Да, пришлось признать, что наш трикотаж избалован цивилизацией и куда как далёк от природы и дикого существования. Проще говоря — заразы эти рыбу не едят ни в каком виде — ни в сыром, ни в варёном.
А я, значит, как дура, маленькую рыбку почистила, выпотрошила, чтобы, нидайбох, косточкой не подавились (ненавижу чистить рыбу!) — деликатес приготовила. Ну, думаю, обрадую котиков. Ну, наивная, чо.
— Мотя! Зёма! Смотрите, что есть!
Стёпу не зову, он всегда сам приходит, особенно если крик от мисок раздаётся.
«Мам, ты меня звала?»
Пришли все трое. Мотя лениво, Стёпа как обычно — впереди всех с писклявым ором, спотыкаясь о Зёму, который, конечно же, с перепуганным видом мечется у всех под ногами.
— Чо там? Чо? Чо там?! — пищит Стёпа (всегда удивляюсь, как уживаются такой голос и такая тушка в одном коте).
С торжественным видом я отрезаю кусочек рыбы (филе!!! Нежнейшее!) и кладу перед котами. Дальше начинается цирк.
Мотя, как самый наглый смелый идёт первым, потому что — ну вроде как еда же. Решительно нюхает. Нюхает. Ещё раз нюхает. Смотрит на меня:
— Это что, съедобно?! ЭТО едят?! — снова нюхает.
— Мотя! Это рыба! Её положено есть всем котам! Рыба! Ры-ба!
— Рыба… — Мотя снова нюхает, уже с другой стороны. — И чо? Рыба… хм…
— Чо там, чо там? Рыба? Где рыба? Рыбу! Рыбу! — пока Мотя обстоятельно нюхает, Стёпа пытается подлезть ему под локоть и тоже — хотя бы понюхать.
— Отстань, — бурчит Мотя, вращаясь вокруг кусочка так, чтобы всё время оказываться между Стёпой и рыбой. — Сам ещё не понюхал.
— Ну чо-о-о-о там?! — страдает Стёпа. — Я тоже хочу-у-у-у! Мне интере-е-е-есно же-е-е-е!
— Мотя, — строго говорю я. — Сам не ешь — дай Стёпе! Может, он съест!
— Да-а-а-а! — жалобно ноет Стёпа. — Я съе-е-е-ем!
Но к этому времени Мотька уже потерял интерес к рыбе, чётко и ясно осознав — ТАКОЕ он не ест. И, наконец, снисходительно подпускает к рыбе Стёпу:
— Лопай, если хочешь. Но поверь мне — это несъедобно!
Стёпа, наконец, дорывается до рыбы и нюхает её как в последний раз, буквально втягивая кусочек ноздрями:
— Ой! — пищит он, — ой, как вкусно пахнет!
— Пахнет?! Вкусно?!
Зёма, всё это время тёршийся у косяка, не решался подобраться к рыбе поближе: он вообще старается сначала убедиться, что все эти подозрительные «рыбы» и «кусочки» безопасны для его, Зёминой, шкурки. Ну, раз Мотю не прихлопнуло, да и Стёпа пока ещё жив, то пора, пора.
И, пока Стёпа, светясь от восторга, нюхает кусочек, Зёма, протянув тонкую длинную лапку, аккуратным движением вытягивает его прямо из-под Стёпиного носа. Разумеется, делается всё очень скрытно. Очень. Практически незаметно для глаз. Чтобы спрятаться ещё качественнее, Зёма даже зажмуривается. Буквально совсем сливается с полом. Рыбка исчезает просто самопроизвольно!
Стёпа, привычно вздохнув, философски и снисходительно наблюдает за Зёмиными экзерсисами, переводит взгляд на меня:
— Опять… — грустно говорит этот взгляд.
— Таков твой крест, Стёпа, — ухмыляюсь я, — сам виноват, что позволил сесть себе на шею.
Стёпа вздыхает. Знает, что я права, но ничего не может с собой поделать. Да и поздно уже что-то менять.
Сделаю лирическое отступление. Вот это чудесное выражение «мелкая собачка до смерти щенок» в полной мере относится и к кошакам. Вот, например, взять Стёпу и Зёму. Они же ровесники, обоим по десять лет уже, давно не мальчики. А вот как началось с самого начала, что Стёпа старший и уступает — так до сих пор и продолжается. Зёма с самого начала недомерком был — недомерком и остался. Стёпа относится к нему, как взрослый к котёнку и в прямом смысле закрывает глаза на Зёмины выходки. Ну, а тот пользуется, конечно. Мелкая скотина.
Выкрав рыбу, Зёма оживляется, стряхивает её с когтя и тоже начинает нюхать. Нюхает минут две. Стёпа терпеливо ждёт. Зёма делает попытку лизнуть. Стёпа напрягается: съедобно это всё-таки или нет? Мотя вон сказал, что нет, а этот…
— Ты осторожней там, — шепчет он Зёме. — Вдруг отравишься. Этот вон сказал, есть нельзя!
Переживает за недомерка. Привык к нему уже.
Зря переживал. Зёма тоже оценил вкус как «фигня какая-то несъедобная» и брезгливо попятился (задом поворачиваться к рыбе так и не рискнул). Стёпа, наконец, получил возможность нюхать хоть до бесконечности, но увидев, что оба авторитетных для него коллеги отнеслись к незнакомому продукту негативно, решил, что он тоже не дурак, чтоб травиться.
Ок, подумала я. Надо, наверное, сварить. Я помню, как убивался по свежесваренной рыбе Мурзик, может, так и надо? Сварила. В ковшике. Там рыбы-то! Правда, воняла она, как большая прям…
Кости повыбирала — рыбы осталось только чтоб поплакать над нею. Но решила всё-таки довести эксперимент до конца.
— Мотя! Иди чо дам!
Ситуация с явлением трёх колбастырей повторилась идентично.
— Опять дрянь какую-то подсунешь? — хмуро поинтересовался Мотя и зевнул. — Воняет чем-то…
— Мотя! Ты офигел! Воняет ему! Рыба это! На! Нюхай!
— Не… я не буду, — отвернулся Мотя и снова зевнул. — Вон, этим дебилам дай, пусть нюхают.
И — представляете! — ушёл! Просто повернулся и ушёл. Так и это ещё не всё свинство!
Стёпа! Стёпа, подойдя к рыбке поближе, даже не стал внюхиваться! Развернулся к рыбьему филею своим собственным, гораздо более пышным, и начал закапывать! Сделал два гребка, замахнулся на третий, но увидел моё лицо и молниеносно ретировался.
Зёма вообще сразу посмотрел на лицо и сделал вид, что его тут и не стояло.
Всё. Кино тугади. (это, знаете, когда у меня на Родине фильм заканчивался, в конце выскакивала эта надпись. «Кино тугади» (ударение на последний слог и произносится как «ы», имейте это в виду!). Причем неважно, на каком языке был фильм: на русском, узбекском или даже, например, на английском с русскими субтитрами и закадровым узбекским переводом. Но в конце непременно нам сообщали, что «кино тугади». Мы привыкли. Звучало даже круче, чем «финита ля комедия»)
Рыба в итоге отправилась туда, куда и надо было её изначально отправить — в миску за мусорными контейнерами. Там у нас столоваются местные коты. Они-то, конечно, и понюхать даже не успели, как рыба закончилась. Рыба тугади, так сказать.
Впрочем, с такими размерами можно сказать, что она даже и не начиналась.