30 сентября — Вера, Надежда, Любовь и мать их София

Поздравляю обладательниц имен Вера, Надежда, Любовь, Софья с именинами. Но меня давно волновал вопрос — что в триаде Вера, Надежда, Любовь важнее. Несколько лет назад с таким вопросом обратилась одна читательница. Этот пост писала несколько лет назад. Сейчас немного дополнила материал.

С давних времён 30 сентября православная церковь чтит память раннехристианских мучениц — Веры, Надежды, Любви и их матери Софии. Раньше день этот считался одним из самых любимых женских праздников. История о благочестивой матери и мучениях, которые ей пришлось пережить была известна каждому христианину. Из века в век она передавалась молодым поколениям, вместе с приметами и традициями праздника.

История праздника Веры, Надежды, Любви и их матери Софии
Мученица София, имя которой переводится как «мудрость», во втором веке (II век, 137-й год) жила в Римской империи. Вдова воспитывала троих своих дочерей, которых назвала христианскими добродетелями — Вера, Надежда и Любовь. То было время христианских гонений, и слухи о верующей семье дошли до правителя. За вероисповедание девушки были приведены на суд правящего императора Адриана. Он по очереди вызывал к себе девочек, возраст которых на тот момент был 9, 10 и 12 лет, и предлагал им отречься от их веры и принести жертву идолам. Когда девочки отказались это сделать, он предал их жестоким мучениям на глазах рыдающей матери. Все выпавшие им испытания дети выдержали мужественно, прославляя Господа и молясь. Когда Адриан увидел, что его старания напрасны, он велел отрубить девочкам головы.

Святая София не была подвержена физическим мукам. Ее только заставили смотреть, как умирают её дети, после чего разрешили забрать и оплакать тела. Вдова похоронила детей на высоком месте. В течение трех дней София оплакивала их и молилась, после чего успокоилась.

Вера, Надежда, Любовь

Три скромные девушки бродят по свету —
Надежда и Вера, а с ними — Любовь…
Озябшие души в ночи без просвета
Они согревают собой вновь и вновь.

Несмелая Вера мерцает свечою,
Неровные блики мигают в тиши,
То мир обещает окутать парчою,
То нечем прикрыть оголенной души.

Надежда смелее, звездою лучистой
Она освещает извилистый путь,
Сквозь тернии к ней устремляется чистой
Душа и уже не желает свернуть.

Любовь светит Солнцем с восхода к закату
И мир, задыхаясь от счастья, живет,
Но близится ночь, опасаясь возврата
Той мглы, тихо Вера свечою идет.

Огарка из воска хватает настолько,
Чтоб в небе ночном загорелась звездой
Надежда, а Вера слабеет лишь только,
И вместе к Любви — световой бороздой!

Людмила Курышева

А задумывались ли Вы над вопросом, что в этой неразлучимой триаде является самым важным?

Этот вопрос долго мучает меня. Я проанализировала различные источники и на основании анализа пришла к выводу, что самое определяющее в этой триаде — НАДЕЖДА

МЕТАФОРА НАДЕЖДЫ В МИФОЛОГИИ

Притча о четырёх свечах
Четыре свечи спокойно горели и потихоньку таяли… Было так тихо, что слышалось как они разговаривают.
Первая сказала: «Я СПОКОЙСТВИЕ к сожалению люди не умеют меня сохранить. Думаю, мне не остаётся ни чего другого как погаснуть!» И огонек этой свечи погас.
Вторая сказала: «Я ВЕРА к сожалению я никому не нужна. Люди не хотят ничего слушать обо мне, поэтому нет смысла мне гореть дальше» Едва произнеся это, подул легкий ветерок и загасил свечу.
Очень опечалившись, третья свеча произнесла: «Я ЛЮБОВЬ у меня нет больше сил гореть дальше. Люди не ценят меня и не понимают. Они ненавидят тех которые их любят больше всего — своих близких.» Долго не ждав и эта свеча
угасла.
Вдруг… в комнату зашел ребенок и увидел 3 потухшие свечки. Испугавшись он закричал: «ЧТО ВЫ ДЕЛАЕТЕ! ВЫ ДОЛЖНЫ ГОРЕТЬ — Я БОЮСЬ ТЕМНОТЫ!» Произнеся это, он заплакал.
Взволнованная четвертая свеча сказала: «НЕ БОЙСЯ И НЕ ПЛАЧЬ! ПОКА Я ГОРЮ, ВСЕГДА МОЖНО ЗАЖЕЧЬ И ДРУГИЕ ТРИ СВЕЧИ: Я — НАДЕЖДА»

