океан разделяет остров и континент,
не дойти, не доплыть, не доехать, не долететь,
равнодушие жалит больнее чем кнут и плеть,
я свободен как птица, но рад ли я что свободен?

у меня лишь один вопрос, нахрен я воскрес?
ты сказала, в раю, мол, до черта свободных мест.
я поверил, стою на пороге один как перст,
мои крылья сгорели… кому я такой угоден?

в одночасье я вдруг оказался тем, кем боялся стать.
это ж ты мне сказала, что если счастлив, то все отдать
должен богу, матери, детям, себя менять,
выцарапывая сам себе сердце сквозь позвоночник.

для чего тебе скальпель? твой взгляд-острие ножа.
ты кромсала меня, я ни словом не возражал.
если где-то болит, значит надо туда нажать,
и не слышать, сквозь крик, как она надо мной хохочет.

и терпеть, что есть силы усиливая нажим,
становясь бессмертным, бессмысленным и большим,
сам себя обманывая, мол, если болит, то жив,
ощущая, что ты становишься мне дороже.

я тонул, улыбаясь и делая вид что плыл,
ты топила меня, а я все равно любил,
до предсмертного хрипа, до хруста костей и жил,
ощущая тебя у себя в груди, огоньком под кожей

скво, смотри, видишь пыль и пепел, тут был вигвам.
жеребец мустанга, смышленный не по годам.
а меня, ведь, не было, веришь, ни здесь, ни там,
я теперь кромешник, меня почему-то никто не хочет.

а куда ты посмотришь когда я уйду в закат?
ни вперед, ни вверх, ни в сторону, ни назад,
знай, любой священник отныне сможет меня изгнать,
и святая вода, и огонь, как бы между прочим.

ты кричишь мне, что я, мол, видимо, не из вас.
ты боишся, что надо мной потеряешь власть,
пламя, если его кормить-горит, ну, а я- погас.
и от крыльев моих остались лишь пыль и пепел.

падай! падай на землю, молчи! молчи!
мы с тобой неразлучны как лед и пламя, как меч и щит!
взбередивши рану-не вздумай ее лечить,
умирает твой ангел, отныне он чист и светел.