Дюймовочка отпишется кроту,
что так и так, мол, песни Ваши спеты.
На маленьком плоту в чужое лето.
В любое лето. Уплываю. Да.
И все мои секреты и скелеты
из шкафчика. Бельё и сигареты.
…Отчаливаю.
Ваша никогда.
1.
А крот ворчливо вертит лепесток
и всё ещё не верит, что не смог
и всё ещё не знает, что театры
давно сгорели, сказок больше нет.
Он в ужасе дочитывает бред
любимой. Тщетно ищет пистолет
в своей облезлой шубе из ондатры.
То медленно, отчаянно скользя
в слезах коньячных шепчет — «так нельзя…»
А что «нельзя» и сам не понимает.
То вскинется как раненый сурок,
взведёт несуществующий курок
и понарошку сам в себя стреляет.
Как будто — всё. Но в ящиках родных
он роется в каких-то накладных
и сам себе чего-то завещает
не чувствуя, что он как будто стёрт,
крот постоянно повторяет — «ччччёрт…»
Но это никого не возвращает.
2.
Дюймовочка наверно далеко…
Её уход в парное молоко
типичным увенчается дурдомом.
И сочинив сама себе стишок,
она умрёт под собственный смешок,
который ей покажется знакомым.
3.
Такие сказки. Слёзок океан.
Бездетный Ганс, бродяга Кристиан.
Сырая взрослость облачностью дышит,
где бьётся птица в поднебесный Word
и Андерсен всё повторяет — «чччёрт…»
и больше ничего для нас не пишет.