Поэтическое переложение притчи

Четыре свечки в комнате горели:
Из каждого угла одна светила.
Бежало к своему пределу время —
Создатель Сам вложил в него удила.

Бежало время, и горели свечи.
Но в комнате вдруг стало напряженно.
И вот однажды: приближался вечер.
Одна свеча вздохнула сокрушенно:

Я — мир, но мой огонь чудесный
Никто уже поддерживать не хочет.
Враждуют люди всюду — неуместно
Светить для тех, кто жаждет вечной ночи.

И стало пламя гаснуть постепенно.
Свеча с названьем «Мир» погасла вскоре.
Остались три свечи средь зла и тленья
Дарить свой свет переживавшим скорби.

Но вот вторая молвила в печали:
— Ношу я имя «Вера», только больше
Никто во мне святой нужды не чает.
И, видно, смысла нет гореть мне дольше.

Тут легкий ветерок подул, и пламя
Свечи с названьем «Вера» задрожало.
Никто и не заметил за делами,
Как «Вера» в уголочке умирала.

Бежало время. И из двух горящих
Одна сказала, свет теряя славный:
-Нигде, ни в ком любви нет настоящей
Во мне не видят люди цели главной!

Меня — Любовь — бездумно отвергают,
Теряя в жизни истинное счастье.
Нет сил гореть для них! Я так страдаю,
Что не нашла в сердцах достойной части.

И третья свечка в комнате угасла…
Вдруг на пороге мальчик появился:
— Три свечки не горят! — в глазенках ясных
Отчаяния ужас отразился.

И он заплакал, обращаясь к свечкам:
— Нельзя вам было гаснуть! С сотворенья
Вы призваны своим делиться светом,
Сгорая для других без сожаленья.

— Не плачь, дитя! — раздался голос нежный.
Покуда я горю, все поправимо.
От моего огня — ведь я — Надежда —
Дай трем другим — на радость пилигримов.

Обрадовался мальчик и свечою
Надежды верной дал огонь погасшим.
И вновь зажглись, охваченные тьмою,
Любовь и Мир, и Вера — Свечи счастья!

Так в жизни верного христианина
Огню надежды гаснуть не пристало.
Пускай, покуда говорится «ныне»,
Мир, Вера и Любовь в большом и малом
Горят, как свечи, в сердце пилигрима
Во Имя вечное, в Христово имя!

Надежда представляется путеводной звездой, освещающей наш путь.

Притча об одиноком путнике
Однажды путник шел по лесной тропе. Был ясный день, и солнце согревало его. Рядом с ним шла прекрасная женщина, одетая ярко, словно королева. Она была стройна и изящна, точно резная статуэтка, смеялась и шутила, и шаг ее был быстр и похож на танец. Звали ее Любовь. До самой зари она шла рядом с ним, — и вдруг путник заметил, что с каждым его шагом Любовь отдаляется от него.

— Постой, Любовь! — воскликнул он, пытаясь идти быстрее, но его сердце билось так сильно, что он не мог угнаться за ней.

— Прости, — сказала женщина, обернувшись с тоской в глазах, — Ты слишком медленно идешь. Если я сравнюсь с тобой в шаге, то перестану быть собой.

И она растворилась где-то вдали.

