Хранят музейный холодок старинные полотна.
И кто на них изображен — нам не понять уже…
Они уходят в забытье попарно и поротно,
Тем самым, как бы, завершив амурный свой сюжет.
Ну что ж, давай махнем рукой вослед им, уходящим,
Ведь рамы для сердечных дел не лучшая оправа…
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще,
Пока что, не придумана забава.
Дробь барабанная гремит и слух юнцов чарует.
Хрустящий клевер жеребцы жуют, кося белком.
Любуясь выправкой улан и золоченой сбруей,
Гурьбой красавицы бегут за удалым полком.
Летит воздушный поцелуй, призывный и манящий…
И все забыть готовы вы-что подвиги, что слава!
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще,
Пока что, не придумана забава.
Но что-то этот грустный ход сулит нам и тревожит,
И мы навытяжку стоим, не в силах объяснить,
Какую мысль хотел внушить нам спившийся художник,
Меж тем и этим протянув невидимую нить?
А он смеется нам в лицо и щурит глаз пропащий:
«Ну что вы, други, ну и ну, все просто, ей-же право:
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще,
Пока что, не придумана забава!»
Ну что им, братцы, до того, что сторож ключ железный
Сейчас за вами повернет, и вы уйдете?
Что ж, — Они к избранницам своим прильнут, навек исчезнув.
Сюжет, как видите, не нов. А где новей возьмешь?
Не все ль равно, когда поймешь: все в мире преходяще.
И лучше этих дерзких дней не сыщется отрава…
Сладка любовь, сладка любовь, сладка любовь, и слаще,
Пока что, не придумана забава…