(15 октября 1814 -27 июля 1841)

Валерий БРЮСОВ

К портрету М.Ю. Лермонтова
Казался ты и сумрачным и властным,
Безумной вспышкой непреклонных сил;
Но ты мечтал об ангельски-прекрасном,
Ты демонски-мятежное любил!

Ты никогда не мог быть безучастным,
От гимнов ты к проклятиям спешил,
И в жизни верил всем мечтам напрасным:
Ответа ждал от женщин и могил!

Но не было ответа. И угрюмо
Ты затаил, о чём томилась дума,
И вышел к нам с усмешкой на устах.

И мы тебя, поэт, не разгадали,
Не поняли младенческой печали
В твоих как будто кованых стихах!

6−7 мая 1900

Ярослав СМЕЛЯКОВ

НА ПОВЕРКЕ

Бывают дни без фейерверка,
когда огромная страна
осенним утром на поверке
все называет имена.
Ей нужно собственные силы
ума и духа посчитать.
Открылись двери и могилы,
разъялась тьма, отверзлась гладь.
Притихла ложь, умолкла злоба,
прилежно вытянулась спесь.
И Лермонтов встаёт из гроба
и отвечает громко: «Здесь!»
О, этот Лермонтов опальный,
сын нашей собственной земли,
чьи строки, как удар кинжальный,
под сердце самое вошли!
Он, этот Лермонтов могучий,
сосредоточась, добр и зол,
как бы светящаяся туча
по небу русскому прошёл.

Белла АХМАДУЛИНА

ДУЭЛЬ

И снова, как огни мартенов,
Огни грозы над темнотой.
Так кто же победил — Мартынов
Иль Лермонтов в дуэли той?
Дантес иль Пушкин?
Кто там первый?
Кто выиграл и встал с земли?
Кого дорогой этой белой
На чёрных санках повезли?
Но как же так? По всем приметам,
Другой там победил, другой,
Не тот, кто на снегу примятом
Лежал кудрявой головой.
Что делать, если в схватке дикой
Всегда дурак был на виду.
Меж тем, как человек великий,
Как мальчик, попадал в беду?
Чем я утешу поражённых
Ничтожным превосходством зла,
Прославленных и побеждённых
Поэтов, погибавших зря?
Я так скажу: не в этом дело,
Давным-давно, который год
Забыли мы иль проглядели,
Но всё идёт наоборот!
Мартынов пал под той горою,
Он был наказан тяжело,
И вороньё ночной порою
Его терзало и несло.
А Лермонтов зато — сначала
Всё начинал и гнал коня,
И женщина ему кричала:
«Люби меня, люби меня!»
Дантес лежал среди сугробов,
Подняться не умел с земли,
А мимо медленно, сурово,
Не оглянувшись, люди шли.
Он умер или жив остался —
Никто того не различал.
А Пушкин пил вино, смеялся,

Ругался и озорничал.
Стихи писал, не знал печали,
Дела его прекрасно шли,
И поводила всё плечами,
И улыбалась Натали.
Для их спасения — навечно
Порядок этот утверждён.
И торжествующий невежда
Приговорён и осуждён.

Владимир СОКОЛОВ

* * *

Машук оплыл — туман в округе,
Остыли строки, стаял дым.
А он молчал, почти в испуге
Перед спокойствием своим.

В который раз стихотворенье
По швам от страсти не рвалось.
Он думал: это постаренье!
А это зрелостью звалось.

Так вновь сдавалось вдохновенье
На милость разума его.
Он думал: это охлажденье.
А это было мастерство.

Юрий ЛЕВИТАНСКИЙ

* * *

Я был в юности — вылитый Лермонтов.
Видно, так на него походил,
что кричали мне — Лермонтов! Лермонтов! -
на дорогах, где я проходил.

Я был в том же, что Лермонтов, чине.
Я усы отрастил на войне.
Вероятно, по этой причине
было сходство заметно вдвойне.

Долго гнался за мной этот возглас.
Но, на некий взойдя перевал,
перешёл я из возраста в возраст,
возраст лермонтовский миновал.

