О, как всё ликовало в первые пять минут
После того как, бывало, на фиг меня
пошлют
Или даже дадут по роже (такое бывало
тоже),
Почву обыденности разрыв гордым словом
«Разрыв».
Правду сказать, я люблю разрывы!
Решительный взмах метлы!
Они подтверждают нам, что мы живы,
когда мы уже мертвы.
И сколько, братцы, было свободы, когда
сквозь вешние воды
Идёшь, бывало, ночной Москвой —
отвергнутый, но живой!
В первые пять минут не больно,
поскольку действует шок.
В первые пять минут так вольно, словно
сбросил мешок.
Это потом ты поймёшь, что вместо,
скажем, мешка асбеста
Теперь несёшь железобетон; но это
потом, потом.
Если честно, то так и с Богом (Господи,
ты простишь?).
Просишь, казалось бы, о немногом, а
получаешь шиш.
Тогда ты громко хлопаешь дверью и
говоришь «Не верю»,
Как режиссёр, когда травести рявкает
«Отпусти!».
В первые пять минут отлично. Вьюга, и
чёрт бы с ней.
В первые пять минут обычно думаешь:
«Так честней».
Сгинули Рим, Вавилон, Эллада.
Бессмертья нет и не надо.
Другие молятся палачу — и ладно! Я не
хочу!
Потом, конечно, приходит опыт, словно
солдат с войны.
Потом прорезывается шёпот чувства
личной вины.
Потом вспоминаешь, как было славно ещё
довольно недавно.
А если вспомнится, как давно, —
становится всё равно,
И ты плюешь на всякую гордость,
твёрдость и трам-пам-пам,
И виноватясь, сутулясь, горбясь,
ползёшь припадать к стопам,
И по усмешке в обычном стиле видишь:
тебя простили,
И в общем, в первые пять минут приятно,
чего уж тут.