Позабывши где я, кто я, в полдень на проспекте пыльном,
Возле монумента стоя, маюсь в затрудненьи сильном,
Чувствую себя нескладной вещью, вошью, междометьем
Перед этой глыбой хладной, перед истуканом этим.
Но не зря с нахальным видом жмусь я у него под носом —
Мнится мне, что этот идол — дока по любым вопросам,
Кажется спроси что-либо — тут же он тебе ответит,
Чем и осчастливит, ибо свет прольет и цель наметит.
«Стоп» — шепчу себе я хмуро, берегись надежд опасных,
Помни, что сия скульптура не для разговоров частных.
Будь хоть сорок раз философ, смолкни, поразмыслив тонко —
Здесь не задают вопросов, здесь благоговеют только.
Грозен монумент и в оба смотрит, нагоняя стужу,
Но вопросы жгут мне нёбо перцем, и хотят наружу,
Если не сдержу задора, может, и добьюсь ответа,
Но не удивлюсь, коль скоро крепко поплачусь за это.
Тяжкий вертикальный ноготь прямо надо мной маячит,
Значит, я умру, должно быть, тут же на проспекте, значит.
Ах, неужто песня спета? Дрогнув, я сбиваюсь с такта.
Нет, надо уходить с проспекта, надо поберечься как-то.
Боже, до чего же все же глуп я и воспитан плохо —
С мрамором шутить негоже, либо ожидай подвоха,
Но язык мой, враг мой, так и лезет, не поняв угрозы,
Весь в азарте, как в атаке, рвется задавать вопросы.
Чую, громыхает топот Командора, Мойдодыра,
Слышу, поднимает ропот вся прокуратура мира,
Но безумство святотатца мной уже владеет, видно,
Так и не сумев сдержаться, я произношу бесстыдно:
— Памятник, зачем тебе такие большие уши?
— Чтобы лучше слышать.
— Памятник, зачем тебе такие большие руки?
— Чтоб обнять тебя.
— Памятник, зачем тебе такие большие зубы?
Не дает ответа.