На третий день, когда косматое солнце медленно катилось за горизонт, Вика снова увидела художника. Парк опустел. Белёсые стволы олив, испепелённые временем и зноем, морщились под неподвижными кронами. Прибой лениво лизал разноцветное галечное монпансье. Кругом ни души. Даже привычные звуки — щебет птиц, стрекотание цикад — слышались теперь глухо, словно сквозь вязкую толщу воды. Замедлив шаг, женщина стала разглядывать остывающее море, украдкой наблюдая за стариком.
Тот как всегда сидел на деревянной скамеечке, отполированной творческими ёрзаниями его тощего зада. Установив этюдник, придирчиво осматривал кисти и мастихины, перекладывал с места на место сморщенные, как стволы олив, тюбики с краской, баночки и тусклые пузырьки. Долго отколупывал ногтём невидимую крошку с палитры и шарил по бездонным карманам синей фланелевой куртки. Его мятая коричневая шляпа лежала возле ног тульей вверх — верный признак того, что он собирался писать для души, а не ради денег. А значит, не будет лубочных прибоев, тёмных кипарисов и леденцовых закатов. Зато у кого-то может перемениться судьба. К лучшему или к худшему? Никто не знает…
Чудаковатого старика-живописца Вика впервые встретила неделю назад в тоннеле, отделяющем шумную Будву от сонных Рафаиловичей. Высокий и костлявый, он шёл размашистым шагом с ветхим этюдником на плече, надвинув до самых бровей широкополую шляпу. Услышала же о нём двумя днями раньше от школьной подруги Риты — местного экскурсовода для состоятельных туристов. Старик объявился внезапно. Не было, не было — и вдруг — р-р-раз! — и будто жил он здесь всегда. Будто сидел многие десятки, а то и сотни лет на пирсе с удочкой в руках или в баре у скалы, потягивая свой вранац[1] и разглядывая горизонт сквозь оптический прицел художника-снайпера. Будто сам он и написал давным-давно весь этот красочный мир вокруг, а теперь, развесив холсты, любовался работой с удовлетворением счастливого мастера.
Старый художник с седой косицей взбудоражил размеренное течение курортной жизни. Он стал местной достопримечательностью, но вызывал столько лишних пересудов, что мешал Ритиной работе. Подруга была убеждена: нет ничего хуже непредсказуемости. А всё, что касалось художника и его картин, было от начала до конца сплошной непредсказуемостью.
— Держись от него подальше! И не вздумай заказать портрет! — наставляла Рита, торопливо отхлёбывая кофе — он может нарисовать всё, что угодно — и всё сбудется. Однажды он пририсовал одной сербке на портрете чёрный платок, и у неё умер муж! Внезапно… тромбоэмболия… Здоровый, крепкий мужик был!
— Рит, ты что, вправду в это веришь? — переспросила Вика, силясь узнать в сидящей перед ней экзальтированной особе рассудительную одноклассницу с твёрдой пятёркой по научному атеизму.
— Веришь — не веришь… лучше не рисковать, — отрезала та и укатила по делам в Тиват.
Черногория дремала на излёте курортного сезона. Лето тихо угасало, обретая акварельную мягкость: прозрачная бирюза залива, густой багрянец дикой лозы, пепельный камень и приглушённая терракота черепичных крыш. За грубой ставней золотились тяжёлые грозди винограда. Перезрелые плоды граната лопались прямо на ветках, обнажая бархатное нутро с блестящими винными зёрнами. Усталое сентябрьское солнце смягчало привычные очертания домов, деревьев и гор…
Жизнь в опустевшем городке текла размеренно и неспешно. Разбирали дощатые настилы, заколачивали бары, паковали и увозили зонтики и шезлонги. Катамараны, перевёрнутые брюхом вверх, валялись на песке как выброшенные штормом железные рыбины. Одинокие коробейники бродили среди последних туристов, сбывая за бесценок никому не нужные сланцы и надувные круги.