Я старел,
я толстел,
и с годами
начинали друзья находить,
что я стал походить на Бальзака,
на Флобера я стал походить.

Хоть и льстила мне видимость эта,
но в моих уже зрелых летах
понимал я, что сущность предмета
может с внешностью быть не в ладах.

И тщеславья — древнейшей религии —
я поклонником не был, увы.
Так что близкое сходство с великими
не вскружило моей головы.

Но как горькая память о юности,
о друзьях, о любви, о войне,
всё звучит это — Лермонтов! Лермонтов! -
где-то в самой моей глубине.

Павел АНТОКОЛЬСКИЙ

Гроза в Пятигорске

Гроза разразилась и с юноши мёртвого
Мгновенно сорвала косматую бурку.
Пока только гром наступленье развёртывал,
А страшная весть понеслась к Петербургу.

Железные воды и кислые воды
Бурлили и били в источниках скал.
Ползли по дорогам коляски, подводы,
Арбы и лафеты. А юноша спал.

Он спал, ни стихов не читая, ни писем,
Не сын для отца и у века не пасынок.
И не был он сослан и не был зависим
От гор этих, молниями опоясанных.

Он парусом где-то белел одиноким,
Иль мчался по круче конём легконогим,
Иль, с барсом сцепившись, катился, визжа,
В туманную пропасть. А утром, воскреснув,
Гулял у чеченцев в аулах окрестных,
Менялся кинжалом с вождём мятежа.

Гроза разразилась. Остынув от зноя,
Машук и Бештау склонились над юношей,
Одели его ледяной сединою,
Дыханьем свободы на мёртвого дунувши:

«Спи, милый товарищ! Окончилось горе.
Сто лет миновало, — мы снега белей.
Но мы, старики, — да и всё в Пятигорье, —
Отпразднуем грозами твой юбилей».

И небо грозовым наполнится ропотом.
И гром-агитатор уснувших разбудит.
А время? А смерть? -
Пропади они пропадом!
Их не было с нами. И нет. И не будет.

Александр ГОРОДНИЦКИЙ

Памятник в Пятигорске

Продаёт фотограф снимки,
О горах толкует гид.
На Эльбрус, не видный в дымке,
Молча Лермонтов глядит.
Зеленеют склонов кручи,
Уходя под облака.
Как посмели вы, поручик,
Не доехать до полка?

Бронза греется на солнце.
Спят равнины зыбким сном.
Стриж стремительный несётся
Над пехотным галуном.
Долг вам воинский поручен, —
Проскакав полтыщи вёрст,
Как посмели вы, поручик,
Повернуть на Пятигорск?
Пикники и пьянки в гроте,
Женщин томные глаза…
Ваше место — в вашей роте,
Где военная гроза.
Там от дыма небо серо,
Скачут всадники, звеня.
Недостойно офицера
Уклоняться от огня.

Ах, оставьте скуку тыла
И картёжную игру!
Зря зовёт вас друг Мартынов
Завтра в гости ввечеру.
На курорте вы не житель —
В деле было бы верней.
Прикажите, прикажите
Поутру седлать коней!

Владимир КОСТРОВ

* * *

Стада снегов, гонимые бореем,
Растаят. И процесс необратим.
Мы в юности порой уже стареем,
А Лермонтов всё будет молодым.

Кавказу, Петербургам, бездорожьям,
Любым бореньям смерти и любви…
Поэт стал для России даром Божьим,
Звучаньем, растворившимся в крови.

О, белый парус, нас зови, веди,
И лермонтовский ангел, прилетая,
Шепчи о том, что жив огонь в груди,
Где ночевала тучка золотая.

Николай ЗИНОВЬЕВ

ТАРХАНЫ

Печально-зелёным раздольем звеня,
Тарханы всплывают средь белого дня.
Там храбрый невольник великой судьбы,
причина печали — в минутах ходьбы.

