Сегодня, в большом и гулком майском трамвае,
Я слышала, как две бабки котов ругают.
— А мой, — говорит одна, — изоссал весь коврик,
Ну что с него взять, глупейшая же скотина,
Проснется в четыре утра и орет в коридоре,
А встану, кряхтя, — так смотрит, подлец, невинно.
— А мой, — говорит вторая, — обои метит.
И все изодрал в углу, там висят кусками.
И думает, сволочь, что лучше он всех на свете,
Пока не покормишь — не тронуть его руками.
— А мой, — говорит одна, — наложил в ботинки.
Зять встал поутру, собрался на службу — нате!
А кот ускакал за диван и затих за спинкой,
А после еще бесился по всей кровати.
— А шерсти-то, шерсти сколько! Вот мой — персидский.
Ковры и диваны, мебель, — везде клочками.
— А мой на неделе слопал, подлец, сосиски.
— А нашего долго тошнило на коврик в ванне.
— А мой умудрился скинуть горшок с алоэ,
Потом по всей комнате мы собирали землю.
— А мой, представляешь, вчера сотворил такое…
— А мой, не поверишь, на прошлой еще неделе…
Потом помолчали бабки. Переглянулись.
— Зато, — говорит одна, — мой мурлыка страшный.
Ложится — и словно трактор на сельской улице,
Ну так тарахтит, что сразу проходит кашель.
— А мой, — говорит вторая, — лечить умеет.
Придет на больное место и лечит, зая…
…Сегодня в трамвае, пока закрывались двери,
Я слышала, как две бабки котов ругали.