— Новенький! Эй, новенький, слышь! Спишь, что ли, ещё? Новенький! Эй!

«Да что ж такое-то, — с досадой подумал Андрей Семёнович. — И тут кому-то чё-то от меня надо, а! Ты подумай! И тут покоя не найдёшь! А ещё говорят — отоспимся в…»

Мысль внезапно оборвалась, словно обрубленная топором.

Непонятный, неосознанный, рефлекторный страх медвежьими лапами сжал сердце.

Колючими, быстрыми искрами заструилась по венам и жилам паника.

Кузнечным молотом бил по вискам пульс.

«Как это? Это… Это же невозможно! Этого не может быть! Или… Или может?.. Или я… Кома? Летаргический сон? Клиническая смерть? Чудо?..»

Андрей Семёнович попробовал приподняться.

И практически тут же ударился обо что-то головой.

Что-то деревянное, судя по всему. Тяжёлое, плоское, как будто…

Да.

Андрей Семёнович действительно лежал в гробу.

А судя по тому, что крышка при ударе не шелохнулась и не приподнялась даже на чуть-чуть — гроб этот был уже закопан.

«Насколько мне может хватить воздуха? Если закричу — смогут ли меня услышать на поверхности? Если там, конечно, кто-то сейчас есть… Но кричать, так или иначе, придётся громко. Очень громко! А если ещё бить в крышку? Может быть, если упереться посильнее в неё руками и ногами — её получится приподнять? Если закопали недавно и если не было дождя — земля, возможно, ещё не успела спрессоваться, значит, есть шанс, может быть…»

— Помогите! — изо всех сил крикнул Андрей Семёнович, и едва не оглох.

Нет, бесполезно.

Звуку просто некуда было распространяться.

Если его кто и услышит, то разве что…

— Эй, новенький! Чё орёшь, как потерпевший?! Ща всё кладбище переполошишь! — сказал тот же, вырвавший его из, как оказалось, не такого уж и вечного сна, хриплый голос.

И снова страх — казалось бы, уже немного разжавший хватку и уступивший место поискам практического решения и выхода — тотчас вернулся с новой силой, обратился в парализующий, безжалостный ужас, прижал мёртвой тяжестью к плоской и твёрдой доске, заменявшей пол, сковал тело толстыми, тяжелыми цепями.

«Это мне кажется. Это галлюцинация. От шока и недостатка кислорода. Это мне кажется, это галлюцинация…»

— Новенький! Чё заглох-то опять? — тем же голосом спросила галлюцинация.

«Я не буду отвечать! Не буду! Нельзя отвечать и разговаривать с галлюцинациями! Я не буду! Не буду! Не…»

Стоп!

Разговаривать! Отвечать!

Конечно же!

«Телефон!»

Внезапная догадка была столь радостной, что Андрей Семёнович даже невольно улыбнулся.

Ну конечно! Зачем кричать, зачем стучать?! Можно же по-зво-нить!

Надо только достать телефон из…

Уже потянувшаяся к карману брюк рука вдруг замерла, а потом безвольно, в отчаянии упала.

«Какой телефон? У покойника! В гробу!»

— Новенький! В рот пароход, да ты в натуре там помер, что ли?!

— Пётр Иваныч, дорогой, ну что вы, ей-Богу, пристали к человеку? Дай те же ему хоть в себя-то прийти немного! — ответил первому голосу второй, мягкий и глубокий.

— Да он уж пришёл вон десять раз! Вон орёт как, слышь!

— Пётр Иваныч, смею напомнить, что когда вы, в своё время, очнулись в нынешним состоянии, вы, как вы выражаетесь, не просто орали, а орали, пардон, матом.

Первый, названный Петром Иванычем, пробубнив что-то нечленораздельное, и, судя по всему, нецензурное, обиженно затих.

— Уважаемый, — продолжал второй. — Извините, пожалуйста, вас как зовут?

— Кто здесь? — не выдержав, сиплым фальцетом спросил Андрей Семёнович.

— Прошу вас, не пугайтесь! — ответствовал голос. — Мы, если так можно выразиться, ваши новые соседи. Меня зовут Аристарх Бенедиктович Возвышенов, я ваш сосед слева, а вашего — точнее, нашего — нетерпеливого соседа справа зовут Гайкин Пётр Иванович.