Он остался один. И проклиная себя, пошел дальше через лес.

С каждой минутой становилось все темнее. Свет самой Любви больше не освещал его путь, да и солнце садилось. Он понял, что потерял свой путь.

Тут он заметил старуху в темных одеждах, сидевшую на замшелом камне у дороги. Ее суровый, но спокойный взгляд напомнил ему о его пожилой матери.

— Я заблудился, добрая женщина, — сказал он. — Помоги мне, прошу тебя!

— Хорошо, — согласилась охотно старуха. — А имя мне — Вера.

И она, чуть хромая, повела его через лесные чащи. Они шли долго, и путник начал сомневаться, правильную ли дорогу выбрала им старуха.

Солнце скрылось за горизонтом и темнота опустилась на мир.

— Мне нужно проведать кое-кого неподалеку. Подожди меня здесь, — сказала вдруг Вера у большого дерева на развилке тропинки. — Я скоро вернусь.

Ни сказав больше ни слова, она исчезла. В страхе путник замер на месте. Сердце его сжалось от тоски. Он остался вновь один, уже в темноте и в самой гуще леса, куда не проникал даже свет луны.

Внезапно рядом послышался шорох. Он обернулся, готовясь встретить свою смерть в пасти лесного зверя — но рядом с ним стояла юная дева в длинном сером плаще, и в ее глазах отражались звезды, которых он не мог разглядеть на небе.

— Пойдем со мной, — тепло сказала дева ему, взяла за руку и повела сквозь мрак неспешным твердым шагом.

— Кто ты? — удивленно спросил путник.

— Надежда — имя мое, — сказала дева, и кротко улыбнулась.

Ее улыбка напомнила путнику о ком-то, но он никак не мог понять — кого. И все же он доверился ей.

Так они шли неторопливо сквозь дебри, пока за границей лесной чащи свет луны не выхватил из мрака огни и дома. Они вышли к деревне.

Надежда отворила дверь старого дома, что стоял у самой границы леса.

В очаге горел и трещал огонь. Запах свежего хлеба растекался по ярко освещенной свечами комнате.

За столом сидели Любовь и Вера.

— Как я скучала! — воскликнула Любовь, бросаясь к путнику и обнимая его. — Зачем ты так медлил? И знал бы ты, как тяжело было уйти в темноту совсем одной!

— Извини, что пришлось оставить тебя на время, — вздохнула Вера из-за стола. — Но кроме тебя я была нужна еще и другим, таким же, как ты, кто заблудился.

А Надежда просто стояла рядом и все так же тихо улыбалась.

И путник вдруг понял — и старуха, и женщина, и дева — у всех трех что-то общее было в лице.

Любовь вы можете потерять, Вера может вас оставить, но Надежда будет с вами всегда.

Метафора Надежды в поэзии
Как отмечает Ольга Седакова в статье «Данте. Мудрость Надежды» (Континент.- 1997.- № 134)

Данте — поэт надежды. Этого не может не знать любой, кто заглядывал хотя бы в его первую, юношескую книгу, в «Новую Жизнь», кто прочел там первый параграф о «книге памяти моей». Между тем Данте всемирной легенды — поэт гнева и муки, суровый нелюдим, мастер кошмарной образности, предвосхищающей сюрреализм и экспрессионизм, гордый и скорбный изгнанник. Одним словом, Данте для «широкого читателя» остается автором «Ада». Вопреки замыслу «Комедии», как изложил его сам автор: «Вывести человечество из его настоящего состояния несчастья и привести его к состоянию счастья» («Письмо Кан Гранде»), общеизвестный Данте ни с надеждой, ни тем более со счастьем никак не увязывается. Самая знаменитая, самая цитируемая строка Данте, вероятно: «Оставьте всякую надежду!»

