В дверь постучали. Старик приоткрыл глаза. Постучали еще раз.
Он спустил ноги с кровати, закашлялся. За окном — вьюга. Он нашарил тапочки, и открыл дверь.
— Привет, смерть.
— Привет, старик. Впустишь?
Старик усмехнулся:
— А могу не впустить?
— Можешь.
— Тогда не впущу.
— Да я погреться. Электрички уже не ходят, а к тебе ближе всего было.
— Да? Тогда заходи. И так уже сугробов здесь намело.
Смерть отряхнула снег с валенок, и зашла. В доме было жарко натоплено.
— Чай будешь?
— Буду. А у тебя сосед умер.
— Да? Жаль. Хороший был мужик.
— Ничегошеньки не хороший. Он свою жену бил.
— Да? Ты садись. Здесь, где теплее.
— Спасибо. А еще у тебя внук родился.
Дед поставил на стол две чашки, и аккуратно разлил по ним чай.
— С мятой…
— С мятой. А ты откуда знаешь?
— Так пахнет же.
— Я про внука.
— А… — она отхлебнула чаю. — Недавно из тех краев. Павликом назвали. В честь дедушки. По отцовской линии.
— Меня не вспоминают?
Смерть еще раз громко отхлебнула чаю.
— Хороший чай… И вообще, у тебя тут хорошо…
— Да… Небось, не часто тебя чаем поют?
— Не поют. Свинская работа.
— А не жалко? Людей-то…
— Жалко, конечно. Особливо ежели хороший попадется… Или дитё какое… Ток нам выбирать не приходится.
— Смерть… А можно спросить?
Она посмотрела на старика поверх щербатого ободка чашки:
— Валяй.
— А что там…
— Где?
— Ну… Потом…
Старик подобрал ноги под табурет.
— Тама? Да не знаю, что…
— То есть как это?
— Да вот так. Ежели узнаем — то умрем.
— А вы разве можете?
— У… Еще как можем.
— И что, совсем не интересно?
— Интересно. Ток страшно.
— А… Понятно… — сказал старик, хотя ничего не понял, и уставился на огонь, выбивающийся из печки.
— Ладно, пошла я…
— Куда ты в такую погоду-то пойдешь? Сама же сказала, что электрички уже не ходят…
— Да я как-нибудь… Слушай, а ты давно болеешь?
— Давно.
— А хочешь, я к тебе каждый день приходить буду?
Старик покосился:
— Да не надо… Спасибо…
— Да я же безо всякого… Тебе тут одиноко…
— Ну ладно, приходи.
— Хорошо. До завтра. — Кряхтя, она натянула валенки, взяла косу. — Пока.
— Пока.
— Вот, это тебе лекарства… Это апельсины… Это газеты вот…
— Да зачем ты…
— Перестань. Лекарства будешь три раза в день пить, ясно? Я их еле достала, так что ты давай. Очень хорошее. Импортное.
— Ладно.
— Иди ложись. Где у тебя тут чай? Вот тот, который с мятой.
— Вон, на полке. Там и мята. Я тебе вареников налепил…
— Ты вареники лепить умеешь? Вот это да… Обожаю вареники… В детстве ток их и ела… Спасибо тебе большое… а с чем они?
— С картошкой.
— С картошкой… Ну же, иди ложись. А я тебе апельсины чистить буду…
— Сегодня тоже кто-то того?..
— У меня — нет. Но вообще, работа — гадство сплошное… Иногда такое попадается…
— Расскажи.
— Да ну… Ну, как-то, значит, этого… Девушка одна была… СПИДом болела… В больнице ее заразили, бедолагу. Знаешь, дед, что такое СПИД?
— Да слышал чего-то… Смертельно, вродь.
— Вот-вот. А эта дурочка возьми, да и влюбись… Да еще и взаимно… А за день до свадьбы она того… Мне после этого месяц в санатории дали… Все в себя прийти не могла… Красивая она была… — Смерть шмыгнула носом, и вытерла слезу.
— Да…
— Да ниче… Работа…
— Плохая у тебя работа…
— Так я не выбирала.
— А ежели б выбирала?
— В детском садике бы работала… С детишками возилась… Я детишек страсть как люблю… Маленькие такие… Хорошенькие… Щебечут, ручки тянут… Дед, эй, дед, че смолк?
Она обернулась. Дед смотрел на кружащиеся за окном хлопья снега, и плакал. Она подошла к нему, и села на край кровати:
— Дед, ты че?
— А Павлик… Он какой?
Смерть вздохнула:
— Хороший мальчуган. Ты не плачь, дед… Ты только лечись, и сам его увидишь… Верно говорю…
Она привычно отряхнула валенки у порога, и вошла. Остановилась в дверях, теребя косу:
— Ты чего лекарство пить перестал, а, дед?
Он посмотрел на нее:
— Что, пора?
Она тяжело опустилась на стоявший рядом табурет.
— Что молчишь?
— А че говорить-то? Это ты мне скажи, чего лекарство не пьешь?
— Ты делай, за чем пришла.
Смерть отложила косу:
— Да не буду я ничего делать!..
— Ты не сердись. Ты ведь за этим пришла, верно?
— Ну и что? Не буду, и все тут!
— Тебе ж за это голову оторвут, начальство ваше-то…
— Не оторвут. Ну, а ежели и оторвут, то что?
— Как это что?
— А вот так. И вообще, уволюсь я.
— Да разве ж ты могешь?
Она вздохнула:
— Не могу…
— Ну вот. Давай, не тяни тут…
— Да иди ты к черту, дуралей старый!.. — Смерть вскочила, схватила косу, и вышла, хлопнув дверью.
Дверь скрипела, ветер то распахивал ее, то вновь захлопывал. Смерть осторожно вошла в дом. Воздух был морозным, печь нетоплена.
На кровати спал дед.
— Дед, эй!
Он не открывал глаза.
— Дед, ну, погорячилась я… не обижайся…
Она подошла поближе. Дед не шевелился. Грудь его не поднималась от дыхания. Она взяла его за руку. Из ледяной ладони выпала беленькая баночка, в которой когда-то было снотворное.
Вьюга кружила свои бесконечные огромные белые хлопья. На фоне лунного неба был виден силуэт.
Смерть сидела на деревянной лавочке, и смотрела на свежесрубленный крест. Она отхлебнула из чекушки, и вздохнула.
Была зимняя ночь…