— Драс-те! — с сарказмом отозвался Гайкин.

— Угу, — промычал в ответ Андрей Семёнович, рефлекторно кивнув головой.

— Простите, пожалуйста, что мы вот так бесцеремонно и бестактно вторгаемся к вам со своим знакомством в эти непростые для вас минуты, — снова заговорил, назвавшийся Возвышеновым. — Я понимаю, каково вам сейчас, поверьте. Мы и сами проходили через это, мы знаем, что вы сейчас думаете, чувствуете и испытываете. Но вы не бойтесь. Уверяю вас, с вами всё в порядке. Ну, насколько это возможно в нашем теперешнем положении, конечно. Простите, как нам всё-таки к вам обращаться?

— А-а-аннн-дрей Ссссемёныч, — заикаясь, ответил Андрей Семёнович, и, чуть погодя, добавил уже более ровным голосом. — Большепятов. Это м-моя фамилия.

Справа раздался короткий и грубый смешок Гайкина.

— Простите, Аристарх??? — снова заговорил Андрей Семёнович, делая паузу после имени своего необычного собеседника, давая понять, что не запомнил его отчества.

— Бенедиктович, — услужливо подсказал Возвышенов. — Аристарх Бенедиктович. Рад знакомству, Андрей Семёныч. Надеюсь, мы с вами подружимся.

— Ага, а то ведь, если что, не уживёмся, — гаркнул Гайкин и снова хрипло засмеялся.

— Пётр Иваныч! — укоризненно прикрикнул на него Возвышенов, и тут же снова обратился к Андрею Семёновичу. — Андрей Семёныч, не обижайтесь, пожалуйста, на Петра Иваныча. У него прямолинейный характер и немного специфичное чувство юмора, но знаете, здесь иногда это даже и хорошо. Но, впрочем, вы сами всё со временем поймёте. Простите, у вас, кажется, был какой-то вопрос?

— Да, — с неуверенностью подтвердил Большепятов. — Простите, вы… Вы не могли бы мне объяснить, что вообще происходит? Просто я… Я ещё мог бы поверить в то, что я сам по роковой случайности очнулся в гробу после комы или летаргического сна, но…

— Но поверить в то, что одновременно с вами очнулись и мы, — подхватил его мысль Возвышенов, — вы не можете. Ну и правильно, в общем-то, делаете. Видите ли, Андрей Семёныч, это действительно не пробуждение после комы или летаргического сна. Это… ну, если так можно выразиться, просто Пробуждение. Вы умерли, а потом, переступив порог смерти, проснулись. Так же, как и мы в своё время.

— А… А разве же это возможно? — с изумлением в голосе спросил Андрей Семёнович.

— Как видишь, — снова со смешком вмешался в разговор Пётр Иванович. — Ты, кстати, от чего помер, Андрюх?

— Я… Инсульт, — отвечал Андрей Семёнович, попутно внутренне удивляясь тому, откуда он это знает и помнит. — Прямо в рабочем кабинете. Я работаю глав… то есть, я был главным инженером на заводе. В тот день я, кажется, работал за компьютером над презентацией, очень важной презентацией. Я должен был лететь в Италию на международную конференцию, чтобы представить там наши разработки и тут вдруг …

— Эх, — тяжело и протяжно вздохнул Гайкин, не дав Андрею Семёновичу довогорить. — Та же херня. Ну, в смысле, у меня тоже инсульт. Только я в тот момент с мужиками во дворе в домино стучал и водку пил. А лет те скока?

— Шестьдесят один, — ответил Большепятов, а после добавил с какой-то отстранённой грустью. — Было…

— Мм! — уважительно протянул Гайкин. — Ну, это ещё ничего. Хоть маленечко пожил. Меня вон тоже в пятьдесят девять накрячило, а вот Бенедиктыч до срока призвался.

— Пётр Иваныч хочет сказать, что мне было сорок пять лет, когда я умер, — пояснил Возвышенов. — Представляете, сердце остановилось во сне. Ни с того, ни с сего. Честно признаться, я всегда хотел именно так и уйти, но, конечно, не предполагал, что это случится так… скоропостижно. Наверное, мне действительно не стоило так увлекаться кофе. Врачи предупреждали…

— Сочувствую, — автоматически выпалил Андрей Семёнович.

