…да, будет ночь, шальная ночь,
для тех, кто веровал…
да… будет!!!
и новый август волей судеб изгонит смуту фобий прочь,
и сумрак, вскормленный виной, коснется кончиками пальцев
едва прощеного скитальца коленей девочки чумной…
а спальня освятит псалтырь
надрывно липким сладким стоном,
сорвав и платье, и корону до вожделенной наготы…
и губы линией бедра, скользнут побуквенно так жадно
к истокам — ненасытным жалом, слетевшим с кончика пера,
вонзаясь в плоть, до самых тайн,
до откровеннейших соблазнов,
беспутствуя во всем и сразу,
чтоб вскрыть ее…
вкушать…
листать
голодным влажным языком по бархатистости «Голгофы»",
вдыхая алчущие строфы не обетованных стихов
все глубже…
яростней…
сполна…
пока под шквалами конвульсий
и диким учащенным пульсом не обезумит тишина,
пока хмельная благодать
на вдрызг истерзанной постели обмякшее не примет тело —
ей снисхождений не видать…
ей — той единственной, родной, по ком до выевших истерик
сдыхаешь одиноким зверем, и хлещешь горькое вино
сиротства,
болью и тоской, настоянное на лишеньях
причастий от изгиба шеи до возбужденных лепестков…

той — чьи, как ладанку храню,
и имя, и чуть детский голос, впечатанный Амандой Моррис,
простив Нюансы Стиля Ню,
той, понимающей «без слов», влюбленной до последней точки,
/прошу — верни первоисточник, он мой живой молитвослов…/
той, что раскалывала льды и отогрев, дарила крылья,
что сказку обращала былью, оберегала от беды,
пуская ангела вослед,
когда смерть пулями свистела…
когда врывалась очумело в судьбу мою, как яркий свет,
и ночь цедила по глоткам —
испить до сокровенной сути,
лакать настой из нежной суки
от пяточки до ноготка…
до жарких губ, прикрытых век,
до сумасшедшего блаженства в объятьях неземной из женщин…

…всю, неделимо и навек…

*Голгофа — дословно — лобное место