И стояла на планете Земля смолянисто-чёрная непролазная тьма.
Она своим языком шёлковым, гладким, холодным, мерзко скользким, как речной угорь,
без сострадания к идущим по тропинке жизни, к заблудившимся путникам, бесшумно смеясь,
прикасалась то к глазам, то облизывала спину, то впивалась в горло, вселяя в них леденящий душу ужас,
и принуждала их учащённо дышать, в унисон со сбивающимся ритмом сердца,
в темпе скачек через козла на спортивной площадке…
— Ещё шаг, ещё только один шаг, и я пойму куда иду… — размышляла худенькая девушка, невысокого роста, с растрепавшейся толстой, длинной косой, со слипшимися волосами на лбу от обильного пота, трясущаяся от озноба и страха, которые пригвоздили её ноги, как у косули, к выбранной ею малозаметной тропинке в сумерках сгущавшейся ночи…
— Я поступила правильно, что решилась на побег! — шептала она посиневшими, непослушными губами…
Девушка даже не успела понять, как оказалась в антрацитовой пасти играющей с ней ночи, так как она бежала, бежала, что есть мочи, что есть силы к свободе, которую жаждала её мечтательная, уставшая душа, которая была маленькая, молоденькая, жалобно трепещущая в её изящном тельце стоном от безысходности и от беспомощности перед реалией жизни.
Она крутила головой, но ничего не видела, ресницы от слёз казались ей непомерно тяжёлыми, но она старалась ими хлопать, чтобы не дать им сомкнуться:
— Всё пропало? Все мои старания убежать были напрасной попыткой выбраться, освободиться от моих угнетателей — родных только по крови, но таких злобных, мстительных, бездушных, жестоких людей? — вопрошала она шёпотом в пустоту.
Тихо оседая в чёрный бархат травы, от отчаяния, что ничего не видит, она набрала из последних сил воздуха в свою грудь, и заголосила
на всю округу:
— Что мне делать?! Зачем мне всё это?! За что мне такое дано?!
Девушка никак не могла понять, что родилась в чёрном квадрате Малевича. А из него выхода нет…