«ДАВИД» МИКЕЛАНДЖЕЛО
Еще не зная, как он выглядит целиком, я уже рисовал по отдельности нос «Давида», потом рот «Давида», глаз «Давида», ухо «Давида»… Не приходилось ли и вам, рисовать упомянутые гипсовые слепки, порой обижаясь на «Давида», никак не выходящего на бумаге? Гениальная скульптура итальянца Микеланджело Буонарроти давно уже стала неотъемлемой частью процесса художественного образования. Отношения с ней у каждого, кто интересуется искусством, свои, личные.
Очень личными они были и у создававшего «Давида» молодого скульптора. Микеланджело поистине воевал со статуей. Он сам писал об этом: «Давид» с пращой, я с луком — Микеланджело". Но, может быть, это не вражда, а горделивое союзничество? И Давид, и архангел Михаил (именно так переводится имя Микеланджело) считались святыми воинами. Первый согласно библейской легенде в юности защитил свою страну от чудовищного великана Голиафа, второй воевал с самим духом зла — Сатаной. Создавая статую, Микеланджело ощущал себя воином Добра.
Мраморный «Давид» стал самой большой скульптурой Микеланджело. Высота его пять с лишним метров. Конечно, сама по себе огромность еще не достоинство, но как она усложняет работу скульптора!
В Москве, в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина есть хороший гипсовый слепок «Давида». Невысокий постамент позволяет подойти к нему так близко, как вынужден был находиться скульптор, когда вручную высекал статую с помощью резца и молота. Настолько малая доля целого видна с этого расстояния, что диву даешься той выверенности замысла и тому напряжению зрительной памяти, которые нужны были, чтобы чуть ли не на ощупь связать все части не просто в единую, а в прекрасную фигуру. Стоя на многометровых лесах, вплотную — к глыбе мрамора, не отойдешь в сторонку, чтобы охватить ее одним взглядом. Но Микеланджело победил в этой битве с трудностями и создал одно из самых гениальных произведений мировой скульптуры.
Вот он, этот Гигант, как прозвали его современники. Легко и свободно стоит на каменистой земле, опираясь на правую ногу и подняв левую руку к плечу. Красивую голову с густой шапкой волос и необыкновенно правильными чертами лица повернул влево. Брови грозно нахмурены. От всей фигуры веет зрелой ясностью духа. На юность героя намекают только особенная стройность тела и непропорционально крупные, как у подростка, кисти рук. Величавая суровость гармонически сочетается в «Давиде» с гибкостью совершенного тела, великолепный урок анатомической красоты — с демонстрацией свободного и раскованного мужества.
Сегодня этому шедевру более 500 лет, но история статуи началась раньше, задолго до Микеланджело.
Еще в XIV веке великий живописец Джотто, бывший одним из строителей флорентийского собора, изобразил его с мраморными статуями на крыше. В начале следующего века, то есть за сто лет до «Давида» Микеланджело, собор стоял еще без купола (который позднее соорудил Брунеллески), но решено было осуществить давнюю мечту о статуях. Хотели изобразить библейских героев и пророков. Молодой Донателло высек из мрамора двухметрового «Давида». Скульптура показалась мала, и попечители собора продали ее флорентийскому правительству за ненадобностью. Но как поднять на высоту большие статуи? Донателло и Брунеллески придумали сделать их из легкого дерева, обитого для прочности металлом, и выкрасить под мрамор; предлагали и другие материалы. Сомнения и колебания продолжались на протяжении десятилетий. Наконец, флорентийцы понадеялись на мощь новой техники, и в середине XV века была заготовлена огромная мраморная глыба для первой фигуры. Заказ на большого «Давида» получил Агостино ди Дуччо. За всю жизнь он не создал ни одной статуи, только рельефы, зато часто помогал великому Донателло в подсобных работах. Поэтому некоторые ученые думают, что он должен был только предварительно обтесать глыбу (как говорят скульпторы, «оболванить») по чужому эскизу, а потом за дело взялся бы старый Донателло. Но Донателло умер, и глыба осталась лежать без применения целых полвека, пока не нашли скульптора, которому можно было доверить такой труд. Им стал Микеланджело.
