200 лет назад, в феврале 1818 года, родился русский поэт Фёдор Богданович Миллер, автор бессмертного «Раз, два, три, четыре, пять — вышел зайчик погулять…» — и едва ли он предполагал, до чего «догуляет» его зайчик

Сколько раз вы слышали этот незатейливый стишок? А сколько раз сами в детстве «рассчитывались» именно по нему? Тем удивительнее, что имя первоначального автора этой бессмертной оды невинно убиенному зайчику практически никому не известно. «Первоначального» — потому что история главного героя претерпела невероятные трансформации — из убитого в вылеченного, а потом и вовсе «реинкарнировались» в произведения разных писателей усилиями Юрия Левитанского.

Федор Миллер, «папа» самого известного зайчика русской литературы, родился в Москве, в немецкой семье. Кем только он не работал: фармацевтом, переводчиком, преподавателем… Чуть позже Федор Миллер обретает другие имена — Гиацинт Тюльпанов и Заноза — и любимое дело. Именно под этими псевдонимами он до конца своей жизни писал в собственный юмористический еженедельник «Развлечение». Кстати, именно в этом журнале издавались первые рассказы Антона Павловича Чехова — тогда еще Антоши Чехонте. Но «Развлечение» появилось лишь в 1859 году, а на восемь лет раньше того времени Миллеру принес известность маленький «зайчик».

Появилась животинка впервые в «Подписях к картинкам: для детей первого возраста» — Федор Богданович создал эту книжку, скорее всего, под влиянием неожиданно широко известного в России сборника Генриха Гофмана, в переводе названного «Степка-Растрепка». «Подписи…» весьма нестандартны: Миллер причудливо переплел веселые истории с поистине жуткими. Например, дети-шалуны в стихотворении «Вот идет старик седой…» идут на корм рыбам в мешке, а мрачный аист читает им краткую нотацию, похожую на мораль классической басни. Вот и самого известного зайчика в России ни за что ни про что охотник попросту убивает… Читатели разных поколений не смогли смириться с таким печальным финалом и начали сами додумывать истории более жизнеутверждающий конец: зайчик и попросту оживает, и крадет рукавицы в больнице, и отказывается лечиться — в общем, активно живет и даже вредничает!

Но дальше всех в «вариативности» судьбы уже очень даже счастливого зайчика пошел поэт Юрий Левитанский. У него вышел целый сборник под названием «Сюжет с вариантами» — где простая фабула об охотнике и его жертве превращается в настоящий парад стилей разных авторов. Левитанский мастерски обыгрывает манеру каждого поэта — и зайчик обретает новые, неожиданные черты.
«Мой мальчик,
мой царевич,
мой звереныш» — именно так в представлении Левитанского окрестила бы зайку Белла Ахмадулина. А Самуил Маршак и вовсе бы дал ему истинно английское имя — Джон О. Грэй: стихотворение называется «Элегией на смерть достопочтенного зайца, эсквайра…». Бесконечная череда метафор, игры с ритмом и стилей, и от маленького зайчика осталась только оболочка — зато сколькими разными новыми оттенками заискрилась эта маленькая шкурка!

Юрий Левитанский не зря написал в предисловии, что он абсолютно не ждет того, «что читающий эту книгу читатель будет то и дело хихикать, хохотать и покатываться от смеха. Более того, автор этого даже и не хотел бы, ибо это вовсе и не входило в его задачу». И несмотря на заявленную пародийность этой работы, она действительно серьезная. Но можно просто улыбнуться, осознавая, как много можно «извлечь» из обычного детского стишка, вошедшего в фольклор. Интересно, а как бы к этому отнесся Федор Миллер?

ИЗ КНИГИ ПАРОДИЙ ЮРИЯ ЛЕВИТАНСКОГО
Канонический текст «Сказания о зайце»
Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик погулять.
Вдруг охотник выбегает,
Прямо в зайчика стреляет.
Пиф-паф, ой-ей-ей,
Умирает зайчик мой.

«СТРОГАЯ МОРКОВЬ». ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВ
Не в смысле каких деклараций,
не пафоса ради, ей-ей,
мне нравятся серые зайцы —
те золушки наших полей.

Мне праздника лучшего нету,
чем видеть опять и опять —
по этому белому свету
тот заяц идет погулять.