В такие дни легко отдаться течению времени, не задумываясь о том, что будешь делать через час или через день. Можно отправиться на пустынный пляж и, уютно устроившись в забытом шезлонге, наблюдать за изменчивым настроением моря. Или почитать книжку под убаюкивающий рокот волн, а потом взять и заснуть. И не беспокоиться о том, что книжка захлопнулась без закладки, и завтра снова надо будет искать нужную страницу. Или бродить вдоль безлюдного берега ровно столько, на сколько хватит сил…
В одну из таких бесцельных прогулок Вика стала свидетельницей любопытной истории.
Она спускалась к острову Святого Стефана, когда благодатную тишину утра нарушила грубая мужская брань. Крепкий в плечах лысоватый мушкарец[2] в линялой майке что-то горячо доказывал группе парней, намереваясь прибегнуть к самому вескому аргументу — паре чугунных кулаков. Был скандалист в подпитии, потен и чем-то страшно раздосадован. Его ругань сопровождалась неверным покачиванием на шатких ногах. Собрались зеваки.
И тут произошло непонятное. В одно мгновение дебошир вдруг резко обмяк. Он посмотрел кротко и изумлённо в небо, словно силясь что-то припомнить, потом внимательно оглядел свои руки, поднял оловянный взгляд на парней — будто увидел их впервые. Вздохнул глубоко и обречённо и… зашагал по песку прочь. Его несуразная фигура какое-то время маячила на фоне моря, пока не исчезла вовсе. Парни, пожав плечами, отправились по своим делам. Разбрелись и остальные. Вскоре на месте происшествия не осталось никого, кроме Вики… и художника.
Он сидел чуть поодаль, уткнувшись в свою картину. В разгар спора его никто не заметил, да и старик, кажется, не замечал никого вокруг. Всё, что его интересовало — это сюжет на холсте. Руки художника двигались скупо и точно, пальцы цепко держали дощечку с бурыми масляными кляксами и узловатую, как продолжение руки, кисть.
Вика подкралась ближе, заглянула в холст и застыла — по песчаной дороге незамысловатого пейзажа удалялась за поворот знакомая фигура в линялой синей майке. Удалялась она ровно в том направлении, куда минуту назад ушла натура. Вот только кто ушёл первым?
Художник резко обернулся — взгляды их пересеклись, в Викиной голове заискрило, словно при коротком замыкании. Глаза старика были разными: один — чёрный как уголь — смотрел сурово, другой — прозрачный голубой хрусталь — добродушно улыбался. Женщина что-то пробормотала и ринулась прочь без остановок и передышек, под глухие удары колотящего сердца.
Вечером их с Ритой пригласили на рыбный ужин. Любомир, хозяин отеля в уединённой бухте, человек важный и влиятельный, был хорошим Ритиным приятелем и большим любителем поудить. Управляться с отелем ему помогала шустрая сухощавая Ивана, приходящаяся ему то ли двоюродной тёткой, то ли троюродной бабкой. Несмотря на почтенный возраст — а было ей далеко за шестьдесят — Ивана ходила в шортах, стриглась «под мальчика» и лихо закуривала тонкую сигарету, для здоровья используя перламутровый мундштук. Она знала много сербских песен, гнала чистейшую как слеза ракию[3], фантастически готовила рыбу на углях и была душой отеля и любой компании. К тому же бабуля, как и многие люди её поколения, неплохо знала русский. Дождавшись, когда захмелевшая компания разбрелась по саду, Вика шмыгнула вслед за Иваной на кухню, но сразу потеряла её из виду. В полуподвальном помещении было сумрачно и прохладно.
— Тебе понравилась дорада? — раздался из-за спины голос хозяйки.
Вика вздрогнула от неожиданности. Ивана сидела нога на ногу, взгромоздившись на барный табурет, и метким щелчком ногтя стряхивала пепел в бронзовую львиную пасть.
— Да… спасибо. Очень вкусно… — замялась Вика, не зная как приступить к главному.
Ивана прищурила от дыма глаз и снова глубоко затянулась.
— Ну, спрашивай, давай! Ты ведь хотела что-то спросить? — она затушила сигарету и заботливо завернула мундштук в мягкий замшевый чехол.
— Ивана, ты ведь давно здесь живешь? (о, Боже, более глупого начала не придумать!)
— Да, детка, я живу очень, очень давно! — усмехнулась та.
