Я помню всё отчётливо,
не книжно —
как к набережной ластилась вода,
как шаг за шагом мне сдавался Нижний,
хоть прежде не сгибался никогда…
Он сходу отвергал чужие путы
с кремлёвских стен завидя корабли,
грозил врагам рукою катапульты
и был способен сдаться лишь Любви…
Я знала,
я, конечно, это знала…
и сразу же без видимых потерь
у древних стен «Москвского вокзала»
твой город притянула за ремень.
Он вышел мне навстречу в тёртых джинсах,
покачиваясь с пятки на носок,
и ночь произвела контрольный выстрел,
целуя небо в выбритый висок.
А позже в мягком сумраке кофейни,
кодируя язык карандаша,
единственным волнующим трофеем
в карман ко мне легла твоя душа —
живой строкой,
запиской на салфетке,
признанием в любви, смутившим чек,
с Покровки уводя нас прямо в лето
к сакральному слиянию двух рек…
Мы шли с тобой по радуге… по краю…
по рельсам, уходящим в никуда…
и ждали призрак старого трамвая,
хоть знали:
он уехал навсегда…
Минуя пресловутый дом иллюзий,
в брусчатку врос колёсами навек —
и вряд ли из депо его отпустит
укутавший эпоху звёздный снег.
Ну, нет так нет…
Не бейте машиниста!
Без рельсов, раритетов и понтов
мы к цели с бо’льшей радостью домчимся
в кабине серебристого авто…
И город безоружно и привольно
откроется сердцам со смотровой.
Ты слышишь,
как, волнуясь, дышит Волга,
в тумане слившись чувственно c Окой?
Так мы с тобой в судьбе забили стрелку
на стыке синих вод и облаков.
Нам больше никогда не будет мелко —
врастающим друг в друга глубоко.
Чтоб вечер,
прислонившийся к капоту,
привлёк меня за талию слегка,
и глаз твоих зелёных поволока
вдруг стала упоительно близка.
Чтоб осень в голубых потёртых джинсах
одной рукой ослабила ремень,
другой произведя повторный выстрел,
из пальца поражая чью-то тень…
Ведь каждого,
позволившего косо
взглянуть двум рекам любящим вослед,
пронзит суровый взгляд нижегородца,
свой берег защищающий от бед.