Ни шелка на нем, ни шевьота.
Ни юбок на нем, ни рубах.
Как красный колпак санкюлота —
морковка в суровых зубах.

Не плод экзотический юга,
чья дряблая кожа пестра, —
а скромная дочь огорода,
больших удобрений сестра…

Но грозный, как тень трибунала,
сидит на своем чердаке
охотник в коротеньком платье,
с кулацким обрезом в руке.

Он зайца в ловушку заманит,
морковку его отберет.
Он с этою целью ложится
и с этою целью встает.

Но вы понимаете сами —
я зайца в обиду не дам.
Высокую чашу питанья
я с ним разделю пополам.

Я дам ему, может, рублевку
из малой получки моей —
пусть купит другую морковку,
какая еще покрупней.

Я буду доволен, по сути, —
была бы у зайца всегда
в железной домашней посуде
красивая эта еда!

«БАЛЛАДА О ЗАЙЧИКЕ РОУФЕ, ОХОТНИЧЬЕМ СЫНЕ БАГРАТЕ, ЧУРЕКЕ И ЧЕБУРЕКЕ». ФАЗИЛЬ ИСКАНДЕР

У злобы — свои законы,
у чести свои права.
Есть заяц, и есть охотник.
Инжир, курага, айва.
За рынком у старой хашной
сошлись они, аккурат,
заяц по имени Роуф
и охотничий сын Баграт.
Лил на ущелье месяц
свой черный венозный свет.
И сказал Баграт: — Нэнавижу! —
и вскинул свой пистолет.
И в хашной умолкли споры,
когда он привстал в седле.
Но пуля в стволе молчала.
Молчала пуля в стволе.
Она молчала, как рыба,
навага, судак, филе…
Все так же в ущелье месяц
лил свой венозный свет,
когда Роуф сказал Баграту:
— Ну-ка, дай сюда пистолет! —
Когда торжествует дружба,
с дороги уходит злость.
И бросил Баграт ему пистолет,
как бросают собаке кость.
Уже текла по горам заря,
как течет виноградный сок,
когда Роуф своею рукой всадил
пулю себе в висок…
Да здравствует сила сильных!
Пусть слабый не будет слаб!
Да здравствует дух броженья,
шашлык и люля-кебаб!
Да здравствуют ритмы Киплинга,
папаха, аллюр, абрек,
фазаны и козлотуры,
мангал, чебурек, чурек!

«ЗАЯЧЬЕ ОТСТУПЛЕНИЕ. ИЗ ПОЭМЫ «ТРЕУГОЛЬНЫЕ УШИ».
АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ
Фиеста феерий!
Фатальная зависть!
Долой Рафаэля!
Да здравствует заяц!

Жил огненно-рыжий охотник Мишель.
Из зайца он сделал, мошенник, мишень.

Дабы добывать ежедневный пирог,
он в зайца стрелял через задний порог.

А зайка,
а зайка бежал по параболе.
Его не убили, его не поранили.
Не делали «пиф» и не делали «паф» —
он сам испугался, случайно упав.

А зайка, а зайка
уже — боже мой!
Он белый, как сайка.
Он антиживой.

Распалась семья,
в которой семь я,
а восьмой,
мерцающий, как неон,
говорит, что и он — не он.

«ЦАРЕВИЧ». БЕЛЛА АХМАДУЛИНА
О ряд от единицы до пяти!
Во мне ты вновь сомнения заронишь.
Мой мальчик,
мой царевич,
мой звереныш,
не доверяйся этому пути!

Душа твоя звериная чиста.
Она наивна и несовременна.
Длина твоих ушей несоразмерна
внезапной лаконичности хвоста.

О заюшка,
ужасен жребий твой!
Меня твоя доверчивость пугает.
Зачем высокий лучник выбегает
из будки с газированной водой?

Груба его неправая ладонь,
несущая надменно сковородку.
С усмешкою, присущей скомороху,
он говорит:
— В огонь его, в огонь!

О, не ступай за грань сковороды,
чтоб шкурка твоя добрая шипела,
в печальных очертаниях Шопена
приобретая видимость еды!

Скорей на дачу, к долгому труду!
Там,
отвергая праздность и забаву,
из хлопьев снега вылепим мы бабу,
мы нарисуем домик и трубу.

