Так воздух испаряется,
едва
помножишь одиночество на два,
на две души,
на два бездомных тела,
на тишину, уснувшую несмело
на аспидной поверхности окна,
в котором нет ни воздуха, ни дна,
в котором ледяной хрусталь бессонниц
ворует жизнь, присев на подоконник,
высасывая дух из-за плеча
соломиною лунного луча,
там сердце, зарифмованный кузнечик,
в беспамятстве играет в чет и нечет,
там, вымокнув в муке и молоках,
поселятся туманы на висках,
и там сентябрь, напившийся до жути,
грозит в окно парами красной ртути.
…но медленно ложишься на кровать,
…уснуть, проснуться,
снова воровать
у этих стен таинственных и плоских
согласных стон и гласных отголоски,
и платья шить из этого добра,
озвучивая призраков парад.
и там неважно,
крой ли то немецкий
или хитон монаший, или светский,
им нужен кров,
…истлевшая душа
жива, пока ей память ворошат,
и от одной отчаянной молитвы
срастутся вены, порванные бритвой,
…и встанет Лазарь, и начнется ход,
пружина ахнет, и качнется свод,
…и кто-то там в сиреневом кафтане
потрёт ладоши, лежа на диване,
подвесив ключ ото всего на свете
на гвоздь, который ничего не весит…