Заканчивался май месяц…
Вся подстанция жила в тонусе и напряжении моральном… Сергевна трепала всех и каждого за всё, что делали и не делали… Она загрызала за карты, машины и их санитарное состояние, за кухню, на которой вечно был бардак, за раздевалку и плохо убранные диваны, за пыль на трубке городского телефона, за неполитые цветы.
За всё, короче.
Мы знали причину, но ничего не могли поделать.
Пропал Бубль Гум.
Он исчез внезапно, как провалился сквозь землю. Хватились его примерно через неделю, и когда поняли, что явно что-то случилось, то искали, кис-кискали во дворе, чем привлекли внимание массы тигрового кото-народа, благо, что его во дворе хватало. Бубль Гум был любвеобилен, и оставил кучу прехорошеньких полосатиков, которые носились по дворам нашего района, уже со своими жёнами и дитями, похожими на дедушку Бубля до безобразия.
Иваныч, после очередного «срыва», и последовавших за этим репрессий от заведующей, был тих и послушен, как ягнёнок. Он, дабы ублажить Сергевну, спускался в подвал дома, где находилась наша подстанция, лазил там в поисках захиревшего или даже дохлого Бубль Гума, но всё напрасно.
Кот пропал.
Сергевна стала сама не своя, ибо планировала забрать кота насовсем себе домой, так как жизнь его временами была под угрозой. В подвале иногда морили крыс и мышей, и наша толстожопая радость, с целью повышения стройности, могла запросто отравиться, поиграв, из любви к искусству, с полудохлыми грызунами.
Мне, конечно, было жаль котэ, ибо приблудился он к нам, три года назад, в самом чахлом виде, и незаметно, обжираясь каждый день, превратился в предмет зависти многих.
Умный и хитрый, он прекрасно знал, что ему гарантировано покровительство заведующей, а равно дом и стол на подстанции, а потому позволял себе всё.
Вот за это «всё» он, я думаю, и поплатился. Не всем наш кот был приятен, валяния его под ногами и на диванах, а так же разгуливания по подоконникам, шерсть и мявканье на кухне вызывали недовольство у некоторых сотрудников.
Люди все разные.
Мы догадывались, кто именно мог это сделать, но не пойманный — не вор.
Прошла ещё неделя, и еще, и ещё… Мурзика не было.
В тот судьбоносный день мы умудрились побрехаться с Иванычем, что случалось крайне редко. Я наехала на него за ставшие частыми «сбои» в работе, благодаря зелёному змию, он парировал тем, что пашет, как лошадь, на полторы ставки и имеет право.
Я продолжала наступление — он оборонялся всё более аргументированно, например тем, что он не Бубль Гум, и не может жрать одну колбасу. Что для тонуса, алкоголь ну прррросто необходим, равно как и для расслабухи…
Я сказала, что он — пенёк.
Он сказал, что я — пеньковый фельдшер.
Кончилось дело тем, что нас растащила по углам Сергевна. Его посадила попить с ней чаю, а меня сослала к старшему фельдшеру помочь разобрать свежепривезенную аптеку. Я погрозила Иванычу кулаком, ввиду такого неравноправия, а он показал мне язык, обрадовавшись избавлению от воспитательной беседы.
Оба фронта работы были недолгими, и мы отправились на вызов с поводом «астма».
Хронь из чужого района обслуживания, к которой мы понаехали, пожаловалась нам, что никак не может бросить курить, приступы стали всё чаще, и не могли бы мы ещё разок её закодировать от табакокурения…
Иваныч ответил, что его самого бы кто закодировал, но вот дают таких фельдшеров, которые только и умеют выносить мозг в редкие минуты отдыха…
Я разинула рот от такого наглого обвинения, но хронь оказалась с юмором, и, протянув мне пачку хорошего печенья, утешающе покивала.
Затем тётка объявила нам, что одним визитом Скорой Помощи она никогда не ограничивается, ночью любит выкурить пару-тройку сигарет, после чего вызывает снова и только тогда укладывается спать.
Такого мы ещё не слышали. Коллеги с другой подстанции, с которыми мы связались по возвращению, подтвердили её слова, а заодно поведали о том, что ночью она может быть ещё и в подпитии.
— Зае**сь, мелюзга… Во мамзель-то на нашу шею. .Ещё и бухая вызовет.
В ответ я ему молвила, что как на НАШУ шею я не знаю, но на мою, несчастную, потребителей алкоголя и сигарет в избытке…
Иваныч задумчиво посмотрел на меня, почесал макушку, и, мурлыча песенку «По приютам я с детства скитался «, пошёл на крылечко курить.
