Тайны «пасхального» Гиляровского
Кто не слышал о Гиляровском? Репортер, балагур, силач, написал книгу «Москва и москвичи», которую многие москвоведы считают набором баек. И это все? А знаете ли вы, каким он был благотворителем?
Владимир Алексеевич Гиляровский был известен среди современников своей фантастической работоспособностью. Трудно было представить себе «короля репортеров», который предавался бы безделью на протяжении хотя бы часа. Пасха, однако, была для Гиляровского исключением. Что бы ни происходило, он старался провести несколько дней с друзьями в безмятежной радости Светлого праздника.
Чаще всего Владимир Алексеевич ездил на праздник к своему доброму другу Чехову. Антон Павлович писал в одном из писем:
«В первый день Пасхи приезжал Гиляровский; творил он чудеса: ломал бревна и гарцевал без седла на моих голодных клячах. Теперь в Москве, вероятно, хвастает, что выездил у меня пару бешеных лошадей».
Когда Гиляровский женился — начал приезжать с супругой. И были у него умилительные пасхальные подарки. Гиляровский писал: «Как-то раз в пасхальные дни подали у Чеховых огромную пасху, и жена моя удивилась красоте формы и рисунка. И вот, когда мы собрались уходить, вручили нам большой, тяжелый сверток, который велели развернуть только дома. Оказалось, в свертке — великолепная старинная дубовая пасочница».
Дары, полученные в этот праздник — они, конечно, особенно ценны.
Гиляровский веселился сам и веселил других. Сыпал стихотворными экспромтами, носил гостей по саду на руках. Одним из его излюбленных развлечений было посадить несколько человек в садовую тачку и бегать с этой тачкой по тропинкам — катать.
Именно в пасхальные дни как никогда проявлялась его истинная сущность. Журналист, силач, опытный репортер, не дававший спуску ни своим оппонентам, ни молодой газетной поросли, в эти дни он превращался в большого обаятельного ребенка, доброго и чистого душой.
Мало кто знал его таким, для большинства этот, пасхальный Гиляровский был тайной.
Но еще большей тайной была и остается до сих пор его благотворительная деятельность. Если свой благодушный нрав он просто не особо афишировал, то добрые дела старался тщательно скрывать. Но скрыть такое полностью, конечно, невозможно.
Коллекционер неудачных картин
Однажды художник Александр Герасимов увидел в квартире Владимира Гиляровского стопку картин, поставленных изображением к стене. Он заинтересовался, взял одну, другую, третью. Все они были как на подбор — одна другой слабее. И между хозяином и гостем случился такой диалог.
— Кто же это, Владимир Алексеевич, дарит вам?
— Никто, сам покупаю.
— Сами? А зачем? Работы слабые.
— Эх ты, голова садовая! Хорошие-то всякий купит, а ты вот слабые купи.
— Да зачем же?
— А затем, что так денег дать вашему брату, художнику, нельзя, обидится, а купить этюд — дело другое. И хлеб есть, и дух поднят. Раз покупают, скажет он себе, значит, нравится, значит, умею я работать. Глядишь, больше стал трудиться, повеселел, и впрямь дело пошло лучше. Понял?
Мы, конечно же, не склонны умалять заслуги Третьяковых, Щукиных, Морозовых. Они очень много сделали для нашей культуры, создали уникальные коллекции. Но одно дело — заходить в мастерские известных художников и вкладывать деньги в безусловные шедевры, и совсем другое — посещать ученические выставки Училища живописи, ваяния и зодчества, и тратить свои деньги, заработанные с огромным трудом, а подчас и риском для жизни, на самые неинтересные, откровенно провальные работы. Конечно, широты души здесь несоизмеримо больше.
Алексей Саврасов и его человеческое достоинство
Впрочем, Владимир Алексеевич помогал и знаменитым живописцам — когда эта помощь действительно была нужна, и когда ее больше никто оказывать не собирался. Одним из объектов его попечительства был художник Алексей Саврасов — спившийся, опустившийся, одетый в лохмотья и проживавший чуть ли не на Хитровом рынке. Не один раз Владимир Алексеевич его отлавливал и приводил к себе домой. Тот, разумеется, стеснялся, отказывался. Но спорить с силачом было не так-то просто.
У себя на квартире Гиляровский в первую очередь переодевал Саврасова пусть и не в новую, но вполне приличную и прочную одежду. Сухие, теплые носки, крепкая обувь. Все, что было на Саврасове, сразу уничтожалось. Затем давал ему опохмелиться, закусить особыми, фирменными бутербродами с селедкой, тертым сыром и зеленым луком, перетертыми с уксусом. Обслуживала их жена Владимира Алексеевича, прекрасная, добрая женщина, которая улыбалась художнику не менее любезно, чем другим гостям своего общительного мужа.