Еще полвека спустя писатель и художник Вазари описал всю историю иначе. Изучать подлинные документы, как нынешние ученые, он не мог, а пользовался устными рассказами, к тому же и собственная память иногда подводила. Так что в его замечательных «Жизнеописаниях», которые в нашей стране хорошо знают и любят, встречается путаница, и пользоваться этой книгой при изучении истории искусства нужно осторожно.
У Вазари сказано, что глыба считалась безнадежно испорченной, и Микеланджело выпросил ее у правительства как ненужную, а потом всех удивил готовой статуей. Добавлен даже анекдот о том, как глава Флорентийской республики попросил скульптора укоротить нос Давида. Микеланджело притворился, что укорачивает, а успокоенный правитель тут же сказал: «Вот теперь хорошо». Все это лишь легенды. К 1501 году, когда Микеланджело начал работать над статуей, он был уже автором таких шедевров, как рельефы «Мадонна у лестницы» и «Битва кентавров», созданное в Риме «Оплакивание» (по итальянски -«Пьета») и «Мадонна», тогда же попавшая в Бельгию, в Брюгге. Поэтому руководство (собора, а не города) выбрало его для столь ответственной работы и доверило ценный материал. В договоре ни слова не сказано о том, что мрамор испорчен.
Улица Уффици во Флоренции. Только потом, когда Микеланджело закончил своего Гиганта и оказалось, что поднять его на крышу все-таки не удастся, попечители собора передали статую городу. Специальная комиссия, в которую входили выдающиеся художники, архитекторы и инженеры — Боттичелли, Леонардо да Винчи, Сангалло и другие, — нашла ей удачное место на площади перед Палаццо Вёккьо — дворцом флорентийского правительства. Соорудили особый механизм для транспортировки статуи, и 8 сентября 1504 года «Давид» был воздвигнут перед входом во дворец. Там он и простоял под открытым небом почти четыре века. В 1873 году его перенесли для лучшей сохранности в здание флорентийской Академии художеств, а на площади установили копию. Лишь одна особенность напоминает о первоначальном замысле поставить «Давида» на крыше: вырисовываясь на фоне неба, верхняя половина статуи, естественно, казалась бы мельче, чем на любом другом фоне. Учитывая это, Микеланджело слегка увеличил ее, что, к счастью, не очень бросается в глаза.
Поставленный в центре Флоренции, микеланджеловский «Давид» стал восприниматься как патриотический символ — образ защитника города.
В средние века библейского царя Давида изображали музыкантом, потому что он считался автором божественных песнопений-псалмов, но в XV веке флорентийские художники выбрали иной эпизод из легенды, предпочли видеть его чудесным воином. Уже в мраморной статуе Донателло он держал пращу вместо музыкального инструмента. Знаменита другая, небольшая бронзовая скульптура, где пожилой уже Донателло показал Давида без всяких доспехов. Почти мальчик, он стоит обнаженный, задумчиво наступив на отрубленную голову великана; одной рукой опирается на меч, в другой держит камень для пращи. На голове его пастушеская шапочка, из-под которой рассыпаются длинные кудри: по легенде до битвы с Голиафом Давид был простым пастушком. Вероккио. Давид. Бронза. 1475. В бронзовой статуе Вероккио, учителя Леонардо да Винчи, юный герой, одетый под стать принцу, тоже изображен с головой Голиафа и мечом.
Микеланджело наделил своего Давида только грозным взглядом да пращой, перекинутой за спину. Праща проходит сверху вниз от левого плеча к правому бедру. Опущенной рукой Давид подхватил ее нижний конец с рукояткой в виде короткого круглого стержня, который издавна по ошибке принимают за камень. Но камня в руках его нет.
Донателло и Вероккио подчеркнули, каждый по-своему, удивительность победы. У одного юноша относится к чуду скромно, с трогательной покорностью, у второго — горделиво. Но микеланджеловский Давид победит не чудом, а ясностью и силой своего духа, ловкостью развитого тела и, конечно же, полным сознанием нравственной правоты.
У Донателло нагота Давида означает почти безоружность; у Микеланджело она выявляет легкость позы героя, оттеняя тем самым его духовную силу. Внутренняя собранность ощущается во всей фигуре, особенно в зорком взгляде, но тело не напряжено, Давид стоит спокойно и свободно. Это первый большой образ героической наготы в скульптуре после Древней Греции и Древнего Рима. Оказавшись «гигантом» почти случайно (ведь на высоте статуя не поражала бы величиной), «Давид» Микеланджело с самого начала был Гигантодя по своей внутренней значительности. Он воплотил в себе идеал гармонической уравновешенности и красоты в сочетании с величием и пафосом патриотизма.