— Ладно, спрошу прямо, — Вика присела рядом. — Сегодня утром возле Святого Стефана я встретила старика-художника — того самого, про кого ходят байки, будто он рисует будущее. Ну, то есть, он рисует что-то на картине — а потом это происходит в жизни. Так мне сказала Рита. Это правда?
— А сама-то ты что видела? — задала встречный вопрос Ивана.
Пришлось пересказать историю про мужика в линялой майке, как он приставал к людям, а потом внезапно ушёл, словно услыхал голос сверху — не случайно же он таращился в небо. И что она видела его нарисованного, бредущего вдаль на картине старика.
Ивана внимательно выслушала сбивчивый рассказ Вики, ни разу не перебив, а только еле заметно кивая стриженой головой в такт её словам.
— Я расскажу тебе всё, что знаю сама, — Ивана соскользнула с табурета вниз, и поспешно добавила — но учти, знаю я не так уж много.
Пока её порхающие руки наливали из кувшина воду, мололи кофейные зёрна, толкли в ступе корицу и мыли крохотные глиняные чашки, она говорила.
— Его зовут Зоран. Где он родился и сколько ему лет — не скажу точно. Болтают, что он цыган, но я в это не верю. Он художник, истинный художник. Чаще всего Зоран пишет природу, ну и… меняет погоду — предсказывает или заказывает — как тебе больше нравится. Если долго стоит жара — рисует дождь, если штормит — рисует солнце… Бывает, к нему приходят люди — просят устроить ясный день или хороший клев, или там остановить затянувшийся снегопад. Но он не делает это на заказ, а только когда хочет сам… Всё остальное — выдумки!.. Что ещё сказать? Я знала его жену — Стефану. На старости лет они вдвоем мотались по всей Адриатике. Вырастили троих сыновей — и давай путешествовать в фургоне. Даже дом свой, кажется, продали. Им обоим это ужасно нравилось… — Ивана на минуту умолкла, разливая по чашкам кофе. — А когда Зоран похоронил Стефану — четыре года назад это случилось — тогда и вернулся сюда. Где он живёт теперь — никто не знает. Никому ещё не удавалось выследить его дом, — стоит только пойти за ним следом, как он будто сквозь землю проваливается… Как-то так, — бабуля снова покачала головой и звякнула пустой чашкой по блюдцу.
— А как же сегодняшняя история? На холсте ведь точно был нарисован тот мужик в майке — я сама видела! И потом он ушёл туда, куда нарисовал художник!
— Ну, ушёл и ушёл, — равнодушно пожала плечами Ивана, — откуда тебе знать, может, Зоран потом его нарисовал? — хозяйка убрала недопитую чашку, давая понять, что разговор окончен.
На следующий день Вика решила взять инициативу в свои руки. План был такой: выйти из дому пораньше и ходить вдоль берега до тех пор, пока не встретит художника. Спрятаться в укромном месте и наблюдать за его работой издали. Расположиться так, чтобы проследить весь процесс создания картины от начала до конца. Для этой цели можно приспособить объектив фотоаппарата с восьмикратным увеличением. По-хорошему нужен бинокль, но где его взять? Зато фотокамера в руках — железное алиби на случай внезапного разоблачения — мол, хожу тут, любуюсь окрестностями, снимаю для души.
Наутро Вика нацепила чёрные очки, взяла камеру и отправилась вдоль моря в парк.
Справа от неё темнел силуэт необитаемого острова Николы — обломок скалы, покрытый чёрным лесом. Ночью дул крепкий ветер. Он мешал спать, завывая дурным голосом сквозь щели неплотно прикрытых ставен. Теперь Вике казалось, что живёт он на этом острове, одинокий и неприкаянный. А когда становится совсем тоскливо, начинает буянить, взлохмачивая волны, высвистывая пронзительные ноты и срывая злость на случайных прохожих, как давешний мушкарец в линялой майке.
Пройдя сквозь безлюдный тоннель, Вика оказалась по ту сторону века — среди заброшенных санаториев и обветшалых турбаз эпохи развитого социализма. У ворот на постаменте скучала коренастая девушка с тугим снопом гипсовых колосьев. Выросший на руинах кемпинг, жил своей маленькой, непритязательной жизнью. В обшарпанных трейлерах, среди пустых ящиков и строительного мусора обитали люди. Но чем ниже к морю, тем оживлённее была курортная зона, тем наряднее домики, чище дорожки. Даже вывороченный штормом кусок набережной с жилами арматур выглядел оригинальным архитектурным решением. Когда же дело доходило до обеда, два простеньких кафе, испускающие волнительные запахи чорбы[4], не пустовали даже в межсезонье, уравнивая верхних и нижних курортников.
