—Пошли вон, маленькие ублюдки!
Старуха резко дёрнула дверь, и перепуганные дети, завизжав, бросились врассыпную. Они сталкивались лбами, спотыкались о массивные кресла, но вместе с тем неистово хохотали. Они знали, что не получат конфет в этом доме, и пришли сюда ради забавы: старший брат одной из девочек — девятнадцатилетний Билли — зевая, утром поведал им несколько забавных историй о том, как они с друзьями, будучи школьниками, наведывались к старухе каждый Хэллоуин в поисках приключений. Им было интересно, что она придумает для их следующей встречи: услышав назойливое «trick — or — treat», женщина то обливала мальчишек помоями из ведра, то кидалась в них камешками из аквариума; в октябре 1972 била ремнём по спине тех, до кого успевала дотянуться, — её фантазия была безгранична. «Завидую я вам, малышня, — лениво потянулся Билли, — вам только предстоит познакомиться с гостеприимством миссис Хэмфулл… Эй, Мэри! Не забудь притащить своему брату сладости за столь ценную информацию!».
Тем же вечером Мэри и двое её одноклассников запаслись бумажными пакетами для угощений и отправились на Олм стрит, чтобы от души повеселиться. Дом миссис Хэмфулл они вычислили сразу: он единственный не был украшен к Хэллоуину, хотя на крыльце стояла уродливая ваза с дешёвыми желейными конфетами в не менее уродливых обёртках.
—Может, вернёмся в начало улицы?—проскулил Род.
Мэри наградила рыжего, веснушчатого приятеля в костюме белого кролика осуждающим взглядом.
—Ты что, струсил, Род?
—Нет, но если я вернусь домой с синяками, отец меня убьёт. А судя по рассказам твоего братца, синяки это наилучшее, что я могу получить от старухи.
—Хорошо, если позвоночник будет цел.—согласился Арчибальд.
—Эй,—девочка в розовом платье затрясла пластмассовой волшебной палочкой,—мы же договорились: стучим и сразу же убегаем. Она не успеет нам ничего сделать!
—Да?—отозвался Род.—А если на этот раз вместо ремня у неё будет бензопила?
—Стучим и убегаем.—повторила Мэри и первой направилась к крыльцу.
Шла она неохотно, но заметив, как Род и Арчибальд плетутся за ней, ускорила шаг и в два прыжка преодолела дощатые ступени.
Род зажал нос.
—Под ними наверняка живут черви.—он пнул гнилую доску, и его нога мигом провалилась.
Арчибальд, низкий и толстый мальчик с лающим голосом, схватил приятеля за локоть и ловким движением вытащил его из западни.
—Или старуха прячет под ними трупы маленьких детей.
—Тихо,—шикнула Мэри.
Род потряс правой ногой, затем левой, зачем-то отряхнул облезлый кроличий хвост и поднялся наверх. Арчибальд сделал глубокий вдох, будто готовился к марафону, и поставил отёкшую стопу на доску.
Раздался скрип. Род обернулся.
—Что за дурень.—мальчик покачал головой.—Быстрее, Арчибальд!
Арчибальд, как неуклюжий бульдог, желающий угодить хозяину, взобрался наверх по скрипучим ступеням, но не успел снизить скорость, и потому врезался в одно из кресел, стоявших на крыльце.
—Кто будет стучать?—спросил Род, и Арчибальд, незаметно от друзей, засунул руку в вазу. Выудив горсть конфет, он спрятал её в карман.
—Я постучу.—толстяк встал между Родом и Мэри.—А нужно будет что-то говорить?
—Что, например?
—Trick or treat?—предположил Арчибальд.
Кулак завис в воздухе. Миссис Хэмфул открыла дверь и закричала в лицо Арчибальду с такой ненавистью, что капли её слюны попали ему на нос.
—Пошли вон, маленькие ублюдки! Чтобы духу вашего здесь не было!
«ААА», —завопил Род. Старуха повернулась в его сторону и заорала: «ААА».