Давид показан перед битвой. Но это не нужно понимать буквально. Так портретисты берут обычно не какое-то мгновение из жизни человека, а как бы все главное в нем. На минутах скульпторы станут сосредоточиваться гораздо позже: у Бернини в XVII веке раскручивающий пращу Давид даже прикусит губу от напряжения. Но Микеланджело не ставил перед собой таких задач. Грозность и противостояние врагу нужно понимать как постоянные свойства его героя.
До сих пор мы говорили о «Давиде» как об изображении. Оно не только наполнено большим смыслом, но и реалистично по форме. Соблюдено распределение тяжести, какое бывает в живом человеческом теле. Ничто в фигуре не преувеличено для заострения мысли, как в поздних работах Микеланджело, у художников средневековья или многих скульпторов наших дней. Но статуя не только изображение человека. Она — неподвижный предмет. Как башня или одинокое дерево на равнине, она незыблемо высится, подчиняя себе окружающее пространство. Совсем не безразлично, большая она или маленькая, просто ли стоит, закручивается ли в воздухе винтообразно или разветвляется в нем. Именно от этого, то есть от ритма, которому подчинена композиция статуи, зависят чувства, которые вызовет она у зрителей.
Композиция микеланджеловского «Давида», одновременно простая и сложная, великолепна. Только с одной точки зрения, которую по недоразумению называют в числе двух основных для «Давида», статуя не очень выразительна и может даже показаться неустойчивой: при взгляде с правого угла, куда обращено лицо героя. На высоте, вероятно, она выглядела бы иначе, на площади же с этого угла находится лоджия, из-за колонн и арок которой «Давида» почти не видно. И, наверно, его недаром так поставили. Да и какой же зритель, всерьез относящийся к библейской легенде, захотел бы заглядывать в лицо герою, став на место врага? С других точек зрения статуя и совершенна и разнообразна.
Например, при взгляде сбоку, со стороны опущенной руки, замечаешь красивую симметричность в силуэте нижней и верхней половин статуи. А с противоположной стороны впечатление другое: как интересно по мере того, как поднимается взгляд, уходят в глубину объемы — начиная от выдвинутых на нас ступни и локтя и вплоть до лица, рисующегося позади пращи, над нею. Очень красива статуя в том повороте, откуда лицо Давида видно в полный профиль. Тогда в ней все плавно, все скруглено и складывается из мягко перекликающихся между собой выпуклостей.
Откуда ни смотри — разные части фигуры то продолжают друг друга, оказываясь на одной линии, то как бы рифмуются между собой. Когда смотришь с главной точки зрения (не с углов и не сбоку, а прямо), мягкие переклички форм уступают место мощным повторам диагоналей, встречающихся под острым углом. Даже ответвления высеченного из мрамора пня, который служит замаскированной подпоркой статуи, подчиняются этому ритму. И крупная кисть опущенной руки с красивым рисунком вен, может быть, потому так и запоминается каждому зрителю, что оказывается в узловом месте композиции. И жилка на шее хороша не сама по себе, а потому что удачно поддерживает общий рисунок. Каждая деталь помогает целому, в каждом повороте статуя выглядит немного по-новому. Но отовсюду поза Давида остается ясной, ничто существенное не ускользает от взгляда. Каменные массы постепенно собирают внимание зрителей кверху, приводят к лицу Давида, обращенному в сторону.
Создается единое ощущение живого и свободного подъема. Подъема, обогащенного легким вращательным движением. Подъема то диагонального, то волнообразного, как волнообразно поднимается на вздохе грудь героя, слегка откинувшегося, чтобы лучше рассмотреть грандиозность предстоящего.
Господствует твердая вертикаль, хотя не выраженная прямо, а исподволь сложенная из этого дыхания каменных масс. Не будь его, сама твердость показалась бы скучной и вымученной. А Микеланджело показал несгибаемость — нескованную, героизм — естественный. Гармоничный, как сама полнота вольного дыхания…