Почему Первая Кантика, «Ад», века напролет на всех языках больше читается, больше нравится, больше обсуждается, больше влияет на других поэтов, объяснить нетрудно. Так же ясно, увы, почему две другие, «Чистилище» и «Рай», остаются, по существу, непрочитанными и представляются читателю более «бледными», «схоластическими» и «абстрактными». Обиднее другое: и сам этот «Ад», оторванный от своего центра и замысла, читается превратно. Как заметил Поль Клодель, дантовский «Ад» начинается в Раю. Характерно еще и то, что знаменитой адской надписи придается — многими мыслителями и художниками XX века — смысл некоего универсального морального императива. Вот что требуется от человека, от каждого человека, если только он хочет мужественно посмотреть в глаза правде: «Оставь всякую надежду!»

Итак, отсеченность надежды — главная черта Дантова «Ада». Это и суть наказания заключенных в адскую темницу:

и причина, по которой они там оказались (в случае Вергилия и других великих душ древности — единственная причина, единственная вина, за которую они расплачиваются:

«обломанная надежда», которая не дотянулась до своего предмета). Жизнь без надежды, не по закону надежды, венчается заключением в окончательную безнадежность. Это даже не внешнее наказание, а простая и окончательная реализация того, что и так с ней было. И сразу же за порогом безнадежности, за стенами ее тюрьмы начинается мир «избранных» и «спасенных душ»: он начинается у Данте в Чистилище (о том, что «Чистилище» — не некая средняя зона, а область спасения, обычно забывают)

Надежда (и следующее из нее горячее желание «страдать по справедливости») преображает муки его Чистилища, физически не уступающие адским. «Вы, одаренные надеждой, избраны и блаженны». Такого рода надпись могла бы украшать вход в это Чистилище.

Однако и в Аду сам Данте, вопреки закону этого пространства, не должен оставлять надежды; в том случае, когда он — под действием страха — готов это сделать, о надежде напоминает ему Вергилий:

«А ты укрепи надежду, сынок!». Надежда — не только свет

и родниковая вода (как мы уже видели). Она корм, еда:

«Накорми усталый дух доброй (можно сказать: надежной) надеждой!»

Она одежда или доспехи, которые нельзя снимать (spogliarlaspene). Она, кроме того, некий полезный предмет, рабочая утварь; «мужичонка» (lovillanellо), отчаявшись было при виде утреннего инея, «вновь сует надежду в свою котомку» («elasperanzaringavagna»), когда видит, что снег сошел, — и с этим снаряжением отправляется к своим овцам (очаровательная буколика, картинка немудрящей земной жизни, которая у входа в сюрреалистический кошмар XXIV Песни «Ада» вспоминается как утраченный рай: и это не единственный случай остроумной дантовской «реабилитации» земной жизни при помощи взгляда на нее из адского рва!)

У дантовской Надежды обычно две черты: они «живая» (vivasperanza) — и она «высокая"(altaspene). В согласии с природой дантовского эпитета это значит: она есть «надежда жизни» и «надежда высоты»:

Жизнь (истинная жизнь, «новая жизнь») и восхождение у Данте — одно и то же. Он продолжает библейский образ жизни — пути, но у него это не только путь «вперед», но непременно и «вверх». Другой род пребывания на земле жизнью он не назовет. Новая жизнь — это усилие восхождения, штурм высоты, возможный только в надежде. Корни своей надежды, как Данте отвечает на небесном экзамене, он находит в глубокой библейской древности, в постоянных увещеваниях Псалмов: «Да уповает Израиль на Господа», «Да уповают на Господа все народы», «Да уповает душа моя…». Но событие обретения надежды в его личной судьбе точно датировано: девять лет, первая встреча с восьмилетней Беатриче.

«Какие же охранные рвы и какие запоры /Ты встретил, если тебе пришлось отбросить (как платье или доспехи) / Надежду идти вперед?»

