Когда не долг бы владеть собою,
я выл как волк бы. Но я не вою.
Собой владею. Даже не лаю.
Хоть и умею, да не желаю.
Допустим, осень. Век девятнадцатый кончается, кряхтя.
Во вторник, в восемь — проспект шумит как неразумное дитя.
И некий некто, достатка явно небольшого господин,
в конце проспекта сидит со скрипкой на скамейке, сам один.
Напряг он руки, но не играет,
а словно звуки перебирает.
Одет не очень, скорей по лету.
Но шляпы, впрочем, с ним рядом нету.
Меж тем всё туже сжимает сумрак не дожатое к восьми.
И рельсы тут же. Но не трамвай по ним, а конка с лошадьми.
Скрипач в смятенье: никак музыка не даётся, почему?..
И вдруг — виденье сигналит веером из сумрака ему.
В кудрях заколка. Запястья тонки.
То — незнакомка в окошке конки.
Глядит кокетка туда, где скрипка.
И, как монетка, летит улыбка.
И чуть не плача бедняк бежит за незнакомкой завитой:
а вдруг удача? А вдруг тот самый неразменный золотой?..
Мечтатель бледный! Каких ты лакомств на базаре наберёшь —
на этот медный, на виды видевший зелёный этот грош?
Признать фиаско. В чулан забиться.
Поскольку сказка не может сбыться.
Но сердце тает, сомненье гложет:
никто ж не знает, может и может…
Какая мука! Бывало, счастию кричишь: останься, эй!
В ответ ни звука. И только искры от залётных лошадей.
Вдогонку мямлишь: при чём тут веер, дескать, осень на дворе!
А сам — упрям лишь. Но неудачлив и одет не по поре.
Заснул богато. Очнулся бедно.
Былое злато померкло медно.
Удач не стало. Гроши, алтыны.
Была мечта-а — и нет мечты-ы.
Какая мука!..
Но сердце тает — и, с кем неведомо печалями делясь,
скрипач играет. Виденья схлынули, музыка удалась.