— Спасибо, — ответил Возвышенов. — Это ещё ничего, на самом деле. То есть, я хочу сказать, ведь бывает и хуже. Бывает, люди умирают ещё раньше, действительно совсем не пожив, или умирают в муках. Может быть, вам покажется это глупым, но мне кажется, что я хорошо умер. Тихо, мирно, без мучений, будучи уже всё-таки взрослым и зрелым человеком. Я многое повидал, многое успел, да и сорок пять — красивая цифра, согласитесь? Конечно, жаль, что я не успел всего, что было запланировано и…

— Бенедиктыч, кончай! — грубо прервал его Гайкин. — Тебя щас, как обычно, размотает на два часа, у нас с Семёнычем уши отсохнут все эти сопли слушать!

Теперь уже настала очередь Возвышенова обиженно замолчать.

— Простите, — Андрей Семёнович говорил уже практически без дрожи в голосе. — Но… Даже если всё так, как вы говорите — то… что теперь? То есть, мы очнулись, чтобы… Чтобы что? Мы здесь ждём пресловутого Высшего Суда или… Или что?

В ответ справа снова раздался хохот Гайкина.

— Скорее, увы, именно это самое «или что», Андрей Семёныч, — снова заговорил Аристарх Бенедиктович, как будто окончательно принимая на себя роль некоего проводника-экскурсовода. — Может быть, конечно, суд и будет, но даже если и так, то ждать нам его, по всей видимости, придётся ещё долго. Лично я умер два с лишним года назад, а Пётр Иваныч… Пётр Иваныч, напомните, сколько, чтобы не соврать?

— Да уж, почитай, месяцев восемь-то, наверное, будет, — задумчиво протянул Гайкин.

— Видите? — снова обратился к Большепятову Возвышенов. — Время идёт, а мы… Мы так и остаёмся здесь. В том состоянии, в котором сейчас и находимся. По правде сказать, что там будет дальше — мы и сами не знаем. Единственное, что мы ещё могли бы добавить наверняка, так это то, что больше всего нам с вами сейчас стоит опасаться эксгумации.

— Эксгумации? — глупо переспросил Большепятов.

— Её, родимой, её, — подтвердил Гайкин.

— А… Почему?

После этого вопроса на миг воцарилась в прямом смысле гробовая тишина.

— Видите ли, Андрей Семёныч, — решился, наконец, нарушить молчание Возвышенов. — Откровенно говоря, мы и сами не знаем, как и почему это работает, но мы называем это Законом Нарушенного Покоя. Что говорят над покойником, когда хоронят или поминают?

— Ну… «Покойся с миром», например, — предположил Большепятов.

— Именно, Андрей Семёныч! Именно! — воскликнул Возвышенов, словно обрадованный правильным ответом ученика учитель. — Тем самым мы хотим пожелать усопшему мира и покоя, которых, очевидно, ему, как и всем живущим, впрочем, не хватало при жизни. Вы здесь человек новый, вам пока судить трудно, но мы с Петром Иванычем можем с более или менее твёрдой уверенностью заявить — здесь действительно достаточно спокойно. Нас почти никто более не тревожит, не беспокоит, не ждёт от нас каких-то действий, не возлагает ответственности за что бы то ни было, не задаёт вопросов… Бывает, конечно, приходят родные и близкие, и тогда лично мне становится несколько не по себе, но даже и к этому потом привыкаешь, ведь, в конце концов, как бы мы ни хотели, мы не можем ни ответить им, ни что-либо сделать, ни, тем паче, прогнать — ничего.

— А… Почему мы не можем им ответить? Ведь мы же с вами… сохранили способность говорить, мы слышим друг друга, говорим друг с другом, — продолжал подкидывать вопросы бывший главный инженер.

— А хрен его знает, почему, — снова вторгся в разговор Гайкин. — Мы-то друг друга, может, и слышим, и их, когда приходят, тоже слышим, а вот они нас — нет. Хоть благим матом ори — похрен дым.