Вопрос предполагает: не лги, таких препятствий не может быть; надежда, которой я тебя вооружила, непобедима. Ее не должна была победить и моя смерть. Ты должен был взять этот вражеский замок. Разговор идет в военных терминах. Надежда у Данте неотделима от мысли о жизни как духовной битве и о земной Церкви как Церкви воинствующей (Сhiesamilitante). Беспощадные укоры Беатриче, как говорит Данте, окончательно растопляют лед его ума, сама кровь его до последнего грамма приходит в трепет: приближается «древнее пламя» (anticafiamma) надежды и любви. Теперь Данте готов к пламенному миру небес.

И навсегда расставаясь с Беатриче в сфере Таинственной Розы, первое, за что он благодарит ее на прощанье, — это дар надежды:

Сюжет Надежды завершается в тех стихах, с которых я начала, — в прославлении «полуденного факела любви» и «живого источника надежды» — Богородицы: в Ней

Вот вкратце мы повторили сюжет дантовской надежды. Остается добавить: речь идет не о надежде психологической, не о надежде на какие-то конкретные земные вещи (такую надежду он назовет «пустой», vanasperanza), а о надежде онтологической, происходящей из Мудрости. Дантовская надежда обитает не в чувстве, а в духе, уме, mente, и представляет собой некое новое знание — или новое расположение разума и познания, intelligenzanuova, обладающее антигравитационной силой, как об этом говорится в заключительном сонете «Новой Жизни»:

«новое разумение, которое Любовь, / рыдая, вложила в него (в мой дух) только вверх его устремляет»

Мы видим, что минувший век в его представлениях о надежде и мудрости прямо противоположен Данте. Мыслители, писатели, публицисты, художники, порой и богословы наших дней говорят о «трезвости отчаяния», о необходимости «оставить всякую надежду», чтобы приобщиться к прямому переживанию реальности — переживанию «травматическому» — и, соответственно, к истинной, «взрослой» мудрости.

Идея героической безнадежности (постепенно перешедшая в бытовую и обыденную) возникла не на пустом месте. Катастрофы XX века во многом определили эту позицию. О терапевтическом действии отказа от надежды мы узнаем из записок узников лагерей, наших и нацистских… Страшные режимы легче справляются с теми, кто позволяет себе на что-то надеяться. Такими людьми можно играть. Это переданный нам огромный опыт века, в котором гуманистическая надежда (или гуманистическая мечта, что далеко не одно и то же) переживала неслыханное крушение.

Французский поэт «католического ренессанса» Шарль Пеги (1873−1914). погибший в битве на Марне в начале Первой мировой войны, оставил замечательное стихотворение

Маленькая Надежда идёт вперёд

Маленькая Надежда идёт вперёд посреди своих взрослых сестёр,
И никто не обращает на неё особого внимания,
По дороге спасения, по пути плоти, по ухабистой дороге спасения,
По бесконечной дороге, посреди двух сестёр
путешествует маленькая Надежда.
Посреди своих взрослых сестёр —
Той, что замужем, и той, что стала матерью.
И только им дарят внимание, христианский люд глядит только на старших сестёр.
На первую и на последнюю,
Которые торопятся идти сейчас,
В этот скоропреходящий миг.
И христианский люд видит лишь старших сестёр,
На старших сестёр бросает он взгляд,
На ту, что справа, и ту, что слева.
И будто не замечает ту, что посредине
Младшую, ещё школьницу
Запутавшуюся в сестриных юбках.
И народ охотно верит, что старшие ведут меньшую за ручку.
Посредине между собой.
Чтобы помочь ей осилить эту ухабистую дорогу спасения.
Слепцы, они не замечают, что напротив,
Та, что в серёдке, ведёт взрослых сестёр.
И без неё они были бы ничем,
Эти зрелые женщины,
Потрепанные жизнью.
Младшая всех ведёт за собой.
Ибо Вера видит лишь то, что есть.
А она — она то, что будет.
Ибо Любовь любит то, что есть,
А она — она то, что будет.
Вера видит то, что есть
Во времени и в вечности,
А она — то, что будет
Во времени и для вечности.
Или, скажем, будущее самой вечности.
Любовь любит то, что есть
Во времени и в вечности.
Бога и ближнего
Видит Вера,
Бога и творение.
Но надежда любит то, что будет
Во времени и для вечности
Или, скажем, будущее самой вечности.
Надежда видит то, чего ещё нет и что будет.
Она любит то, чего ещё нет и что будет.
В будущем времени и в вечности.
По восходящему, песчаному, трудному пути,
По поднимающейся дороге
Идёт маленькая Надежда,
Влекомая, повисчнув
На своих взрослых сёстрах,
Держащих её за руку.
И между двумя старшими сестрами она производит впечатление влекомой,
Как ребёнок, у которого нет сил идти,
Которого тащат по этой дороге против воли.
А по правде говоря, это она ведёт двух остальных.
Это она их тащит.
Это она ведёт целый мир.
Она тащит его,
Ибо трудимся мы всегда только ради детей.
И обе старшие сестры идут только ради младшей.