Ты побежишь раздетым по двору,
но я не упрекну тебя ни словом.
Я стану говорить старинным слогом, —
иди ко мне, играй со мной в игру!

«МОНОЛОГ РАНО ВЫШЕДШЕГО ПОГУЛЯТЬ». ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
Я не люблю ходить на именины.
О, как они надменно имениты!
О, именитость наших именин!
А Поженян —
представьте —
армянин!
Но ты нужна мне, милая Армения,
и маленькая звездочка армейская,
и этот снег,
что вьется или кружится,
и все, что вами пьется или кушается…
Я шел один
по площади Восстания.
А может, просто брел себе в Останкино.
За мною шла машина поливальная,
как старенькая бабка повивальная.
И женщина,
Мари
или Марина,
клопов
руками белыми
морила.
Она была легка, как лодка парусная
и как икра
задумчивая
паюсная.
А дворник пел свою ночную арию.
Россия сокращала свою армию.
И только я один не сокращался
и о своем заветном сокрушался:
как совместить
охотника свирепость
и зайца повседневную смиренность?
Я разный. Огородник я и плотник.
Я сам себе и заяц, и охотник.
Я сам себя ловлю и убиваю.
Сам от себя бегу
и убегаю.
Но сколько я себя ни убиваю,
я все равно
никак не убываю.

«НЕ В СОЛИ — СОЛЬ. СОНЕТ». НОВЕЛЛА МАТВЕЕВА
Окрошка вышла замуж за кисель.
Кастрюлю в жены взял чревоугодник.
А заяц только сел на карусель,
как тут же застрелил его охотник.

Охотник, был он малый не отсель,
к тому же — бонвиван и второгодник.
Марсель Марсо писал о нем в Марсель
Марселю Прусту: «Плут и греховодник!»

Известно всем, что черное бело
и нужен бас, чтоб сочинить побаску.
Но заяц ест охотничью колбаску
охотней, чем толченое стекло.

Не надо прятать соль на антресоли:
не в соли — соль, когда в ней нету соли!

«ПРОЩАНИЕ С ЛЕНЬКОЙ ЗАЙЦЕВЫМ». БУЛАТ ОКУДЖАВА
Словно бы на зависть грустным арбатским
мальчикам,
арбатские девочки, безнадежно влюбясь,
Леньку Зайцева называли ласково зайчиком —
ваше высочество, говорили,
и просто князь.

А когда погулять выходил он с черного хода,
сто прелестных охотниц
выбегали из своих засад,
розовые лошади били крылами,
начиналась охота,
из которой никто не старался вернуться назад.

А они в него корочкой, видите ли,
поджаристой,
пирогом с грибами — в семейный, извините,
круг.

А он на плечо шарманочку —
и пожалуйста,
потому что шофер в автобусе —
его лучший друг.

А он на свои на рыжие, как порфиру —
фуражку.
А он их сам, понимаете, убивал.
И последний троллейбус
развозил
по Сивцеву Вражку
ситцевых девочек, убитых им наповал.

Плакала на Смоленской флейта,
лесная дудочка.
Бил на Садово-Кудринской барабан любви.
Ночь опускалась,
короткая,
как мини-юбочка,
над белыми дворниками,
изящными, как соловьи.

И стоял, как замок отчаянья,
арбатский дворик,
жалуясь, печалуясь, безнадежно моля…
Плачьте, милые девочки,
пейте паригорик!
Пейте капли
датского короля!

«ИНТЕРВЬЮ С ВОЛЬФОМ МЕССИНГОМ. РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
Я не верю угодникам.
Надо
рассчитывать
здраво.
У поэта
с охотником
что-то есть общее, право.
Тот бежит, выбегает,
стреляя
и тем убивая.
Тот сердца разбивает,
на части
строку разбивая.
Беспокойные,
нервные,
балаганим
и шпарим по грядке.
Ну подумаешь,
невидаль —
нервы чуть-чуть
не в порядке.
Ну подумаешь,
лесенка —
разве это
значенье имеет!
Вы спросите
у Мессинга,
он угадывать мысли
умеет!
Поглядит —
как приценится,
чуть подумает,
усмехнется:
— Кто умеет прицелиться —
тот уж фигушки
промахнется!