В православном Церковном календаре Вербное воскресенье — двунадесятый праздник — называют «Вход Господень в Иерусалим». И мы будем освящать веточки вербы в память о пальмовых ветвях и встрече Спасителя в Иерусалиме.
Делюсь с вами пронзительным фрагментом из автобиографического романа русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева «Лето Господне» (Праздники. Радости. Скорби (1928−1947)).
«Лето Господне» — это год от Великого поста до Великого поста, рассказ автора о детстве, семье, о старой Москве 19−20 века, православных праздниках и обрядах. Последние главы потрясают до слёз… Надеюсь, вам захочется прочитать или перечитать эту удивительную книгу целиком. Подчеркну — книга для медленного чтения)
Чудесным образом и фрагмент из романа Шмелева и фрагмент стихов Набокова (почти слово-в-слово) сопровождают картину Бориса Михайловича Кустодиева, которая хранится в Санкт-Петербурге, в Государственном Русском Музее — «Вербный у Спасских ворот на Красной площади в Москве» (1917). На «Вербу», в субботу, в начале прошлого века все «делали припасы к Светлому Дню».
____________________

Лето_Господне, фрагмент «Вербное воскресенье»
Иван_ШМЕЛЁВ:
«…Завтра за всенощной освятим, домой принесем свяченую, в бутылочку поставим, — она как раз к Радунице, на Фоминой, белые корешки-ниточки выпустит. И как хорошо устроено: только зима уходит, а уж и вербочка опушилась — Христа встречать.
— Все премудро сотворено… — радуется на вербу Горкин, поглаживает золотистые вербешки. — Нигде сейчас не найтись цветочка, а верба разубралась. И завсегда так, на св. Лазаря, на Вход Господень. И дерева кланяются Ему, поют Осанну. Осанна-то?.. А такое слово, духовное. Сияние, значит, божественное, — Осанна. Вот она с нами и воспоет завтра Осанну, святое деревцо. А потом, дома, за образа поставим, помнить год цельный будем.

Я спрашиваю его — это чего помнить?
— Как — чего?.. Завтра Лазаря воскресил Господь.
Вечная, значит, жизнь всем будет, все воскреснем. Кака радость-то! Так и поется — „Обчее воскресение… из мертвых Лазаря воздвиг Христе Боже…“. А потом Осанну поют. Вербное Воскресенье называется, читал, небось, в „Священной Истории“? Я тебе сколько говорил… — вот-вот, ребятишки там воскликали, в Ирусалим-Граде, Христос на осляти, на муку крестную входит, а они с вербочками, с вайями… по-ихнему — вайя называется, а по-нашему — верба. А фарисеи стали серчать, со злости, зачем, мол, кричите Осанну? — такие гордые, досадно им, что не их Осанной встречают. А Христос и сказал им: „не мешайте детям ко Мне приходить и возглашать Осанну, они сердцем чуют…“ — дети-то все чистые, безгрешные, — „а дети не будут возглашать, то камни-каменные возопиют!“ — во как. Осанну возопиют, прославят. У Господа все живет. Мертвый камень — и тот живой. А уж верба-то и подавно живая, ишь — цветет. Как же не радоваться-то, голубок!

…Верба в санях проснулась, румяная, живая, и вся сияет. …И сама верба радуется, веселенькая такая, в румяном солнце. Росла по Сетуньке, попала на нашу лужу, и вот — попадет к Казанской, будут ее кропить, будет светиться в свечках, и разберут ее по рукам, разнесут ее по домам, по всей нашей Калужской улице, по Якиманке, по Житной, по переулочкам., — поставят за образа и будут помнить…

Горкин с Михал-Ивановым стараются у вербы: сани надо опорожнить, домой торопиться надо. Молодцы приносят большую чистую кадь, низкую и широкую, — „вербную“, только под вербу ходит, — становят в нее пуками вербу, натуго тискают. Пушится огромный куст, спрятаться в него можно. Верба теперь высокая, пушится над всем двором, вишневым блеском светится. И кажется мне, что вся она в серых пчелках с золотистыми крылышками пушистыми. Это вот красо-та-а!..

