тщетны мольбы, ведь для нашего мира Бог
непостижим и на райских вратах — защёлки.
нам с тобой грезились Сена да Мирабо
в малосемейке, где утренник щиплет щёки.
нам с тобой снился пронзённый ветрами Рим,
жаркий Неаполь, подёрнутый тёмным глянцем;
после — Ганновер. я сплёвывал и курил,
пряча в перчатки почти ледяные пальцы;
молча глядел на окутанный мглой затон,
и, подбирая под здешний пейзаж эпитет, —
я неустанно себя проклинал за то,
что обречён в каждом вздоре искусство
видеть.
тщетны мольбы, ведь из нашего мира Бог
вырос, сменив бессердечием мягкотелость.
нам с тобой грезились Сена да Мирабо
и возвращаться в действительность не хотелось.
нам с тобой снился пронзённый ветрами Рим,
жаркий Неаполь, подёрнутый тёмным глянцем;
после — Ганновер. я сплёвывал и курил,
глядя на явь, начинавшую оголяться
с первым лучом, что, прорезав густую темь
юрко скользил по керамике из фаянса
и вынуждал вот опять пробуждаться тем
в ком я себя каждый раз признавать
боялся.