— Пётр Иваныч просто однажды попробовал, — пояснил Аристарх Бенедиктович. — Поэтому, в конечном итоге, мы привыкаем даже и к посетителям. Они становятся, своего рода, частью нашей рутины, если о таковой вообще можно говорить.

— А… чем вы вообще здесь занимаетесь? — в голосе Большепятова зазвучало почти что детское любопытство.

— Лясы точим, анекдоты с байками травим, спим, — лениво и вальяжно ответил Гайкин. — Бенедиктыч вон придумал ещё в «Города» играть. Ну, или в «Слова».

— Или отгадываем загадки, которые сами же и придумываем, — подхватил Возвышенов. — Словом, дорогой Андрей Семёныч, идём на всё, чтобы как-то скоротать время, потому что уж чего-чего, а теперь его у нас более, чем предостаточно. Надеемся, вы присоединитесь к нам в этом и наш скромный досуг…

— Простите, вы начали говорить об эксгумации, — напомнил Большепятов. — Так почему нам стоит её опасаться?

— Да, действительно, отвлеклись, немного отошли от темы, — признал Аристарх Бенедиктович. — Так вот, Андрей Семёныч, возвращаясь к теме покоя и умиротворения… Как мы и сказали, здесь, под землёй, в общем и целом, действительно спокойно. Но бывает так, что у живых людей, по той или иной причине, возникают вопросы, ответы на которые можем, как ни странно, дать только мы — покойники. Точнее — наши бренные тела. Или одежда, в которой нас похоронили. Или вещи, захороненные вместе с нами, если таковые, конечно, имеются. Словом, у них возникает потребность нас раскопать. А раскопать покойника — значит, нарушить его покой, простите за тавтологический каламбур. Нарушенный же покой мертвеца, в свою очередь, очевидно, приводит к дестабилизации некоторых эфемерных и неизвестных нам законов Вселенной, нарушает некий незримый баланс, границу между миром живых и мёртвых. И, как это ни прискорбно, но отражается эта дестабилизация, увы, именно на нас. Как только в утрамбованную над нами землю снова втыкается лопата могильщика — мы тут же начинаем умирать во второй раз. Мы разлагаемся, сгораем, таем… Превращаемся, простите, просто в то самое скопище костей, гнили и копошащихся червей, которое, в итоге, и извлекается наружу.

— Но… Ведь… Ведь потом трупы закапывают обратно! — услышанное явно в очередной раз напугало Большепятова. — Этот самый баланс, о котором вы говорите, по логике вещей, должен же в этом случае восстановиться!

— Должен, да не обязан, — прокашлял Гайкин. — Всё. Если вырыли — считай, кранты. У нас так Борисыч ушёл.

— Ещё один наш — теперь уже бывший — сосед, — с грустью в голосе пояснил Возвышенов. — Прекрасный был человек и собеседник.

Справа от Андрея Семёновича раздался тяжёлый вздох Гайкина.

— И… И что же? Как же тогда быть? — подвесил в воздухе ещё один вопрос Большепятов. — Мы что же, вечность будем теперь вот так лежать?

— А что нам ещё остаётся? — с лёгким смешком в голосе отбился Возвышенов. -Андрей Семёныч, дорогой, не мучьтесь и не терзайтесь понапрасну. Я понимаю — понять и принять всё то, что вы сейчас от нас услышали сразу трудно. Вам потребуется время. Будем надеяться, что и у вас, и у нас его ещё действительно много впереди, а также на то, что мы более никому ни зачем не понадобимся наверху. А понадобимся — что ж, мы же всё равно в этом случае бессильны что-либо предпринять или изменить. Остаётся, разве что, порадоваться, что нас не кремировали — ибо я не уверен, что на сожжённых распространяются те же посмертные законы, что и на нас с вами. Так что как не крути, а выход, уважаемый Андрей Семёнович, у нас, по большому счёту, только один.

— Это какой же?

На несколько мгновений снова воцарилось молчание, и Андрей Семёнович готов бы был поклясться, что почти воочию видел, как переглядываются друг с другом его новые соседи, невзирая ни на темноту, ни на стенки гробов, ни на разделявшую их земляную толщу.

— Сыграем в «Города», Андрей Семёныч? — предложил Возвышенов, и в голосе его звучала добрая дружеская улыбка.