Вот храм у дороги. Ограды овал.
Он словно их только что нарисовал.
И эту сейчас разорвёт акварель
чужое, нерусское слово — дуэль!

Часовня холодная. Пламя свечи.
Здесь кто-то от вечности спрятал ключи.
Спи, Лермонтов, с болью один на один.
Спи, матушки Родины праведный сын.
Спи, Лермонтов, слова волшебного друг.
Не муж, не отец, только бабушкин внук.

Так будь же на троне российских стихов
один цесаревич во веки веков!

Евдокия РОСТОПЧИНА

НА ДОРОГУ!

Михаилу Юрьевичу Лермонтову
Tu lascerai ogni cosa diletta
Piu caramente.

Dante. «Divina Commedia"*

Есть длинный, скучный, трудный путь…
К горам ведёт он, в край далёкий;
Там сердцу в скорби одинокой
Нет где пристать, где отдохнуть!

Там к жизни дикой, к жизни странной
Поэт наш должен привыкать
И песнь и думу забывать
Под шум войны, в тревоге бранной!

Там блеск штыков и звук мечей
Ему заменят вдохновенье,
Любви и света обольщенья
И мирный круг его друзей.

Ему — поклоннику живому
И богомольцу красоты —
Там нет кумира для мечты,
В отраду сердцу молодому!
Ни женский взор, ни женский ум
Его лелеять там не станут;
Без счастья дни его увянут…
Он будет мрачен и угрюм!

Но есть заступница родная**
С заслугою преклонных лет, —
Она ему конец всех бед
У неба вымолит, рыдая!

Но заняты радушно им
Сердец приязненных желанья, —
И минет срок его изгнанья,
И он вернётся невредим!
27 марта 1841,
Петербург

______________________________________
* Tu lascerai ogni cosa diletta Piu caramente. Dante. «Divina Commedia» — Ты бросишь всё столь нежно любимое. Данте. «Божественная комедия» (ит.).
** Заступница родная… — Е.А. Арсеньева (1773−1845), бабушка Лермонтова.

Всеволод РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

ЛЕРМОНТОВ

Не в силах бабушка помочь,
Царь недоволен, власти правы.
И едет он в метель и ночь
За петербургские заставы.

Ещё стучит ему в виски
Гусарский пунш. Шальной мазуркой
Мелькают вёрсты, ямщики
И степь, разостланная буркой…

«Поручик, это вам не бал.
Извольте в цепь с четвёртой ротой!» —
И поперхнулся генерал
Глотком наливки и остротой.

От блюдца с косточками слив,
От карт в чаду мутно-зелёном
Он встал, презрительно-учтив,
И застегнул сюртук с поклоном.

Покуда злоба весела
И кружит голову похмелье,
Скорей винтовку из чехла —
Ударить в гулкое ущелье!

Поёт свинец. В горах туман.
Но карту бить вошло в привычку,
Как поутру под барабан
Вставать в ряды на перекличку.

Душа, как олово, мутна,
Из Петербурга — ни полслова,
И Варенька Лопухина
Выходит замуж за другого.

Кто знал «погибельный Кавказ»
(А эта песня не для труса!),
Тот не отводит жадных глаз
Со льдов двугорбого Эльбруса.

Как колокольчик под дугой,
И день и ночь в тоске тревожной,
Он только путник почтовой
По офицерской подорожной.

Но дышит жар заветных строк
Всё той же волей неуклонной,
И каждый стих его — клинок,
Огнём свободы закалённый.

И не во вражеский завал,
Не в горцев нищие селенья —
Он стих, как пулю бы, вогнал
В тех, кто на страже угнетенья!

И не простит он ничего
Холопам власти, черни светской,
За то, что вольный стих его
Отравлен воздухом мертвецкой.

