Уходит август. Стало суше
в родной степи. Поля молчат.
Снимают яблоки и груши:
благоухает ими сад…
Кой-где и лист уже краснеет
и осыпается, шурша…
В истоме сладкой цепенеет
моя усталая душа…
Окончен труд — и опустели
луга и желтые поля;
и вот на той еще неделе
я слышал крики журавля.
Они тянули цепью дружной
на юг, за синие моря,
туда, где Нил течет жемчужный,
струей серебряной горя.
Там у высокой пирамиды,
свалив дороги долгий груз,
они, быть может, вспомнят Русь —
родные болота и виды…
Как будто с каждою минутой —
прозрачный, реже тихий сад…
А небеса стеклом сквозят…
И грустно-грустно почему-то…
Не то я потерял кого-то,
кто дорог был душе моей,
не то — в глуши родных полей
меня баюкает дремота…
Но только жаль, так жаль мне лета,
что без возврата отошло.
И — словно ангела крыло
меня в тиши коснулось этой…
Природа мирно засыпает
и грезит в чутком полусне…
Картофель на полях копают,
и звонки песни в тишине.
И — эти звуки, эти песни,
навек родные, шепчут мне:
хотя на миг, хотя во сне,
о лето красное, воскресни!
1912