Школьники, сшибая на своём пути кресла, бежали по гнилым ступеням, кричали и гоготали на всю улицу. Лишь оказавшись за забором, они перестали верещать, хотя приступ неконтролируемого смеха их по-прежнему не отпускал.
—Я думала, будет хуже,—улыбнулась Мэри.
—Я думал, что наложу в штаны,—запыхаясь, ответил Род.—Эй, Арчибальд! Что ты там опять жрёшь?
Арчибальд, остановившись примерно в трёх футах от друзей, достал из кармана несколько конфет, в спешке сорвал с них обёртки и, запихнув в рот, начал жадно их пережёвывать.
Поначалу родители Арчибальда не придавали значения тому, что их сын весит на 60 фунтов больше сверстников. Они успокаивали себя тем, что «мальчик вытянется», до тех пор, пока врач, к которому Арчибальд попал из-за колющих болей в животе, открыто не заявил, что сейчас Арчи, как ласково называли его дома, больше похож на свинью, чем на двенадцатилетнего мальчика, и что если они не перестанут его откармливать, в тридцать лет он умрёт от сердечного приступа. Доктор, который отчитал супругов как маленьких детей, внушал им не то страх, не то уважение; во всяком случае, они представили его угрюмое выражение лица, если им вновь придётся обратиться к нему за помощью, и Арчибальд к тому времени будет весить или столько же, или же ещё больше.
Скрепя сердце, родители посадили Арчибальда на особенную диету, которая не сильно травмировала бы психику мальчика: ему по-прежнему разрешали пить колу и объедаться бургерами, но запретили употреблять то, что он любил больше всего — конфеты. Сладости полагались «малышу Арчи» на три праздника: Хэллоуин, Рождество и День рождения. Впрочем, получив счёт от стоматолога, отец семейства сократил количество праздников до двух.
—Арчибальд, что ты там жрёшь?—ругался Род.—Мы обещали твоему отцу не давать тебе сегодня конфеты!
Родители Арчибальда не хотели отпускать сына с Родом и Мэри бродить по улочкам Деренвиля. Они боялись, что сын сорвётся и наестся конфет, от которых у него снова будет болеть живот, и им вновь придётся встретиться с недружелюбным доктором. Но рыжий приятель Арчибальда заверил их, что этого не случится, ибо они с Мэри не собираются делиться с ним сладостями, а взрослые ему конфет не дадут: детям без костюма конфеты не положены. И вот прямо на глазах друзей Арчибальд лопает конфеты недалеко от дома старухи Хэмфулл.
—Ты просто кусок собачьего дерьма, Арчибальд! Я скажу твоему отцу, что ты отобрал их у меня силой!
Мальчик не слышал, что кричал Род. Продолжая жевать конфеты, правда, теперь в разы медленнее, он с отвращением смотрел на руки, заляпанные чёрной, тянущейся слизью. Громко причмокивая, Арчибальд вытер рот и понял, что не только руки, но и его рот, язык и зубы перепачканы какой-то гадостью.
—Ребят…,—жалобно протянул он.
—Ну что ещё?
—Ребят, кажется я…
Арчибальд моментально сложился пополам, насколько ему позволял живот. Чёрная жижа, в которой он измазался, теперь непрерывно лилась фонтаном из его горла. Двойной сэндвич с индейкой, три блинчика, капустный салат и конфеты, — весь ужин Арчи оказался на земле, отдавая медикаментами и гнилью. Его выворачивало так, будто организм дал сбой, и все внутренности стремились выйти наружу. Мальчик мычал и шёл к друзьям, поскальзываясь на собственной рвоте.
Под брезгливым взглядом Рода Арчибальд замер и зажал рот рукой.
—Вроде бы отпустило,—сказал он, выдержав паузу, и убрал руку.—Да, точно отпустило.
В ту же секунду фонтан из непереваренной еды возобновился, ударив в лицо Мэри. Арчибальд, схватившись за живот, скорчился.
—Арчибальд, сукин ты сын!—завопил Род и отскочил назад.
Старуха улыбнулась и закрыла дверь.