Нет! Будет мстить он, в палачей
Страны своей перчатку кинув,
А там пусть целит — и скорей! -
В него какой-нибудь Мартынов.
1928

Степан ШЕВЫРЕВ

НА СМЕРТЬ ЛЕРМОНТОВА

Не призывай небесных вдохновений
На высь чела, венчанного звездой;
Не заводи высоких песнопений,
О юноша, пред суетной толпой.
Коль грудь твою огонь небес объемлет
И гением чело твоё светло, —
Ты берегись: безумный рок не дремлет
И шлёт свинец на светлое чело.
О, горький век! Мы, видно, заслужили,
И по грехам нам, видно, суждено,
Чтоб мы теперь так рано хоронили
Всё, что для дум прекрасных рождено.
Наш хладный век прекрасного не любит,
Ненужного корыстному уму,
Бессмысленно и самохвально губит
Его сосуд — и всё равно ему:
Что чудный день померкнул на рассвете,
Что смят грозой роскошный мотылёк,
Увяла роза в пламенном расцвете,
Застыл в горах зачавшийся поток;
Иль что орла стрелой пронзили люди,
Когда младой к светилу дня летел;
Иль что поэт, зажавши рану груди,
Бледнея пал — и песни не допел.
1841

Константин БАЛЬМОНТ

К Лермонтову

Нет, не за то тебя я полюбил,
Что ты поэт и полновластный гений,
Но за тоску, за этот страстный пыл
Ни с кем неразделяемых мучений,
За то, что ты нечеловеком был.

О, Лермонтов, презрением могучим
К бездушным людям, к мелким их страстям
Ты был подобен молниям и тучам,
Бегущим по нетронутым путям,
Где только гром гремит псалмом певучим.

И вижу я, как ты в последний раз
Беседовал с ничтожными сердцами,
И жёстким блеском этих тёмных глаз
Ты говорил: «Нет, я уже не с вами!»
Ты говорил: «Как душно мне средь вас!»

Георгий ИВАНОВ

* * *

Мелодия становится цветком,
Он распускается и осыпается,
Он делается ветром и песком,
Летящим на огонь весенним мотыльком,
Ветвями ивы в воду опускается…

Проходит тысяча мгновенных лет
И перевоплощается мелодия
В тяжёлый взгляд, в сиянье эполет,
В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие»,
В корнета гвардии — о, почему бы нет?..

Туман… Тамань… Пустыня внемлет Богу.
— Как далеко до завтрашнего дня!..

И Лермонтов один выходит на дорогу,
Серебряными шпорами звеня.

Глеб ГОРБОВСКИЙ

ЛЕРМОНТОВ

В час, когда он упал, разразилась гроза.
Ливень бил по земле бесноватой шрапнелью!
Все, кто против поэта и якобы — «за»,
разбежались, накрыв дуэлянта шинелью.

Не осталось ни друга вокруг, ни врага.
Только небо, лицом почернев, горевало.
Никого на земле… Лишь сияли снега
выше молний и туч — на груди перевала.

В доме, что заменял ему клетку тюрьмы,
где он солнечный разум иронией пичкал,
простоватый священник, как после чумы,
покропил по углам вездесущей водичкой.

…Мать-Россия,
сколь много в веках твоих зла,
сколько в душах холодных — гнетущего пыла!
…Небывалого
миру птенца родила,
а когда он до неба поднялся, — убила…
1974

Юрий ЩЕРБАКОВ

У ПАМЯТНИКА ЛЕРМОНТОВУ В КИСЛОВОДСКЕ

У Лермонтова вытерты колени —
А это день-деньской наводит лоск
На гении стиха курортный гений —
Весенний многоликий Кисловодск!

А лик его сегодня — весь в тумане,
И птицы неуверенно поют.
Как будто чуют, что возьмёт и встанет
На страх туристам бронзовый М.Ю.

Опустит наземь бережно девицу,
Что норовила тронуть эполет.
Глянь, минераловодская столица,
Во всём велик воистину поэт!

И обмирают в удивленье тучи,
И голосят промозглые ветра,
Что выпрямился в рост над самой кручей
Непобедимый исполин пера!

И что нам эта пасмурь межсезонья?
Короткий миг меж снегом и теплом!
На Красном Солнышке*, на мокром крутосклоне
Навеки Солнце Красное взошло!