В каретном сарае Гаврила готовит парадную пролетку — для „вербного катанья“, к завтрему, на Красной Площади, где шумит уже вербный торг, который зовется — „Верба“.
У самого Кремля, под древними стенами. Там, по всей площади, под Мининым-Пожарским, под храмом Василия Блаженного, под Святыми Воротами с часами, — называются „Спасские Ворота“, и всегда в них снимают шапку — „гуляет верба“, великий торг — праздничным товаром, пасхальными игрушками, образами, бумажными цветами, всякими-то сластями, пасхальными разными яичками и — вербой. Горкин говорит, что так повелось от старины, к Светлому Дню припасаться надо, того-сего.
— А господа вот придумали катанье. Что ж поделаешь… господа.

… Идем с Горкиным к Казанской, — до звона, рано: с вербой распорядиться надо. Загодя отвезли ее, в церкви теперь красуется. Навстречу идут и едут с „Вербы“, несут веночки на образа, воздушные красные шары, мальчишки свистят в свистульки, стучат „кузнецами“, дудят в жестяные дудки, дерутся вербами, дураки. Идут и едут, и у всех вербы, с листиками брусники, зиму проспавшей в зелени под снегом.

В церкви, у левого крылоса, — наша #верба, пушистая, но кажется почему-то ниже. Или ее подстригли? Горкин говорит — так это наша церковь высокая. Но отчего же у лужи там… — небо совсем высокое? Я подхожу под вербу, и она делается опять высокой. Крестимся на нее. Раздавать не скоро, под конец всенощной, как стемнеет. Народу набирается все больше. …Приходят и со своими вербами, но своя как-то не такая, не настоящая. А наша настоящая, свяченая. Очень долго, за окнами день потух, вербу совсем не видно. Отец прихватывает меня пальцами за щечку: „Cпишь, капитан… сейчас, скоро“. Сажает на стульчик позади. Горкин молится на коленках, рядом, слышно, как он шепчет: „Обчее воскресение… из мертвых воздвиг еси Лазаря, Христе Боже…“ Дремотно. И слышу вдруг, как из сна „Общее воскресение… из мертвых воздвиг еси Лазаря, Христе Боже… Тебе, победителю смерти, вопием… осанна в вышних!“
Проспал я?.. Впереди, там, где верба, загораются огоньки свечей. Там уже хлещутся, впереди… — выдергивают вербу, машут… Там текут огоньки по церкви, и вот — все с вербами.

Отец берет меня на руки и несет над народом, над вербами в огоньках, все ближе — к чудесному нашему кусту. Куст уже растрепался, вербы мотаются, дьячок отмахивает мальчишек, стегает вербой по стрижевым затылкам, шипит: „не напирай, про всех хватит…“ О. Виктор выбирает нам вербы попушистей, мне дает самую нарядную, всю в мохнатках. Прикладываемся к образу на аналое, где написан Христос на осляти, каменные дома и мальчики с вербами, только вербы с большими листьями, — „вайи“! — долго нельзя разглядывать. Тычутся отовсюду вербы, пахнет горьким вербным дымком… дремучим духом?.. — где-то горят вербешки. Светятся ясные лица через вербы, все огоньки, огоньки за прутьями, и в глазах огоньки мигают, светятся и на лбах, и на щеках, и в окнах, и в образах на ризах. По стенам и вверху, под сводом, ходят темные тени верб. Какая же сила вербы! Все это наша верба, из стариковых санок, с нашего двора, от лужи, — как просветилась-то в огоньках! И вот — свяченая, в нашей церкви, со всеми поет „Осанну“, Конечно, поет она: все, ведь, теперь живое, воскресшее, как Лазарь… — „Общее Воскресение“.

Смотрю на свечку, на живой огонек, от пчелок. Смотрю на мохнатые вербешки… — таких уж никто не сделает, только Бог. Трогаю отца за руку. — „Что, устал? — спрашивает он тихо , — за свечкой-то гляди, не подожги… носом клюешь, молельщик…“ Слышу вдруг треск… — и вспыхнуло! — вспыхнули у меня вербешки.
Ах, какой радостный-горьковатый запах, чудесный, вербный! и в этом запахе что-то такое светлое, такое… такое… … неуловимо это, как тонкий сон…»"
_____________________

Друзья,
теплых вам, солнечных выходных!