(У книжной полки.- 2005.- № 1.- С. 17)

ОБРАЗ НАДЕЖДЫ В ТВОРЧЕСТВЕ ГУСТАВА КЛИМТА
Вот как понимал Надежду художник Густав Климт

Как и многие другие шедевры Климта, картина полна чувственного эротизма, воспевает женственность и является ярким воплощением философской идеи художника о женском начале мира, живописным гимном любви и плоти. Натуралистичность и откровенность художественного языка Климта шокировали его современников, которые сочли «Надежду» непристойной. Картина долгое время скрывалась за складными створками наподобие сакрального алтаря в частной коллекции Фрица Верндорфера и впервые участвовала в публичном показе лишь в 1909 г.

Внешним толчком к созданию полотна стала беременность одной из моделей Климта, женщины по имени Герма. Несмотря на её отказ работать моделью во время беременности, Климт всё равно приглашал её в свою мастерскую. Герма была вынуждена работать моделью, чтобы добыть пропитание для своей семьи и в конце концов согласилась позировать Климту. Художник, как само собой разумеющееся, использовал её затруднительное финансовое положение, чтобы написать девушку у которой «зад намного прекрасней и интеллигентней, чем лица многих других».

И наконец тема надежды представлена в популярных советских песнях

Надежды маленький оркестрик
Когда внезапно возникает
Ещё неясный голос труб,
Слова, как ястребы ночные,
Срываются с горячих губ.
Мелодия, как дождь случайный,
Гремит и бродит меж людьми,
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.

В года разлук, в года смятений,
Когда свинцовые дожди
Лупили так по нашим спинам,
Что снисхождения не жди.
И командиры все охрипли,
Тогда командовал людьми
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.

Кларнет пробит, труба помята,
Фагот, как старый посох стёрт,
На барабане швы разлезлись,
Но кларнетист красив, как чёрт.
Флейтист, как юный князь изящен,
И в вечном сговоре с людьми
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.
Надежды маленький оркестрик
Под управлением любви.

Б. Окуджава

Надежда

Светит незнакомая звезда,
Снова мы оторваны от дома,
Снова между нами- города,
Взлетные огни аэродромов.
Здесь у нас туманы и дожди,
Здесь у нас холодные рассветы,
Здесь на неизведанном пути
Ждут замысловатые сюжеты…

Надежда -мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни… довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.

Ты поверь, что здесь, издалека,
Многое теряется из виду, —
Тают грозовые облака,
Кажутся нелепыми обиды.
Надо только выучиться ждать,
Надо быть спокойным и упрямым,
Чтоб порой от жизни получать
Радости скупые телеграммы…

Надежда -мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни… довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.

И забыть по-прежнему нельзя
Все, что мы когда-то не допели,
Милые усталые глаза,
Синие московские метели…
Снова между нами города,
Жизнь нас разлучает, как и прежде…
В небе незнакомая звезда
Светит, словно памятник надежде.

Надежда — мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни… довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось.

Н. Добронравов