Конечно, с точки зрения современной наркологии это благодеяние было сомнительным. Но, во-первых, этой самой современной наркологии в то время еще не существовало, а во-вторых, уж выпить-то Саврасов все равно нашел бы, в каком-нибудь грязном притоне, с такими же оборванцами. Здесь же угощение еще и повышало самооценку художника, что для него было очень важно. Затем — обед, послеобеденный сон на диване. Напоследок же Владимир Алексеевич тайком подкладывал ему в карман горсть серебра.
Здесь, в отличие от покупки картин у студентов, не было заботы о будущем живописца. Владимир Алексеевич прекрасно понимал: будущего у Саврасова нет. И другие современники это прекрасно понимали, сторонились Алексея Кондратьевича, брезговали им. А Гиляровский видел человека — униженного, нездорового, но сохранившего свое человеческое достоинство. И соответствующим образом вел себя с ним.
Юнкер и подкинутый младенец
Склонность к филантропии подчас лишала Гиляровского, по сути, своего прямого заработка. Взять, к примеру, такую историю. Владимир Алексеевич получает письмо, в котором сообщается, что в меблированных комнатах «Дон» умирает с голода семья болгарских эмигрантов. Он незамедлительно едет по названному адресу, где информация подтверждается: «Вхожу в номер. На матрасе, без простыни и одеяла, лежит мальчик: кожа да кости, взглянуть страшно. Хорошенькая девочка лет трех играет пробкой от графина. Меня встречает бедно одетая худенькая женщина, мать детей, болгарка А. Манолова».
Выяснилось, что денег в семье нет уже давно, а мальчик чуть было не умер от голодного тифа — горничная вовремя забеспокоилсь, и хозяева вызвали доктора. От Гиляровского ждут публикации — и он и вправду публикует очерк под названием «На краю голодной смерти». Но перед уходом оставляет госпоже Маноловой некоторую сумму денег, и вряд ли эта сумма была меньше, чем полученный за очерк гонорар.
Кстати, если бы не склонность Гиляровского к жертвенности, он так и не стал бы репортером. Еще в ранней молодости Володя поступил юнкером в ярославский полк. Оттуда его за особые заслуги командировали в Москву, в юнкерское училище. Карьера открывалась неплохая. Владимир Алексеевич вспоминал: «На меня начальство обратило внимание, как на хорошего строевика и гимнаста и, судя по приему начальства, мечта каждого из юнкеров быть прапорщиком мне казалась достижимой».
Все, однако же, оборвалось внезапно. В один из вечеров, возвращаясь из увольнения, он увидел на дороге подброшенного ребенка. Что делать? Гиляровский так описывал свое незавидное положение: «Понес ребенка по глухой, заросшей дорожке, направляясь к воротам сада. Ни одной живой души не встретил, у ворот не оказалось сторожа, на улицах ни полицейского, ни извозчика. Один я, в солдатской шинели с юнкерскими погонами и плачущим ребенком в белом тканьевом одеяльце на руках. Направо мост — налево здание юнкерского училища… Я как рыцарь на распутье: пойдешь в часть с ребенком — опоздаешь к поверке — в карцер попадешь; пойдешь в училище с ребенком — нечто невозможное, неслыханное — полный скандал, хуже карцера; оставить ребенка на улице или подкинуть его в чей-нибудь дом — это уже преступление».
В результате Владимир Алексеевич все-таки выбрал второй вариант — и предстал перед своим начальством с младенцем на руках.
Все закончилось закономерным образом — Гиляровского подняли на смех, дело дошло до высшего командования, и уже через несколько дней Владимир Алексеевич был отчислен из училища «по распоряжению начальства без указания причины». Зато ребенок был спасен.
Поставить под удар свою карьеру и свою репутацию ради полной гарантии того, что с младенцем больше ничего плохого не случится, было для Владимира Алексеевича делом естественным.
Грозный актер в бутафорских усах
Да, еще в юношеском возрасте Владимир Гиляровский был неравнодушен к несправедливости. Пока не было денег — пользовался своей редкостной силой и природной отвагой. Писал, например, в мемуарах о своем актерском прошлом: «Как-то я увидел во время репетиции, что Симонов, не заметив меня, подошел к Гаевской, стоявшей с ролью под лампой между кулис, и попытался ее обнять. Она вскрикнула:
— Что вы, как смеете!
Я молча прыгнул из-за кулис, схватил его за горло, прижал к стене, дал пощечину и стал драть за уши. На шум прибежали со сцены все репетировавшие, в том числе и Большаков.
— Если когда-нибудь ты или кто-нибудь еще позволит обидеть Гаевскую — ребра переломаю!- и ушел в буфет».
В результате этот горе-Симонов вообще из города уехал, столь впечатляющей была «наука».
