Утром по зданию разошлась новость: в понедельник придут травить мышей.
— А зачем? — спросил я у завхоза. — Не лучше ли завести кошку? В природе все должно быть естественно, а город, как бы мы не тужились, все равно от природы не изолируешь.
— Скажешь тоже! — буркнул тот, оценив мое рационализаторское предложение как неудачную шутку. — Арендаторы жалуются. Мышей видели прямо в офисе.
После обеда две очень симпатичные девушки — риэлтеры, снимавшие офис на первом этаже, молча, с загадочным видом подошли ко мне и поставили на стол прямо перед моим носом стеклянную банку, закрытую изрешёченной дырками крышкой.
— Так это же мышка! — воскликнул я. — Где вы ее взяли?
— Поймали.
— Поймали?! Сами?!
— Ну, да.
— Где?
— В нашем офисе. Уже вторая попадается.
— А вы знаете, что в понедельник здесь будут травить мышей?
— Конечно, знаем! Мы же вызвали эту службу.
— Вы?! Вот так так! — Мне было странно, что такие очаровательные девушки могли так поступить. Да при этом еще и проявили заботу о пленнице — не только проделали дырки в крышке, но и накрошили ей еды — несколько видов, на выбор! Как можно совместить одно с другим, убей, не пойму! Наверное, это и есть знаменитая женская логика. Хотя тут скорее следует говорить о морали, а не о логике. Но выражения «женская мораль» мне никогда не доводилось слышать.
— Так вы дарите ее мне? — поинтересовался я.
— Да, — скромно ответили девушки, улыбаясь одними глазами.
— Пожалуй, я отнесу ее моему коту, — высказал я свое решение.
— Вот и хорошо! — заключили они и ушли.
Я остался наедине с пленницей — маленьким серым комочком, замершим в неподвижности.
Так вот ты какая, мышка, героиня народных сказок и страшилок, коими родители щедро кормят своих детей! Совсем крохотная, симпатичная и несчастная. На героиню сказок ты и впрямь похожа: очень славная. И из такой-то многовековая пропаганда слепила образ врага всего человечества! Но какая вражда может заключаться в этом милом, похожим на игрушку существе? Я готов поспорить на что угодно, у этих созданий и в мыслях никогда не было замышлять что-то против людей. Им вообще незнакомы понятия о вражде, злобе и ненависти. Их просто оклеветали и все поверили в эту клевету. Все, что мыши делают, — пытаются выжить в этом, вот уж действительно кошмарном для них, мире. Вот они-то в самом деле со всех сторон окружены врагами, которым могут противопоставить только свою плодовитость. Они живут в условиях не прекращающейся тотальной войны против них, абсолютного геноцида. Есть ли на Земле более несчастные существа, учитывая, что они все-таки достаточно умны, чувствительны, да и детей рожают и вскармливают молоком, как и мы?
Весь вид узницы банки выражал ужас и полную безнадежность. К еде она даже не думала притрагиваться. Каким же чудовищем я должен ей представляться! Вспомнился Гулливер в стране великанов. Физиономии последних виделись ему ужасными, сплошь изрытыми морщинами и неровностями. Наверное, даже лица молодых красавиц, поймавших несчастную, её глазам представляются совсем не такими нежными и гладкими, какими нахожу их я.
Видя меня сквозь стекло банки, мышка вся сжалась и замерла в какой-то неудобной позе, отставив в сторону одну заднюю лапку и подвернув под себя передние. Видимо, её лапки от этого затекли, но она и не думала принять позу поудобнее. Она была скована ужасом. Ужасом в чистом виде, без малейшей театральности, без дешёвых слез, криков, упрёков, истерик, как это обычно бывает промеж людей. Мышка не умоляла меня о пощаде, не вопила истошным криком, а просто молчала в ожидании смерти. Она ни в чём не упрекала меня, не вопрошала: «Ты что, не понимаешь, монстр, что я тоже хочу жить? Что тебе даст моя смерть?» Она просто молча ожидала конца, в нелепой позе, словно окаменелое изваяние.
Так каким же чудовищем надо быть, чтобы расправиться с этим несчастным существом?!
Мне отчетливо представился заключённый, которого вот-вот поведут на казнь. Стало не по себе. Пожалуй, я погорячился, решив отдать её коту. Надо её выпустить. Только куда? Если здесь, то жить ей осталось три дня.
Тут я вспомнил, что в соседнем
дворе есть помойка, около которой расположена бойлерная — столовая и жилище рядом! И направился туда, бережно неся банку.
По дороге мне попались две дворовые кошки, идущие поужинать к мусорным бакам. Они были грязные и пугливые. В другой раз я покормил бы их, но сейчас они показались мне чудовищами, словно я сам стал мышью.
Я отыскал небольшое отверстие в фундаменте бойлерной, открыл крышку, и мышка пулей вылетела из банки в открывшееся перед ней убежище.
На душе полегчало. Остался, правда, один открытый вопрос: сколько ещё этой бедолаге дадут пожить?

С того дня прошло порядком времени, но когда я прохожу тем двором, голова сама поворачивается к бойлерной, в которой нашла спасение мышка из банки. И я с грустью и какой-то щемящей надеждой ищу глазами тот серый комочек. Понимаю, что это глупо, что моей мышки, наверное, давно уже нет, что, даже если я и увижу мышь, то не смогу определить, та ли она или совсем другая. Понимаю, но все равно поворачиваю голову и напряжённо смотрю. А сердце щемит. А в глазах накатились слезы. Наверное, образ узницы банки навсегда стал частью моей души. Мы ведь практически не знаем, что они представляют, наши души, и что формирует их части. Может, мы не замечаем, ненавидим и убиваем именно то, что потребно нашей душе? Иначе откуда появилась во мне эта вселенская боль? Может, мы извели и уничтожили почти всё, что как раз и формирует наши души и оттого стали такими чёрствыми, злыми и агрессивными? Вот ведь и я до этого случая был не таким. Эта маленькая мышка изменила меня. Своими крошечными размерами она пробудила во мне что-то большое и настоящее.