И ты, и дождь звучите так светло,
с душой моей беседуя на равных.
Но капли,
холодящие стекло,
очерчены, увы, оконной рамой.
Лишь голос твой вне рамок и времён —
как ливень в эту ночь, ниспослан свыше,
мгновения считая в унисон
с морзянкой, барабанящей по крыше.
Крылатый май —
таинственный фрегат —
отходит от небесного причала
в страну фантазий… в лето… в звездопад,
чтоб полночь нас неслышно укачала.
Чтоб скрип кровати мерно нарастал,
усиленный во тьме весенней качкой,
а ветер по каюте разбросал
стихи
и не докуренные пачки…
Держи меня,
пожалуйста, держи!
Безумие грозит опасным креном.
Лишь музыка волною набежит —
душа вскипит черёмуховой пеной…
И смоет всё к чертям девятый вал
бетховенской симфонией погрома,
в осколки обращая мой бокал
и простынь заливая тёплым ромом.
Напрасно посылать сигналы SOS,
стихами и молитвами спасаться.
Ведь этот шторм не рок сюда принёс.
Он прячется в губах твоих…
… и пальцах…
Ломает стойкость девочек, и мачт,
берёт на абордаж легко и просто.
Но вряд ли я скажу ему don’t touch,
простив грозе любое сумасбродство.
Сдаюсь…
сдаюсь покапельно дождю —
рукам твоим, дарующим мне море.
Где каждый жест отмечен дежавю
и строгостью весенних приговоров:
Ого!
Отмерить пленной сто плетей???
Что ж…
боцману пора считать удары —
безумие берёзовых ветвей,
что хлещут по стеклу в оконной раме.
Распятый в крестовине силуэт —
Весна в тельняшке связана, разбита.
Но ты меня спасаешь, мой Поэт,
от алчности пиратских аппетитов.
Как свет звезды,
как выстрел, как маяк
от страждущей толпы нас избавляя,
бросаешь ей в лицо:
«Она моя…» —
при этом ни узла не ослабляя…
Берёшь меня — морской желанный приз —
с верёвками на тоненьких запястьях.
Отныне я Сирена —
твой каприз…
и ставка сумасшедшая — на счастье…
Целуй меня,
испытывай дождём,
скользи губами-каплями по телу,
чтоб я, срастаясь кожею с шестом,
сойти с него уже не захотела.