В другой раз в театральном буфете засел пьяный унтер-офицер. Хамил, ругался, требовал шампанского и коньяку, а на все попытки усмирить его хватался за пистолет. Тогда Владимир Алексеевич нарядился в парадную черкеску с офицерскими погонами, прицепил шашку, наклеил устрашающего вида усы (благо реквизита и костюмов было вдоволь), вошел в буфет и гаркнул со всех сил:
— Встать! Какого полка?!!
Унтер-офицер перепугался, расплатился и ушел.
Когда стали появляться деньги — не раздумывая, задействовал и этот ресурс. Если у него попросят в долг, то практически никогда не отказывал, даже если точно знал, что назад денег не получит. И при этом ободрял просящего: «Не бойся надоесть, когда надо есть».
Когда его пытались осуждать, обычно отвечал: «Всегда надо дать человеку перевернуться в трудный час».
Случалось, на полном ходу выпрыгивал из трамвая — только потому, что увидел знакомого, явно переживающего не лучшие дни и хотел ссудить ему денег. Встречаясь со знакомыми актерами (их было множество), иной раз напрямую спрашивал: «Пообедать-то сегодня есть на что?». И, не дожидаясь ответа, протягивал деньги. Да еще и с шуткой. Если, например, актер до этого рассказывал, как он играл Наполеона, приговаривал: «Очень рад дать взаймы самому Наполеону».
Похоже, только лишь благодаря колоссальной работоспособности Гиляровского и его редкостным репортерским талантам (соответствующим образом оцениваемым), семье оставалось хоть что-то от заработков Владимира Алексеевича.
А секретарь Гиляровского Николай Морозов описывал совершенно диковинные случаи: «Бывало и так. Утром на квартиру вваливается неизвестная старуха, крестьянка, в домотканой одежде, с кошелкой яиц в руках. — Мне Елеровского, — говорит она.
Выясняется, что Гиляровский помог ей купить корову, и она в знак благодарности принесла ему яиц. Где находится деревня старухи, как попал Гиляровский туда и при каких обстоятельствах помог купить корову — этим дома никто не интересуется, это обычное явле
Или такая история: «Как-то вернувшись домой, Владимир Алексеевич услышал, как в кухне плачет домашняя работница. Она получила от матери из деревни письмо, в котором та писала, что у нее назначили на продажу с аукциона корову за неуплату оброка.
— Почему ты раньше не сказала? Попросила бы у меня денег, послала бы матери.
— Я посылала, мне Мария Ивановна (жена Гиляровского — АМ.) денег дала, — отвечает работница со слезами, — должно быть, недоимка большая, не хватило. Не знаю, сколько надо, только корову продадут, как бог свят, продадут, — решила она и снова заревела.
Дело требовало срочного решения. Отправлять деньги было нецелесообразно: они могли не попасть к сроку, а прислуга, если ее отправить в деревню, могла там в такое горячее время не добиться толку, и он решил поехать сам…
Деревня… была изумлена, узнав о причине приезда гостей. Мужики и бабы высыпали на улицу, толпились на снегу неподалеку от саней и качали головами от удивления. Слышались реплики:
— Ну и человек… Вот это да… Подумай только… Слыханное ли это дело, чтобы барин в кухаркину деревню приехал выручать корову.
Гиляровский зашел в волостное правление, а в городе — к земскому начальнику и просил, чтобы старуху не обижали».
Гений любви
Внешне же Владимир Алексеевич был грозен. Константин Паустовский писал: «Молокососы! — кричал он нам, молодым газетчикам. — Трухлявые либералы! О русском народе вы знаете не больше, чем эта дура мадам Курдюкова… От газетного листа должно разить таким жаром, чтоб его трудно было в руках удержать. В газете должны быть такие речи, чтоб у читателя спирало дыхание. А вы что делаете? Мямлите! Вам бы писать романы о малокровных девицах… Да от одного мужицкого слова всех вас схватит кондрашка! Тоже народники! Прощайте! Другим разом зайду. Сейчас что-то неохота с вами балакать».
Не зря Антон Павлович Чехов говорил Гиляровскому: «Знаешь, Гиляй, пробовал я тебя описывать, да ничего не выходит. Не укладываешься ты, все рамки ломаешь. Тебе бы родиться триста лет назад или, может быть, лет сто вперед. Не нашего ты века».
А сотрудник редакции «Русское слово» С. В. Яблоновский писал: «Оригинален сам Гиляровский как личность. Медвежья сила в душе, такой мягкой, такой ласковой, как у ребенка.
Если, как у писателя, у него есть талант, то, как у человека, у него имеется гений, гений любви».
Самая известная фотография Гиляровского изображает сурового насупленного старика с седыми фельдфебельскими усами и в казачьей папахе. Теперь мы знаем, как выглядит гений любви