Непогода разогнала с пляжа и без того редких купальщиков. Лишь знакомая Вике пара — мать с сыном — прятались от ветра среди камней. Мальчик был болен — что-то нервное — постоянно хныкал и плохо спал. Врачи посоветовали слушать шум прибоя. И мать терпеливо носила его, трёхлетнего, на руках, прижимая как младенца к груди, нежно нашёптывая что-то на ушко. Женщина мужественно претерпевала ежедневную пытку хождения по жёстким камням до воды и обратно, чтобы смочить лоб сына. Ночевали они в трейлере наверху, а весь день проводили здесь, на каменистом пляже среди рассохшихся лежаков, слушая шум прибоя. Сколько раз ни проходила Вика мимо — никогда не видела малыша спокойным или спящим. Но мать всё продолжала и продолжала его баюкать. Её бессменная стоическая вахта длилась сутками напролёт. Вот и сейчас, закутав сына в мохнатый плед, она улыбалась чему-то и тихо напевала. А мальчик тоненько подвывал, повернув к ней измождённое бледное личико.
Вика села за столик кафе и заказала мятный чай. Но не успела отпить и глотка, как заметила знакомую узловатую фигуру. Художник шёл стремительно, согнувшись под тяжестью своей неизменной ноши — косоногий этюдник и скамейка. Порывы ветра трепали выбившиеся из-под шляпы седые пряди, полы просторной синей куртки взлетали как крылья ночной птицы. Старик торопился к тоннелю, но, увидев мать с сыном, остановился на краю пляжа. Поискав глазами подходящее место, он растопырил гнутые ноги этюдника, вдавил скамейку в гальку и сел. Сложив руки на коленях, неподвижно уставился в морскую даль.
Крадущаяся за ним по пятам Вика огляделась в поисках наблюдательного пункта. Её окружали лишь розовые камни в свистящих потоках ветра. Ни деревца, ни кустика, за которыми можно было бы укрыться. На горизонте тревожно клубились тучи. Она достала фотоаппарат, прищурилась в окошко видоискателя, навела резкость. Старик был неподвижен, слившись с окружающими его камнями и, похоже, в ближайшее время не собирался ничего делать. Оставалось только ждать…
Прошло полчаса. Потом ещё час. Или два… Викины ноги затекли, спина онемела. Ветер трубил на все лады. Давал о себе знать и голод — аромат чорбы, проникал в самые отдалённые уголки бухты. Время от времени женщина с надеждой приникала к видоискателю, но ничего не менялось в облике старика, он по-прежнему сидел прямо, вперив взор в тонкую линию горизонта. Ветер крепчал, море волновалось. Мать продолжала баюкать на руках хныкающего сына. Вика — терпеливо сидеть в своем ненадёжном укрытии…
Неизвестно, сколько оборотов успела сделать стрелка, прежде чем наблюдательница увидела старика энергично растирающим краски. Холст был загрунтован и молочно поблёскивал на солнце. На тряпице у ног художника были разложены разнокалиберные кисти и мастихины.
Размашисто и неукротимо он принялся накладывать краски — слой за слоем, мазок за мазком. Сначала казалось, что беспорядочные цветовые пятна на холсте лишь отражение его мира — сумбурного и хаотичного. Причудливо изогнутые линии, яркие вспышки цвета, нервные штрихи расползались по полотну, складываясь в неясные очертания. На глазах очертания превращались в узнаваемые образы. И вот: розовый берег и женщина на камне с ребёнком на руках. Тонкое лицо мальчика под кистью живописца наполнилось румянцем и спокойствием, лобик разгладился, глазки закрылись… Тонкие ручки покорно повисли вдоль тела. Малыш заснул… Старик дописывал картину яростно и вдохновенно. Через его руки истекала неведомая энергия, впитанная от неба, ветра и волн. Она пульсировала в чутких пальцах, звенела на кончике кисти и выливалась на холст легко и радостно.
