***

Я хотела продумывать план дальше. Но в двери закряхтел замок. Все. Это конец. Или начало. Чем бы это не было, я твердо знаю одно — такие люди чуют страх, они идут на него, они заводятся, они им питаются и живут. Поэтому мне разрешены любые эмоции, но я не должна бояться этого человека. Я закрыла глаза. Насколько могла расслабилась. И стала внушать себе, что на дворе 1937 год. Я услышала, как кто-то подошел к кровати, видимо, пододвинул табуретку, предварительно куда-то переставив свечку, и сел. Я слышала, как бьется его сердце. Я слышала, как он дышит. Чувствовала, что от него тонко пахнет парфюмом с нотами восточных пряностей. И понимала, что он меня изучает. Он провел рукой по моей щеке. Пришла пора идти ва-банк. Я открыла глаза.

— Милый! — Я попыталась сымитировать радостное удивление. — Ну наконец-то! Боже, как я соскучилась! Какой ты молодец, что забрал меня из этой кошмарной больницы! Да, я всегда знала, что ты меня любишь. Счастье мое! Ты снова меня спас. Как я тебе благодарна! — Выпалив все это истерическим речитативом, я дернулась, будто бы в желании его обнять, но охнула от сопротивления цепей. — О… Мой дорогой… Значит, я все еще не здорова? Да? Врачи сказали тебе, что я опасна? Для тебя или для себя? Впрочем, не важно. Все равно мы оба будем переживать. Да, ты молодец, что придумал эти цепи. Не отпускай меня, пожалуйста. Ты надежно их скрепил? Я не сбегу как в прошлый раз? Ах ладно… Дай мне посмотреть на тебя. Как я рада, как счастлива оказаться дома. Хотя я понимаю, что это другое место, не то, где мы жили до моей болезни. Можешь не объяснять. Я представляю, сколько денег ты потратил на мое лечение. Тебе все пришлось продать…