Жизнь вроде не кончилась. Более того, она даже наладилась. Вот только от этого стало только хуже. В миллионы, миллиарды раз хуже. Было одиноко и тоскливо в этом шикарном коттедже в Деревне Победителей. По вечерам я смотрел на светящиеся теплом окна дома Китнисс и лишь острее осознавал свое одиночество. Она избегала меня, игнорировала. Все журналисты исчезли. До тура победителей мы стали им не интересны. Отпала нужда притворятся. И она перестала. Перестала делать вид, что любит меня. Держалась от меня как можно дальше… А все что мог сделать я — это точно так же делать вид, что меня это ни капли не волнует. Только тоскливо было, вот так, сидя в темноте смотреть на ее окна. Представлять себе, что сейчас она делает. Волноваться о том, вернулась ли она с охоты. Я никогда не пойму ее стремления в лес, особенно сейчас, когда у нас есть все. Мы обеспечили свои семьи. Теперь нам даже нет нужды работать. Но она все так же, тайком на рассвете уходила в лес. А мне оставалось лишь сходить с ума от ревности, рисуя картины ее свиданий с Гейлом, ее «двоюродным братом». Все это было … гадко. Я чувствовал себя гадко, испытывая чувства, на которые просто не имел права. Я знал, что она не моя. Никогда не была и не будет. Что она вытаскивала бы любого, кто оказался бы на моем месте на арене. Китнисс ведь такая — сильная, честная, выносливая. Мне грела душу мысль, что только я один знал, какая она по ночам. Что только я один могу избавить ее от кошмаров. Я один могу их разделить. Смешно… Она ни разу даже не задумывалась о том, чтобы помочь мне избавиться от них. Да этого и не требовалось. Держа ночью ее в объятиях, зная, что она рядом мне было легче спать. Ведь во мне жил лишь один страх, один кошмар, преследовавший меня там, на Голодных играх — потерять ее. И вот теперь — потерял. Да, оставался еще традиционный тур победителей, где опять будем вдвоем, в поезде, правда, с нами будут команды подготовки, Хеймитч, Эффи. Это было бы привычно и знакомо. Ведь там бы не будет Гейла. И я мог бы точно так же проскальзывать ночью в ее купе. Видит Бог, я не рассчитывал на что-то большее этими долгими ночами… Лишь на роль хранителя ее сна. Чувствовать ее дыхание, вдыхать ее запах, такой до боли любимый, наслаждаться чертами ее лица и представлять себе, что когда-нибудь она полюбит меня тоже. И мы сможем быть вместе…
Утром началось с предвкушения. Еще бы вот сейчас, сегодня, с минуты на минуту приедет Порция с группой подготовкой. Быстро сделает все необходимое и я опять буду с Китнисс. Весь путь от Двенадцатого Дискрита до Панема и обратно мы будем вместе. Весь тур победителей. Утро началось чудесно. Я испек свежий хлеб. Как обычно три порции: семье Китнисс, Хеймитчу и себе. Каждый нашел себе занятие, лишь бы не вспоминать о Голодных играх. Я пеку хлеб. Китнисс охотится. Хеймитч пьянствует. И у всех все хорошо, все счастливы и довольны. До наступления ночи. Нужно отнести хлеб, пока он еще не остыл. На улице идет снег. Чудесный, солнечный зимний день. С невесомыми парящими снежинками. Как будто небо радуется вместе со мной. Подходя к дому Хеймитча слышу его рычание и грохот. Этот дурацкий протез не позволяет идти намного быстрее, но я стараюсь, ускоряя, насколько могу, шаги. Уже на пороге понимаю, что что-то не так. Сердце. Мое сердце бьется как безумное. Такое ощущение, что у меня вот-вот случится инфаркт. Нет. На самом деле все проще. Там внутри она — Китнисс. И говорит обо мне. Глубокий вдох. Захожу в дом, привычно поморщившись от царящего в нем смрада.
— О чем меня надо просить?
Иду, стараясь не хромать, пожимаю Хеймитчу руку, подбираю с пола бутылку самогона, ополаскиваю им нож. Отрезаю горбушку и протягиваю ее Хеймитчу. Все, в роде успокоился. Можно смотреть на нее.
— Угощайся.
— Нет, я поела в Котле. Но все равно спасибо.
Черт, больно. Ее голос такой равнодушный, холодный. И так каждый раз теперь, когда мы видимся с ней вне камер. В уме бьется одна мысль — не показывай, не показывай, не показывай…
— Пожалуйста.
Хеймитч как обычно удачно вмешивается.
— Бррр. Придется здорово над вами поработать перед выступлением.
— Помойся, Хеймитч. — Небрежно бросив это, Китнисс спрыгивает с подоконника на улицу.
Опять она со мной обошлась так, как будто я пустое место. Хеймитч понимающе смотрит на меня. Еще бы. Ведь он сразу понял, что я без ума от этой девчонки. И весь этот фарс наших отношений был его игрой, в которой мне отводилась роль самой безмозглой марионетки. Шикарно. Супер. Злость прорывается. Молча, разворачиваюсь и ухожу.
— Возьми себя в руки, Пит. Постарайся успеть до приезда журналистов. — Хеймитч слишком серьезен.
— Помойся, Хеймитч. Постарайся успеть до приезда журналистов.