз, принялась играть. Менделеев смотрел на неё со всей нежностью, на которую способен сорокатрехлетний мужчина по отношению к семнадцатилетней красавице.

Анна Попова, полурусская-полушведка, приехавшая в Петербург поступать в Академию художеств, поселилась в казённой квартире Дмитрия Ивановича вместе с многочисленным семейством Екатерины Ивановны Капустиной, урожденной Менделеевой. Через пару месяцев Екатерина Ивановна, уразумев наконец, как далеко может зайти дело, переехала вместе с Анной на съемную квартиру. Но было поздно!

Дмитрий Иванович пытался бороться с собой: поехал за границу, сначала в Париж, потом в Биарриц. Скитался по свету два года, но любовь всё не проходила. Вернувшись в Петербург, он первым делом послал Анне приглашение проехаться с ним вместе в гости к Куинджи, с которым был дружен. Это был верный ход! В тот месяц чудак Куинджи объявил, что не будет больше выставлять своих работ, и увидеть их могли лишь избранные. И Анна Ивановна, как начинающая художница, не могла противиться искушению стать такой избранной…

Роман вспыхнул с новой силой. И через год Феозва Никитична, узнав, что Анна беременна, дала согласие на развод. Консистория, рассматривавшая дело о разводе, наложила на Мендеелева как на виновную сторону епитимью, запретив вступать в брак в течение семи лет. Из-за этого Люба — будущая Прекрасная Дама Серебряного века русской поэзии — появилась на свет незаконнорожденной. И тут Менделееву подвернулся заказ на книгу «О сопротивлении жидкостей». Гонорар в 10 тысяч рублей был употреблен на подкуп священника церкви Спиридония в Адмиралтействе — обвенчав гражданских супругов в нарушении епитимьи, тот был расстрижен.

Нарушение запрета Духовной консистории — дело неслыханное. А тут как раз подоспел приём у императора. «Ваше императорское величество, нельзя давать аудиенцию такому человеку, — убеждали Александра III. — Женившись во второй раз при живой жене, он лишился права бывать в приличном обществе». Император ответил: «Это верно, у Менделеева две жены, но Менделеев-то у меня один!..»

Казалось, всё сложилось наилучшим образом, и теперь-то Дмитрий Иванович станет счастливым. Но, видно, Менделееву на роду было написано маяться с женщинами! Лет через двадцать, женившись на Любе Менделеевой, Александр Блок писал, прозрачно намекая на тестя и тёщу: «Тема для романа. Гениальный ученый влюбился буйно в хорошенькую, женственную и пустую шведку. Она, и влюбясь в его темперамент, и не любя его — по подлой, свойственной бабам двойственности, — родила ему дочь Любу, упрямого сына Ивана и двух близнецов. Чухонка, которой был доставлен комфорт и средства к жизни, стала порхать в свете, связи мужа доставили ей положение и знакомства. Она и картины мажет, и с Репиным дружит. По прошествии многих лет ученый помер. Жена его (до свадьбы и в медовые месяцы влюблённая, во время замужества ненавидевшая) чтит его память „свято“… Ей оправдание, конечно, есть: она не призвана, она пустая бабенка, хотя и не без характера, ей не по силам ни гениальный муж, ни четверо детей, из которых каждый по-своему незауряден».

Разлад между супругами начался почти сразу. Просто Анна Ивановна была недовольна тем, что Менделеев слишком много сил и средств отдает прежней семье. Что построил Физе с детьми дачу на берегу Финского залива. В отместку Анна потребовала, чтобы и ей в Боблове построили новый дом — старый был ничуть не хуже, но Менелеев не стал спорить. Вот только все чаще и чаще приставлял лесенку к стволу исполинского дуба и прятался в дупле — теперь уже от Анны Ивановны.

Взрослому сыну своему — Владимиру — он писал: «Женщины убеждены, что все на свете должно делаться только для них, для их радости, счастья, спокойствия. Детей сдаст нянькам и боннам, и ладно, а сама в Гостиный Двор, в театр. Противны мужчины-шалопаи, противны также и женщины-шалопаи». И еще: «Берегите мать, берегите ее, берегите. Женитесь и выходите замуж по сердцу и разуму вместе. Если сердце претит — дальше, если разум не велит — тоже бегите. Отец ваш был слаб, был уродлив в этом отношении».

Просто Менделеев

Своего первого сына Дмитрий Иванович любил сильнее остальных детей. Владимир был талантлив, целеустремлен и считался надеждой русского флота. Только вот сделать успел немногое: однажды, объезжая мореходные училища, Владимир простудился и слёг с воспалением лёгких. Анна Ивановна, перехватившая письмо с этим сообщением, решила ничего не говорить мужу. Мол, зачем тревожить пожилого человека по пустякам?

19 декабря 1898 года в честь съезда учёных в Мариинском театре давали дневной спектакль. Менделеев во фраке, при орденах, вошёл в ложу под руку с Анной Ивановной. По залу пробежал взволнованный шепоток, и сотни глаз с укором уставились на великого ученого. Просто утреннюю газету с сообщением о смерти Владимира Менделеева читали все, кроме Дмитрия Ивановича.
Вот этого Менделеев уже никак не мог простить Анне: «Как не сказала сразу, разве я так слаб? Я бы застал Володю ещё живым!» И с тех пор старался вообще обращаться к жене как можно реже и лишь по крайней необходимости.

Все его надежды сосредоточились было на внуке — трехлетнем Дмитрии, Володином сыне. Менделеев умолял невестку: «Отдайте мне Митюшу, Христа ради. Это была бы радость моя! Буду лелеять его как сына». Та, разумеется, не соглашалась. Пока взрослые спорили, мальчик тихо умер от аппендицита.

Вот тут уж Менделеев стал стремительно дряхлеть. Читать и писать почти не мог — прогрессировала катаракта. Из доступных развлечений остались лишь чемоданы — их можно было клеить на ощупь — и романы, которые ему читали вслух. Но духом Дмитрий Иванович по-прежнему был неукротим.

— «Прелестная Сюзанна! Один поцелуй ваших уст вознаградит меня за все опасности, которым я подвергся», — читают ему.

— Ага, ловко! Поцеловал! Я же говорил, что поцелует! — радовался Менделеев.

Толстого и Достоевского Дмитрий Иванович не жаловал: «Терпеть не могу этих психологических анализов. Убьют человека, и два тома мучений! То ли дело в пампасах индейцы снимают скальпы!»
Напоследок, без малого в семьдесят лет, Менделеев сумел прозреть — осенью 1903 года ему сделали операцию на глазах. Это была одна из первых таких операций в мире, и поговаривали, что Дмитрий Иванович решился на неё не столько ради себя самого, сколько ради науки. Через 4 года он умер…

…20 января 1908 года — в первую годовщину смерти Менделеева — вдова, Анна Ивановна, метала громы и молнии. Каменщики из-за мороза не успели выбить на гранитном памятнике никаких регалий — только имя: Дмитрий Иванович Менделеев. «Кто-нибудь, да объясните же наконец этой женщине, что больше ничего и не надо писать на могиле гения!» — свирепствовал Блок.