Вика, заворожённая работой художника, не сразу сообразила поглядеть в другую сторону пляжа. Переведя объектив, она обнаружила привычную картину: мать баюкала сына, мальчик горестно всхлипывал. Но постепенно всхлипы малыша становились всё тише и реже. Вот он выгнулся, вздрогнул всем телом и обмяк. Женщина замерла. «Умер!» — мелькнуло в Викиной голове. Но нет. Мать нежно поправила прядь на виске сына, прижала его к груди и впервые за много дней облегчённо и устало вздохнула. Её мальчик спал крепким спокойным сном…

Что же художник? Пока Вика с изумлением созерцала результат его работы, он успел собрать пожитки. Выскочив из укрытия, женщина окликнула старика, но ветер и рокот волн заглушили её голос. Онемевшие от долгого сидения ноги подкосились, и она упала на камни. Старик легко вскинул на плечо этюдник и, не оборачиваясь, зашагал прочь.

— Ну что, выследила своего предсказателя? — спросила Рита за ужином.
— Знаешь, он и вправду чудотворец, — задумчиво произнесла Вика, — добрый волшебник.
— Ага. И прилетел он, надо думать, в голубом вертолёте.
— Я своими глазами видела, — Вика не замечала сарказма подруги. — Помнишь ту женщину с больным ребёнком? Сегодня её сын впервые заснул на пляже, представляешь? После того, как старик нарисовал его.
— Что нарисовал? — не поняла Рита.
— Спящего мальчика. Я следила за ним через объектив.
Рита с усмешкой посмотрела на подругу:
— А ты случайно сама не заснула там, на пляже?
Вика махнула рукой. Что толку было спорить? До отъезда оставалось три дня. И единственное, что ей хотелось — это снова найти старика.
Все последующие дни и вечера целиком были посвящены неустанным но, увы, бесплодным поискам художника. Тщетно бороздила женщина Милочерский парк и прочёсывала окрестные пляжи, как часовой вышагивала по знакомой до каждого камня дороге к острову Святого Стефана. Напрасно бродила по Будве и заглядывала в лица художников, рассеянных по её подворотням и площадям. Старик как в воду канул.
Как-то раз, совсем отчаявшись, Вика возвращалась домой. Было поздно. Славянский пляж светлел вдалеке, смыкаясь с невидимой кромкой воды. Ветер яростно трепал кроны сосен. У поворота к тоннелю она столкнулась с тем, кого так долго искала. Художник медленно брёл ей навстречу, усталый и замерзший, изменив привычке вечно торопиться и убегать. Вике стало всё равно — поймет ли её старик, как отреагирует на чужое любопытство и что скажет в ответ. Она больше не страшилась ни его разноцветных глаз, ни фатального дарования, ни противоречивой молвы, окружавшей странного бродягу.
— Здравствуйте, пан Зоран! — храбро произнесла женщина, поравнявшись со стариком.
Тот удивлённо вскинул лохматые брови:
— Добро вече!
— Вы меня извините, — зачастила Вика, — не могли бы уделить мне несколько минут? Я только хотела спросить…
— Можно, — перебил её художник, извлекая из памяти запылившийся запас русских слов.
Они присели на скамейку.
— Вас все считают художником-ясновидцем. Вы меняете погоду, предсказываете судьбы, управляете событиями…
— Ну-ну, — прервал старик, — кто-то, может, так и считает — только всё это пустое. Просто я много пожил на свете и вижу вещи, которые другим незаметны, — художник откинулся на спинку скамьи. — Годами я наблюдал природу и знаю многие её хитрости. Говорят, я меняю погоду — но нет, я всего лишь её угадываю.
— Но я своими глазами видела, как вы утихомирили пьяницу возле Стефана, — Вика густо покраснела.
— А-а-а, Здравко… — старик сокрушённо покачал головой, — да, он часто там буянит. Заблудился совсем парень… но ничего, он не опасен — пошумит-пошумит — да и уходит к себе восвояси.
— Что — каждый раз одной и той же дорогой уходит?
— Да, каждый раз.
— Ладно. А как же тогда ребёнок? — Вика была в отчаянии — таинства рассыпались на глазах.
