Как совесть, жизнь сельчан спрямляла
Дорога, ведшая во Храм,
Делила, а не разделяла,
Село и судьбы пополам.
Она — и улица, и площадь
В кайме берёз и тополей…
И было всё простого проще,
Происходящее на ней:
Везли сдавать зерно, картошку
На ток за речку через мост,
Гуляли в праздник под гармошку
И провожали на погост.
С неё в горящем сорок первом,
Как с губ молитвенной строки
Слова и боль в порыве нервном,
Взлетали в Вечность мужики.
Ушли в застиранных рубашках
Под бабий плач и песен стон…
Потом казённые бумажки
Носил несчастный почтальон.
И всю войну, и годом позже,
Бедою паханным жнивьём
Село жило с солёной кожей,
Порой сползающей живьём.
Пахали, сеяли, косили…
Без лишних охов, лишних слов…
Во всём селе лишь дед Василий
Из уцелевших мужиков.
Никто не плакался, заметь-ка,
Хлебнув без меры горечь бед,
Ни старый дед, ни правнук Петька
Двенадцати неполных лет.
Беда пылала и чадила,
И ей, казалось, несть конца,
А только изредка сходила
Улыбка с детского лица.
Лихие годы — не помеха…
Он, словно вопреки судьбе,
Как-будто бы остатки смеха
И крохи радости в себе
Собрал по всем окрестным сёлам
Вихром задорным на челе.
…А батя тоже был весёлым —
Плясун первейший на селе…
Год без войны… И жить бы, вроде,
Забыв о ней, как жутком сне,
Но, при нещадном недороде,*
Снесли и мамку по весне.

На скору руку повечеря
Пшеном со снытью на воде,
Давно уж сытости не веря,
Дед на малОго поглядел.
— Ужо помру — оставить не с кем…
Лицом мрачнел темнее туч,
Когда сквозь дырку в занавеске
Протиснулся зайчонок-луч.
С приставкой «пра» печальный внучек,
О чём-то думая, следил,
Как по избе закатный лучик
По-свойски медленно бродил.
Где всё помечено бедою
За шестилетний страшный срок:
Неизбалованный едою,
Чернее ночи, чугунок
Во чреве небелёной печки
С дородным телом в треть избы;
В углу киот с потухшей свечкой;
В окладах дедовой резьбы
Иконы две — простые лица,
Тенётой взятые в полон.
И солнца луч в них замер… Длится
Мальчишки взгляд в глаза икон…
Увидел вдруг, с подсказки сердца:
С младенцем… мама на одной,
А на другой, коль приглядеться, —
Отец… вот только с бородой.
И от нечаянного сходства
В давно привычных образах
Волной нахлынуло сиротство
С мольбою в Петькиных глазах…
«Вернитесь, родненькие… — вздохом
И взглядом, мокнущим, воззвал, —
Я б вам всю-всю свою картоху,
Как дед всегда мне, отдавал…»
Святые лики не сказали
Мальчишке пары добрых слов
И безучастными глазами
Взирали с тёмных образов.
Прошамкал дед: «Ничо, сердешнай…
Вон ноне хлеб — не с лебедой…
ЖизнЯ помиловат нас грешных,
Ужо помиловат, малой…»
А всё же, словно кто-то свыше,
В тот час взглянувший на село,
Мольбу мальчишечью услышал…
В начале осени пришло
Письмо с последним тёплым ветром.
Там чьей-то женскою рукой:
…Что муж ваш… в сотне километров…
Что. у вокзала… что… живой!..

К колодцу на краю дороги,
Где ровным строем дерева,
Пришла с ведром одна из многих
С тяжёлым званием — вдова…
Тележный скрип в закате солнца
Встряхнул притихшее село…
С ведром воды со дна колодца
Страданье вечное всплыло
По двум сынам, кормильцу мужу…
С надрывом: «Господи, доколь?!»
Летит неистово наружу
С лихвой скопившаяся боль…
И соком горькой чёрной редьки
Стекает с бабьего лица…

А по селу счастливый Петька
Везёт безногого отца.