Лиза Хэмфулл ненавидела две вещи — Хэллоуин и детей школьного возраста, вторых даже чуточку больше. Почти двадцать лет она занимала должность библиотекаря сначала в младшей школе Деренвиля, а затем в старшей; женщина выдавала книги в начале учебного года и с боем отбирала то, что от них осталось, в конце, потому выработала стойкое отвращение ко всем, кто был старше пяти и младше восемнадцати.
Просыпаясь под треск старого будильника, она обещала себе, что на этот раз точно напишет заявление и уйдёт — настолько она всех их ненавидела: писклявых школьников, вечно жующих овсяное печенье в перерывах между сосанием леденцов, старого, лысого директора, возомнившего себя богом, — милосердным и всепрощающим, угрюмых тёток с башнями крашеных волос на голове, гордо именовавшихся учительницами, просветительницами юных душ.
Каждое утро миссис Хэмфулл под треск старого будильника обещала уйти, но, втиснув ноги в рваные тапки, шла на кухню, варила кофе в грязной турке (на специальную щётку денег не было, а короткие пальцы доставали только по краям), много курила и громко ругалась, а затем надевала шерстяное платье и брела в школу, где закрывалась в коморке библиотекаря.
Когда Лиза окончила школу, ту самую, в которой потом просидела до пенсии, в стране рухнули акции, и пока её бывшие одноклассники пытались найти работу, чтобы выжить, девушка отправилась в Нью-Гэмпшир: благодаря связям её отца, бывшего мэра Деренвиля, её уже ждали в Дартмутском колледже. Заботливый отец, обожавший единственную дочь, оплатил обучение на годы вперёд.
Но медицинский факультет им. Гейзеля она так и не закончила. Старательной студенткой Лиза пробыла всего пол семестра, а дальше всё было, как в дешёвых комедиях, необременённых сложным сюжетом: первая любовь в сопровождении первой дорожки кокаина и первого секса, аборт от сокурсника, ночные посиделки в компании байкеров, второй аборт от сорокалетнего гитариста из местного бара, путешествия автостопом по близлежащим городам к Нью-Гэмпширу, третий аборт от дальнобойщика, отчисление и возвращение в Деренвиль.
Лизу ждал пустой дом. От знакомых она узнала, что её отец свихнулся на почве экономического кризиса: неделями не выходил на улицу и караулил сейф, в котором спрятал пару сотен долларов, с ружьём в руках. Соседу, решившего его навестить, мужчина прострелил ногу. Когда мистера Хэмфулла признали невменяемым и забрали в психиатрическую лечебницу, его жена, мать Лизы, покончила с собой в гостиной: засунула в рот пистолет и выстрелила — сорок лет прошло, а на потолке по-прежнему чернеются пятна её крови.
Ни к матери на кладбище, ни к отцу в лечебницу девушка ни разу не приходила.
Лиза вернулась в Деренвиль первого октября и уже третьего вышла на работу, потому что дождливым утром второго числа прикатила в мэрию на отцовском форде и закатила скандал: клялась обратиться во все американские газеты с душераздирающей историей о том, как дочь бывшего мэра не берут на работу в родном городе.
Не рискнув напоминать, как именно она отзывалась о «родном городе» перед тем, как пуститься во все тяжкие в Нью-Гэмпшире, как нежно и заботливо она называла Деренвиль «помойным ведром Америки», администрация отправила Лизу к Барду Стоулу — неудачнику по меркам Чикаго, из которого он уехал пять лет назад, и успешному стоматологу по меркам Деренвиля.
Бард — низкорослый, толстый и лысеющий мужчина, умудрился в годы кризиса открыть небольшую клинику (выкупил у разорившегося владельца ателье две комнаты) и получать от неё вполне приличный, а главное стабильный доход. И Барду требовалась медсестра.
Несмотря на отсутствие должного образования, Лиза проработала в клинике больше двух лет: вплоть до событий 31 октября 1934 года.
