Что можно делать, когда мир катится в тартарары.
Можно купить 10 килограмм чёрной смородины у золотозубой счастливой продавщицы, обещающей вечное счастье в сухой, ароматной смородине. Потом пять часов сидеть, перебирая смородиновые слёзы, отделяя зерна от плевел, живое от мертвое, правду от лжи, познавая дзен и размышляя о бренности бытия. Потом снимать кровавую пену, помешивая своё будущее: свою осень, зиму и, возможно, свою весну. Если что-то останется.
Варенье и есть наша материальная вера в будущее. Наша сладкая, терпкая, желеобразная надежда, что всё будет хорошо.
Можно делать ремонт. Обновлять обновляемое, украшать всё, что может украсить. Совмещать узоры, выравнивать прямые углы, веря, что это важно, что это что-то значит. Закрашивать яркими красками всё, что можно закрасить.
Можно собирать грибы. Это вообще лучше всего. В лесу можно сделать массу дел: собрать грибы, послушать кукушку, заблудиться, упасть от усталости лицом прямо лицом в муравейник и смотреть, как огромная цивилизация размышляет, как доставить тебя в центр их вселенной. Отряхнуть с себя миллион крошечных жителей муравьиного королевства и найти путь домой.
Всё ещё сомневаясь, нужно ли это делать.
Можно остановиться на холме и, сделав козырёк из ладошки, провожать солнце в ежедневный последний путь. Стоять таким гордым грибным королём — в резиновых сапогах с налипшими сосновыми иголками и, возможно, кабаньим помётом, клетчатой рубашкой, потёртых джинсах и невидимым кулоном- головой оленя, тихо лежащим в ложбинке груди, но от этого приносящим удачу с той же эффективностью, если бы он был на виду.
Вот так стоять, подпирать землю, дышать на раз-два и думать — вернуться в большой мир или остаться здесь навсегда: превратиться в йети, изменить походку, образ жизни и мировозрение, бегать по снегу, щекоча животик, пугать деревенских, выводя на заиндевевших окнах заветный вензель о да е. Или ещё какой вензель.
А на Новый год загрустить, заглядывая в оттаявший пятачок окна на ёлку, оливье, шампанское и заливное, пытаясь понять что же это напоминает.
Отчаявшись вспомнись, убежать на толстых лапах на самый высокий холм и там, обняв себя волосатыми руками, кричать диким голосом что-то непонятное.
Что-то, в чем крепкая деревенская баба, выбежавшая погадать на молодой месяц, с удивлением узнает песню.
«Мне нравится, что можно быть смешной. Распущенной. И не играть словами. И не краснеть удушливой волной, слегка соприкоснувшись рукавами… за то, что вы больны, увы, не мной»
«Надо же, скотина безмозглая, а страдает, как человек» — подумает баба и, выбросив трассирующей пулей окурок за забор, пойдёт обратно в тёплую влажную безнадёгу.