Как долго Март копил в себе усталость,
сгущая тьму в колеблющейся мгле…
И всё, что облакам теперь осталось —
дробить хрусталь на лобовом стекле,
в надежде, что смешной, безликий дворник
смахнёт слезу заботливой рукой,
и станет на душе чуть меньше горя
от ласки механической простой,
от ровных и заученных движений,
синхронно вытирающих окно…
Мой стих, увы, достиг опустошенья
и знает, что иного не дано…
Ничто уже не мило и не ново…
Но мир безоговорочно хорош,
просеянный сквозь шёпот магнитолы
и голос твой, помноженный на дождь —
на каждую сверкающую ноту
/ отлитый в серебре весенний сплин /,
на сладость никотинового вдоха
и выдох, превращающийся в дым…
Апрель… апрель —
алхимик ли (?) свидетель?
Он смотрит из соседнего авто,
как медленно ты стряхиваешь пепел
сквозь прорезь над приспущенным стеклом.
Любуется в ночи небрежным жестом
усталой, но уверенной руки…
и счастлив неожиданным соседством,
заведомо играя в поддавки…
Не бредя ни понтами, ни обгоном,
любого пропускает на ура —
с единственным стремлением запомнить
твой профиль… и простые номера…
Хоть век готов стоять на светофоре —
делить с весной волнующую дрожь…
И знать:
так начинается love story,
что пишет по стеклу прохладный дождь…
Не гений-футурист и не новатор —
он вряд ли чем-то новым потрясёт,
покуда верный глюкам навигатор
внезапно не объявит поворот.
А там за поворотом синеоко
глядит на нас заоблачно Весна.
И чистое,
прекрасное далёко,
стрелой хайвея манит в небеса.