Сплетники шептались, что дочь Хэмфулла, о чьих приключениях в колледже знала каждая бродячая собака, не уколы ставит клиентам, а спит с ними, поэтому они выходят из клиники такими довольными. Девушка действительно спала, но не с клиентами, а с Бардом: она зажимала его во всех подходящих и неподходящих местах, приставала к нему в оживлённых кафетериях в разгар лэнча и на пустынных улицах, когда в городе гасили последние фонари, с одной целью — забеременеть. Престарелый стоматолог ей, конечно, не нравился, но и работать всю жизнь в его клинике Лиза не собиралась. Девушка надеялась, что Бард женится на ней, как только узнает о беременности, но зачать ребёнка после трёх абортов, сделанных у подпольных врачей, не получалось.
В тот день Лиза поставила точку в ежемесячном отчёте и взглянула на часы — без десяти пять. До конца смены оставалось десять минут (в праздники они закрывались раньше), и девушка думала, куда затащить Барда этим вечером, если все бары будут переполнены буйными мужчинами, сбежавшими от жён, и хитрыми подростками, жаждущими влить в себя любое пойло, содержащее спирт.
Её муки выбора между «Безумным койотом» и «Фейерверком чувств» прервал молодой мужчина, ворвавшийся в клинику как ураган. «Мы закрываемся»,—сообщила Лиза безучастным голосом. В ответ он мычал и показывал на раздутую щёку.
На его мычание из кабинета вышел Бард. Он мельком заглянул в рот посетителя и с прискорбным лицом сообщил, что ему нужно удалять три зуба, а также добавил, что клиника закрывается, и что медсестре пора домой. «Вы можете записаться к нам на следующей неделе,—Бард растягивал слова,—или можете доплатить, чтобы мы приняли вас сейчас, так сказать, компенсировать медсестре потерянное время». Мужчина мычал и топал: он был готов заплатить любые деньги, лишь бы не чувствовать боль — ему казалось, будто в его голову залетел дятел, который в поисках выхода, долбил всё, что попадалось ему на пути и, судя по невыносимой головной боли, очередным препятствием птицы стала его черепная коробка.
Посетитель кивнул. Лиза, не скрывая раздражения, уложила мужчину в кресло, вколола ему две дозы обезболивающего, как велел Бард, и направилась во вторую комнату, где предприимчивый стоматолог радовался кругленькой сумме, которую он выставит клиенту в конце процедуры; схема с «потерянным временем» работала безотказно. На часах было без четырёх минут пять.
Лиза закрыла дверь с внутренней стороны, и когда она села к Барду на колени, он в сотый раз с момента их знакомства спросил: «Знаешь, почему меня зовут Бард?». И в сотый раз ответил: «Потому что мои родители очень любили поэзию».
В восемь минут шестого Лиза и Бард обнаружили, что мужчина мёртв. Позднее любовники узнают, что обезболивающее, которое они ему вкололи, вызвало приступ удушья.
Суд длился до середины декабря: стоматолога и медсестру признали невиновными в смерти клиента. Чтобы добиться решения суда в их пользу, Лизе пришлось продать отцовский форд: они договорились с братом Барда, вращавшегося в криминальных кругах Чикаго, где им подделали подпись умершего на документе, где он якобы подтверждает, что у него нет аллергии на данное обезболивающее; подкупили патологоанатома, и он сказал, что мужчина умер мгновенно, и что Лиза делала ему и массаж сердца, и искусственное дыхание; они дали денег судье, чтобы тот закрыл глаза на то, что у Лизы нет медицинского образования, — одним словом они заплатили всем, кому могли заплатить, лишь не оказаться в тюрьме.
Стоматолог Бард Стоул в спешке продал комнаты за бесценок и покинул Деренвиль до Рождества, а Лиза Хэмфулл устроилась библиотекарем в младшую школу. Директор Саркаси — пятидесятилетний итальянец с большим и добрым сердцем — не смог отказать девушке, оставшейся без родительской поддержки и работы, даже не стал противиться, когда Лиза попросила отныне называть её «миссис Хэмфулл». Она хорошо понимала, что с репутацией «легкодоступной дамочки» и «убийцы, чья вина не была доказана» замужество ей более не грозит.
В младшей школе миссис Хэмфулл продержалась почти три зимы, до 31 октября 1937 года.
