От Божьей искры прикурив впотьмах,
сбивая пепел в раненое слово —
сентябрь сдох. Лишь несколько комах
над ним всплакнули.
Это было клёво.
Я пну ботинком лист. Упавший лист
мне чем-то важным всё ещё казался,
но жизнь привыкла к музыке убийств,
и листик вздрогнул… и лежать остался.
А я не вздрогну, мне уже до ла…
До лампочки конечно. Смысл — в этом.
Увечье — в том, что два моих крыла,
с рождения отдельны от скелета.
И смерть меня пинает, словно лист
пинала я (с жестокостью сержанта,
горбушками своих стальных пуантов)
И я лечу…
Под музыку убийств,
рождённых никогда не музыкантов.
И полон бар зевак и простоду…
И простодушных душные начала
и вот уже я не лечу. Иду.
И вот кричу (хотя и замолчала)
И сыплются признанья с потолка
и смерть, как детка, хлопает в ладоши!
А лист лежит… и жизнь его — легка
и красный снег его не припорошит.