— Какой ребёнок? — притворился художник.
— Больной мальчик с турбазы. Ведь это вы его успокоили три дня назад на пляже?
— Да что ты, что ты! — замахал руками старик, — это мать его успокоила. Она очень старалась. И очень желала этого.
— Пан Зоран, я следила за вами. Я видела, что сначала появилась картина, а уж потом мальчик заснул на самом деле, — в ход был пущен главный аргумент.
Художник на минуту задумался.
— Тут нет никакого волшебства. Если тебе хочется считать это чудом — пожалуйста! Но знай, что чудо сотворила та женщина, мать — своей любовью, терпением и верой… Я же всего лишь твёрдо знал, что так оно и произойдёт. Раньше или позже, но обязательно произойдёт… Да, я нарисовал спящего мальчика. Но только потому, что это было неизбежно! Просто так совпало.
«Ну что, разобралась? Так тебе и надо!» — ругала себя Вика — «Господи, как можно быть такой наивной? Ведь не девочка уже, а всё туда же… Сказку ей подавай… Тайну…»
— А где вы живёте? — спросила женщина в слабой надежде хоть здесь услышать заминку, различить тень оберегаемого стариком секрета.
— Недалеко, в Бечичи, — бесхитростно ответил художник, — мой дом — на самом краю улицы, возле часовни. Там ещё флюгер корабликом.
Всё. Загадок больше не осталось. Лишь детская горечь от прощания с развенчанной сказкой. Что ж, завтра Вика вернётся домой, окунётся в реальность, возвратится к насущным взрослым делам и забудет о придуманной тайне, о таинственном старике-волшебнике и глупой своей мечте.
Огорчение Вики отчего-то тронуло старого художника. Он предложил написать её портрет. Усадил женщину спиной к заливу, развернул лицо, положил на колени свою шляпу.
— Это будет недолго, я пишу быстро, — и принялся за работу.
Вскоре Вика приняла из его рук холстину в две ладони шириной. Лицо на портрете было грустным, как и в жизни. Никакого превращения. Провела глазами наискось по влажной ещё картине, где помимо неё самой размещались куцые сосны, пепельные камни, затухающая солнечная дорожка и… ну, конечно! — одинокий парусник с алеющими в закатном зареве парусами. Женщина автоматически обернулась в сторону моря — никаких парусов в обозримой акватории залива не наблюдалось. Увы, ждать Грея ей было некогда…
На другой день Вика улетела в Москву.
…Вздрагивая в турбулентных потоках, приземляясь серебряной птицей на мокрую гладь бетона, бессонно качаясь в люльке ночного поезда, она никак не могла выбросить из головы бесславно развенчанную свою тайну. Разноцветные глаза старика-художника стояли перед её взором, то ли насмехаясь, то ли укоряя. Его наивная картинка с парусами лежала на дне чемодана…
…Пора быть взрослей. Осмотрительней. Трезво глядеть на жизнь. Не тратить душевные силы на поиски чудес в окружающей нас совсем не сказочной реальности. Не отсылать писем с мечтами и неуклюжими просьбами в неизвестные дали. Не ждать по три года ответа. А лучше сосредоточиться на чём-то земном, простом и понятном…
Дома Вику поджидал конверт. Он резал глаз несообразностью между казённо отпечатанным адресом и пёстрыми марками с видами морской фауны. Торопливо разорвав бумагу, женщина извлекла хрустящий лист, в котором чёрным по белому было написано: «Уважаемая Виктория Сергеевна! Комиссией РГО принято решение о включении Вас в состав международной экспедиции на парусном судне „Алые паруса“. Для обсуждения деталей просим явиться по указанному адресу… не позднее такого-то числа такого-то месяца».
…Через полгода, когда их парусник шёл по Адриатике, и за бортом проплывали знакомые места — остров Святого Стефана, Милочерский парк, Будва — Вика напряжённо, до рези в глазах всматривалась в береговую линию через мощный вахтенный бинокль. Она пыталась разглядеть знакомую костлявую фигуру с этюдником, мятую шляпу тульей вверх… Но так никого и не увидела. Ночная стоянка намечалась в Дубровнике, маршрут был расписан по минутам, и она не решилась обратиться к капитану по пустячному своему делу. Может зря?..