Дети Деренвиля заимели странную привычку прибегать к ней на Хэллоуин и вместо «trick — or — treat» кричать: «Убийца! Убийца!», и в 1937 году Лиза не выдержала: выжав из себя улыбку, предложила четырём школьникам отравленные сладости. Единственная тема, которую она усвоила за пол семестра на медицинском факультете, была яды. Но и на этот раз женщина выиграла суд: обвинению не удалось доказать, что отравленными конфетами угостила их именно миссис Хэмфулл, в тот вечер дети обошли более тридцати домов. Директор Саркоси перевёл Лизу в старшую школу.
Дело закрыли, но родители, не сомневающиеся в причастности женщины к четырём детским смертям, строго-настрого запретили своим чадам подходить к дому Лизы.
Со временем данная история покрылась пылью, жители Деренвиля забыли, почему родители запрещали им ходить в конец Олм стрит, но продолжали их традицию и настоятельно просили уже своих детей держаться подальше от дома библиотекарши, а те, в свою очередь, наказывали это своим детям, и так по цепочке. Но школьники воспринимали запрет как игру, поэтому посещения «загадочной миссис Хэмфулл» не прекратились.
—Арчибальд, сукин ты сын!
Старуха улыбнулась и закрыла дверь.
—Маленькие ублюдки! Гореть вам в аду с вашими грязными мамашами!
С тех пор как Лиза Хэмфулл вышла на пенсию, её хэллоуинские сюрпризы становились из года в год всё более изощрёнными. Она кидалась камнями, выливала на детей помои, била их ремнём, а для праздника 1979 года приготовила особое угощение — в дешёвые желейные конфеты, купленные в ближайшем супермаркете, старуха через шприц ввела сульфат меди — вещество, вызывающее рвоту и окрашивающее её в чёрный цвет. Убить такие конфеты не убьют, но надолго отобьют охоту крутиться возле дома женщины.
Радуясь, что толстый мальчик корчится на улице от боли, Лиза направилась на кухню: хорошее настроение располагало выпить чашечку кофе на ночь, однако, до кухни старуха не дошла. Из коридора на неё смотрела улыбающаяся тыква.
Зарычав, Лиза засунула пальцы в «тыквенные глаза», быстро, насколько позволяла старость, проковыляла обратно к двери и с криком: «Будь вы прокляты!» кинула тыкву в Арчибальда, попав по-прежнему блюющему мальчику точно в голову. Арчибальд упал, и его рвотные фонтаны превратились в слабые, редкие струйки наподобие тех, что выдаёт сломанный душ.
Ярость охватила миссис Хэмфулл до кончиков грибковых ногтей: старуха не понимала, как «маленькие ублюдки» смогли незаметно пробраться в дом и подложить «оранжевого урода», а тем временем из коридора на неё смотрела очередная тыква.
На этот раз Лиза не стала выходить на улицу. Она подняла тыкву и прошла на кухню, где на неё смотрели десятки улыбающихся тыкв: маленькие и большие, красивые и уродливые, свежие и гнилые, даже из старой турки выглядывала крохотная тыква. Вся кухня напоминала одну большую хэллоуинскую тыкву.
—Trick or treat, миссис Хэмфулл?
Женщина выронила тыкву и захрипела. Большой и тупой нож, которым она по понедельникам резала мясо, теперь входил в её спину также ловко, как в шпик; незнакомец прикладывал те же усилия, что и Лиза, чтобы лезвие вошло как можно глубже: крепко держал рукоять и давил на неё массой тела.
После трёх ударов старуха поскользнулась на выпавшей тыкве, ставшей кашей, но всё же изловчилась и оттолкнула мужчину из последних сил; психопат поскользнулся вслед за ней, но в отличие от женщины не удержал равновесие и упал на пол.
Лиза подбежала к двери. Дверной ручки не было.
—Помогите!—она бросилась к окну и, встретившись глазами с Мэри, заколотила по стеклу и завопила ещё громче.—Вызови полицию, маленькая дура!
