Миф, в общем-то, непрост, хоть и наивен с виду…
Отстав от собственных собак, охотник Актеон
В случайном гроте увидал нагую Артемиду,
И за оплошность ею был в оленя превращён.

Ещё не зная, кем он стал по прихоти богини,
Виденьем знойным ослеплён, беспечный Актеон,
Не чуя ног, помчался вдаль по солнечной долине, —
И миф на этом мог бы быть спокойно завершён.

Но миф коварно-кропотлив… Устав от напряженья,
От странной тяжести своей, несчастный Актеон
Остановился над ручьём, вгляделся в отраженье,
И — ужаснулся он тому, что вдруг увидел он:

Ветвистый рог, пятнистый бок, огромный глаз в тумане…
И закричал он, но сумел издать лишь хриплый стон.
И даль ответила ему предсмертным криком лани, —
И снова миф на этом мог быть честно завершён…

Но нет… Уже катился вслед, заметно настигая,
Забытой своры звонкий лай и злобный рёв вдогон.
И понял бедный Актеон, кидаясь прочь от стаи,
Что жертва — он, лесной олень, что здесь он обречён.

И понеслась вдоль мирных рощ кровавая погоня,
Собаки выученно шли на срезку и в обгон.
Он знал их всех по именам, он их кормил с ладони, —
И вот — ни крикнуть, ни позвать не в состояньи он.

Здесь миф жестоко заспешил в предчувствии развязки…
Олень споткнулся и тотчас был сворой окружён, —
И взятый выжлецем под пах и стиснутый под связки,
На землю рухнул Актеон, и не поднялся он…

Над пёстрой тушею платан шумел листвой лениво,
Витал над миртами цикад неистребимый звон,
Собаки слизывали кровь и ждали терпеливо,
Когда хозяин их придет… Но что-то медлил он…

И миф иссяк уже вполне, без вывода, урока, —
И смысл загадочный его остался затемнён…
О чем ты, миф, ведь не о том, что не уйти от рока?
И не о том ведь, что никто не будет пощажён?

Строка пустеет на ходу и дремлет утомлённо,
Глаза закроешь, и летит, летит кровавый гон…
Стихи мои, слепые псы, собаки Актеона,
Я вас с руки кормил, а вы всё мчитесь мне вдогон.