Ночью всё пошло, как обещали коллеги.
Часика в три по полуночи мы огребли вызов «Астма» с примечанием «вызывает повторно».
Поясню вам, что в те годы существовал неписанный закон. Повторные вызовы обслуживала именно та бригада, которая там была ранее. Ну типа, недолечили — езжайте и долечивайте.
Раздосадованные длительным переездом и общением с тёткой, кстати, хрипящей и свистящей не на шутку, мы выехали по адресу.
Днём работавший лифт, падла, не собирался нас обслуживать ночью, и мы, чертыхнувшись, полезли на 9-й этаж.
По пути мы ещё разок погрызлись, так как Иваныч посетовал, что стало всё тяжелее ходить по этажам и он реально
недоумевает, чем бы это могло быть обусловлено. Наверно, пора завязывать с вредными привычками.
Я ядовито заметила, что кто не курит и не пьёт, тот на органы пойдёт!..
Продолжай, говорю. А то растащут на почки и всякие труднодоступные места.
Он тряханул меня за капюшон летней куртки, уловив иронию, и мы поползли дальше.
Девятый этаж хрони был последним, далее шла лестница на техэтаж. Хронь встретила нас со стаканом какого-то вина в одной руке, и сигаретой в другой.
Я такого безобразия не любила, но Иваныч быстро нашел с ней общий язык, посоветовав покупать спиртное определённого производителя.
Хронь, отдышавшись от бронхоспазма, благодаря нашему эуфиллину и гормонам, прилежно записывала в блокнот всё, что диктовал Иваныч.
Поняв, что наш визит затягивается, и опасаясь, что начнётся врачебная дегустация напитка, осложняющего жизнь больного астмой человека, я захлопнула чемодан и взяв его, пошлёпала на выход, давая понять, что наш вызов закончен..
Мой трюк имел успех и шеф рванул за мной. Отдышавшаяся тетка, в восторге от консультирующей стороны нашей бригады, догнала нас, и насовала во все карманы мне «Мишек на Севере» и «Гусиных лапок».
Мы распрощались и отправились к лифту, забыв, что он не работает.
На знакомое по тембру и продолжительности «Мяяяяяяяяяяяяяяяяууууууууууууууууу!!!» мы обернулись от лифта сразу и оба, как когда-то, на рычание летевшего на нас сзади французского бульдога!!!
С чердака, через открытый люк, по железной крутой лестнице спускался наш котище.
— Бубль Гуууууум!!!, -завопили мы в один голос, забыв, что ночь и люди спят.
Это был ОН!!!
В следущую минуту кот взлетел в воздух, подброшенный, в восторге, Иванычем. Исполнив наш любимый трюк, на сей раз с неподдельным удовольствием, кот приземлился на плечо моего шефа и вцепился в халат.
— Родные мои!!! Любимые!!!Как я рад, что я с вами!!! — говорил весь его вид и жёлтые глазищи, — поехали скорее домой, я не могу больше тут оставаться.
Он был чумазен и голоден, но жив и невредим.
Мы спускались по темному подъезду пешком, Бубль ехал на руках шефа, одновременно не выпуская меня из поля зрения, и периодически хрипловато мявкая от избытка чувств… Я трепала за уши, торчащую из-за плеча Иваныча полосатую морду…
Мы завезли его на подстанцию и поехали обслуживать адреса.
Диспетчер и наши коллеги накормили кота, чем могли, и он ходил с довольной мордой по своим владениям, ласкаясь ко всем и каждому.
Утром вошла, ничего не подозревающая Сергевна и увидав своё детище, кинулась к нему со всех ног. Бубле-Мурзик был до отвала накормлен и обласкан до такого же состояния.
Мы с Иванычем были причислены к рангу героев Советского Союза.
Излишне говорить, что терракты на подстанции, учиняемые ежедневно Сергевной, были закончены.
На Бубль Гума надели ошейник, он принял это, как орден Ленина.
Кто покусился на кота и бросил его в подъезде другого района обслуживания, осталось неизвестным. Мы с шефом пребывали в уверенности, что захотели навредить самой заведующей, а заодно избавиться от шерсти и вечного мяуканья в любое время суток.
Но ещё не один год, на наших подоконниках и под ногами, валялся огромный серый полосатый кот в специальном кожаном ошейнике, благодарно мурчащий, если его ласкали все, кому нужно было зарядиться такой положительной и
столь необходимой людям, кото-энергетикой…