Прихрамывающий на правую ногу мужчина со спины подошёл к старухе и нанёс ещё два удара. Затем развернул её лицом к себе и, повторяя как молитву или заклинание «trick — or — treat» раз за разом вонзал нож в её грудь, пока не удостоверился, что миссис Хэмфулл мертва.
Незнакомец присел у трупа, вытер нож подолом её халата, вернулся на кухню, чтобы забрать самую большую тыкву из тех, что он принёс, надел её на голову, из кухни по коридору прошёл к выходу, вставил на место дверную ручку и вышел на улицу.
—Арчибальд, сукин ты сын! — завопил Род и отскочил назад.
Мэри трясущимися руками снимала с лица, которое мама впервые в жизни разрешила накрасить в честь праздника, куски чёрной рвотной массы.
—Я…я…,—Арчибальд выдавливал из себя то слова, то новые ошмётки еды.
Миссис Хэмфулл распахнула дверь и бросила в Арчибальда тыкву. Мальчик упал и с закатившимися глазами пытался что-то сказать друзьям.
—Мы должны отвести его домой!
—Как ты предлагаешь тащить этого кабана?—встрепенулся Род.—Сейчас проблюётся и сам пойдёт, да, Арчи? —Арчи замычал.—Нечего было жрать всё, что попадает в твои толстые лапы!
Арчибальд затих. Род пнул его ногой.
—Вставай уже, не смешно.—но мальчик не шевелился.—Не смешно, говорю, толстяк.—Род вновь ударил его.
Арчибальд изверг последний фонтан на белый костюм Рода.
—Чтоб тебя черти забрали, урод!
Мэри посмотрела в окно миссис Хэмфулл. Женщина, прислонившись к стеклу, что-то кричала ей.
—Что она хочет?—спросила Мэри.
Род, мельком взглянув на старуху, начал рвать траву и оттирать рвоту с «кроличьего живота».
—Не знаю. Видимо, хочет, чтобы мы поверили, что она в беде, примчались к ней на помощь, и она напичкает нас той же дрянью, что и Арчибальда.
Мэри видела, как к старухе подошёл мужчина и дважды ударил её ножом, а затем, развернув к себе, продолжил наносить удары, словно он был мясником, которому необходимо разделать тушу.
Род, заинтересованный взглядом подруги, посмотрел в окно и, сам того не желая, тоже стал свидетелем жестокого убийства. Не издав ни звука, мальчик рванул в противоположный конец улицы с такой скоростью, что покажи он подобные результаты при тренерах, то спортивные стипендии всех колледжей Америки были бы ему обеспечены.
Страх парализовал девочку. Она чувствовала, как ноги становятся каменными постаментами; даже когда открылась дверь старухиного дома, Мэри не могла сдвинуться с места.
Мужчина, чья голова была спрятана в огромной тыкве, на мгновение замер на лестнице и посмотрел на Мэри.
—Весёлого Хэллоуина!—крикнул он, тряся ножом, которым только что убил хозяйку дома.
—Весёлого Хэллоуина,—прошептала Мэри, и убийца, прихрамывая на правую ногу, побрёл в начало Олм стрит.
Мэри не помнила, как вернулась домой. Помнила только крик Билли, поглощавшего пиво и пиццу с друзьями в гостиной. «Мэри, что за дерьмо?!"—парень поперхнулся пивом, увидев сестру в заблёванном платье феи. Не дождавшись ответа, он сказал другу: «Звони шерифу».
Как потом узнали Мэри и Род, конфеты, которые взял Арчибальд из вазочки миссис Хэмфулл, не были отравлены. Они содержали сульфат меди — вещество, призванное напугать, а не отравить. Но у мальчика из-за ожирения была сердечная недостаточность, о чём его родители не догадывались, потому что боялись лишний раз попасть под осуждающий взгляд врача. Сульфат меди, ожирение, сердечная недостаточность, точное попадание тяжёлой тыквой по голове, — всё это в конечном итоге привело к преждевременной смерти двенадцатилетнего Арчибальда.
Виновной в смерти Арчибальда признали Лизу Хэмфулл.
Убийцу Лизы Хэмфулл так и не нашли.