Аскитрея Тритоновна

Жили-были три брата: Дадон, Балдон и Иван. Не так, как в старину — старший умный, средний так, а последний лишь дурак, нет — эти все три были равно нулёвые дураки. Один деньги считает, другой книжку читает, третий сидит на завалинке носки вяжет. Жили не тужили, и вдруг посетила одновременно всех троих одна мысль: что ж это, братцы, мы до сих пор всё холостые? Давайте-ка, приищем себе спутниц жизни. Бросили они свои занятия, и пошли один направо, другой налево, а третий — куда глаза глядят.

И вот, шёл-шёл старший брат по полю, видит — дом, не дом — сундуки громоздятся до самого неба. А между тех сундуков сидит красна девица Купёна Митрофановна, бутерброд с чёрной икрой кушает. Посватался он к ней, и как только она бутерброд докушала, тотчас получил согласие. Взяли они все сундуки с приданым, и пошли домой.

В то же время, шёл-шёл средний брат по лесу, видит — дом, не дом — шкафы с книгами стоят высоченные, в облака упираются. А между тех шкафов сидит бледна девица Мудрёна Мараткановна очкастая, двадцать пятый том «Трансцендентальной парапсихологии» читает. Посватался он к ней, и сразу получил согласие, даже дочитывать не стала. Взяли они все книги в качестве приданого, и пошли тоже домой.

Также и младший брат, шёл-шёл, куда глаза глядят, и забрёл, естественно, в болото. Сыро, противно, комары кусают. «И что за блажь — жениться? Сидел бы дома на завалинке, вязал бы носки. А сейчас возьму какую-нибудь стерву, будет приставать: иди туда, иди сюда…» И вдруг видит — сидит лягушка среди кувшинок, квакает. «Во! Возьму-ка я лягушку. Посажу в огород, пусть жуков ловит». Стал он к ней свататься: «Здравствуй, Аскитрея Тритоновна», — и всё такое прочее. Лягушка на него глаза выпучила, квакать перестала и говорит человеческим голосом:

— Ты, Вань, что, сдурел совсем? Или сказок начитался? Я ведь простая лягушка, деревенская, а не какая-нибудь там принцесса Диана! У меня, слава Богу, и папа Тритон, и мама Жаба живы-здоровы, в соседнем болоте квакают.

— Ну пойдём, Аскитреюшка, — я тебе на зиму носок свяжу, тёплый, хороший, будешь в ангорском пуху зимовать!

— Да пошёл ты куда подальше со своим носком. Скажи: дашь жуков в огороде ловить?

— Да сколько хочешь! — На том и сошлись.

Посадил Иван младший брат лягушку в свёрнутый кульком кувшинный лист, и понёс домой безо всякого приданного.

А в это время старшие братья привели домой своих невест, сундуки-шкафы расставили, свадьбу быстренько сыграли, и вот, солнышко закатилось, соловей защёлкал в кустах сирени… Начали они приступать, каждый к своей мегере, с законными требованиями известного деликатного свойства.

— Охолонись, милой, — молвит Купёна своему Дадону, — сперва дело, а баловство потом! Давай-ка ты, пересчитай сначала, как следует, приданное, а то, боюсь, у нас баланс от свадебных издержек пошатнулся.

Делать нечего, застегнул он штаны и сел за счёты. «Во, влип», — думает.

— Ах, какой вы грубый, — молвила очкастая Мудрёна своему дураку, — разве вы не знаете, что интеллектуальная симфония должна превалировать над сексуальным инстинктом? Давайте-ка вы сначала займитесь проверкой по каталогу, не утратили ли мы какой-нибудь брошюры в катаклизмах бракосочетания.

Делать нечего, пришлось не солоно хлебавши садиться за каталоги. «Ах ты, змея очковая», — думает.

Так и застало их радостное утро. А тут, как ни в чём не бывало, шлёпает в грязных сапогах младший брат, насвистывая «Во саду ли, в огороде…»

— Вот моя невеста, Аскитрея Тритоновна, прошу любить и жаловать! Будет делом заниматься — жуков в огороде ловить. — Выпустил лягушку из кувшинного листа, и сел по своему обычаю на завалинку носки вязать.

Старшие братья от зависти аж почернели. «Вот извращенец, — шипит один, — порвёт он её когда-нибудь, помяни моё слово». Другой скрежещет зубами: «Пустил нечистую тварь в огород, теперь оттуда ничего жрать нельзя».

И так пошло у них изо дня в день. Шуршат на пару гроссбухами и каталогами, и на бедную Аскитрею зубы точат. А Иван, ничего не подозревая, сидит себе на завалинке, вяжет носки и песенки поёт.

Налетали ветры бурные, наползали тучи чёрные, поугасли звёзды частые, не видать и ясного месяца… Переступило за полночь, и пошли злые братья на страшное разбойное дело. Отыскали в огороде бедную лягушку, на один камень положили, а другим прихлопнули — даже пискнуть, страдалица, не успела.

День, другой — замечает Иван, что вроде кваканья Аскитреина из огорода не слыхать. Не случилось ли чего? Пошёл туда. Увы, случилось — видит посреди огорода следы страшного преступления. «Ой, люто!» — заплакал Иван. Ведь он хоть и дурак был, а сердце имел жалостливое, не то, что некоторые умные. Положил, чего осталось от лягушки, в коробочку, и похоронил честно под плакучею ивой. Сел обратно на завалинку и дальше носки стал вязать, только не поёт, а вздыхает.

Тем временем, шли мимо калики перехожие, направляясь во святой град Ерусалим. Старший брат их, дармоедов, прогнал, средний же их, суеверов, обличил, а младший Иван дал им по паре тёплых носков и просил за свою покойницу помолиться: сердце-то у него жалостливое было, и в семинариях он, дурак, не обучался. Надели калики те носки и мигом добежали до Ерусалима. Сразу — бух лбом об Святую Землю и хором затянули «со святыми упокой». Услыхал их Господь Саваоф и сразу послал Архангела Гавриила с большим кувшином живой воды под плакучую иву. Полил там Архангел всё как следует, и вышла из-под ивы Аскитрея живая и здоровая уже не лягушкой, а симпатичной девицей в зелёном сарафане. Поблагодарила вежливо Архангела и побежала к Ивану здороваться. То-то было радости! Созвали гостей и сыграли весёлую свадьбу. Купёна Митрофановна им сундук с приданным подогнала, Мудрёна Мараткановна шикарную «Книгу о вкусной и здоровой пище» презентовала, и зажили молодые в любви и согласии.

А злых братьев на той свадьбе не было, и вот почему. На обратном пути Архангел Гавриил огрел их пустым кувшином по голове, и враз перепутали они все гроссбухи и каталоги, так что ничего стало не разобрать. Жёны ихние, разъярившись, прогнали дураков с глаз долой. Куда они потом делись — неизвестно, но поговаривают, что где-то в чужих краях монастырь основали, говорят, очень строгой жизни…

На том и сказке конец, а кто понял — молодец.