Была ли Алиса «правильной» матерью? Конечно, нет. Но нужна ли любовь по правилам, если с мамой так интересно? Об этом, и не только, рассказывает дочь Алисы Варвара Владимирова

- Я думала, ты назовёшь меня Владимировна. Так часто случается. Наверняка это связано с фамилией, а может, это оговорка по Фрейду. Мой папа Игорь Петрович Владимиров жил на Владимирском проспекте рядом со станцией метро «Владимирская» и Владимирской площадью.

У моих родителей не было пышной свадьбы. По-моему, они и расписались-то, чтобы решить какую-то бытовую проблему типа прописки. Выйдя замуж, мама неожиданно для всех поменяла фамилию. Ничего, кроме проблем, это не принесло. Пришлось возиться с документами, к тому же новую фамилию нельзя было выносить на афишу. Все знали Алису Фрейндлих, и никто — Алису Владимирову. В общем, очень скоро мама восстановила статус-кво, вернув себе имя (фамилию?). Однажды я спросила, зачем она это сделала. «Я просто его очень любила», — ответила мама.

Я была поздним ребёнком. Это по нынешним временам тридцать три года не возраст, а тогда… Вся семья очень ждала девочку. Может, оттого, что у папы уже был сын, а мама с бабушкой Ксенией Фёдоровной понятия не имели, что делать с мальчишкой. Родители встретились в зрелом возрасте. Папу пригласили поставить спектакль в Театре имени Комиссаржевской, где он и увидел маму. Когда отец возглавил Театр имени Ленсовета, он пригласил маму в труппу. Это была судьба! Сначала было не до детей. Вернее, у них уже был ребёнок — театр. Его нужно было вырастить, вынянчить и воспитать… Но потом природа взяла своё. На последнем месяце беременности мама вместе с бабушкой поехала «подышать воздухом» в Комарово. Там у мамы случился тяжёлый бронхит. Её мучил тяжелейший кашель. Ночью неожиданно начались схватки. Услыхав крики, бабушка, у которой было больное сердце, упала в обморок. Мама буквально доползла до телефона и вызвала «скорую» — себе и бабушке. Так что я появилась на свет не в Ленинграде, а в Зеленогорске, что и стало потом поводом для шуток друзей, которые дразнили меня «лимитой»…

Рождению дочери папа безмерно обрадовался и даже устроил вместе с другом представление под окнами палаты. Он прыгал на четвереньках по снегу и поднимал ногу, изображая нашего пуделя. Мама хотела назвать меня Евгенией или Александрой, но отец настоял на Варваре. Так звали обожаемую им бабушку, фактически его воспитавшую. Конечно, полным именем дома меня никто не звал. Предпочитали вариации: Варенька, Вареник, Варежка…

Мама сидела со мной недолго. Да и где вы видели востребованную актрису, которая может позволить себе уйти в декретный отпуск? На помощь пришла бабушка. Во время спектаклей она дежурила около театра, чтобы в антракте мама могла меня покормить. Но бабушка была не очень здоровым человеком, и мама старалась оградить её от забот. Меня отдали в садик. По настоянию бабушки — только на полдня. Предполагалась, что первую половину бабушка будет отдыхать, но не тут-то было. Она ходила вокруг садика кругами в ожидании времени «Ч», когда ей можно будет меня забрать…

Ещё мне взяли няню. Она была моей тёзкой. Большая, очень крупная женщина из Сибири, ничего не умела, ничего не знала! Как-то мама попросила Варвару сварить бульон. Та удивилась: «А чё это такое?» Воспитывала она меня соответствующе: я ела руками, рот вытирала рукавом. Маме пришлось самой исправлять положение. Лет в шесть мне разрешили поехать с няней на её родину — в далёкую сибирскую деревню. В шикарный чемодан сложили мои платьица, пальто, брючки, игрушки и отвезли на поезд. До места мы добирались неделю. На обратном пути чемодан кто-то увёл. Я осталась в одной пижаме. Во время стоянки поезда в Красноярске написали заявление о пропаже, а заодно купили мне вещи. Встречавшие нас родители потеряли дар речи. Было от чего: пред их светлые очи предстал ребёнок в завязанных на шее резинкой огромных женских колготках с прорезями для рук. Поверх этого импровизированного комбинезона был надет свитер до колена…

Всё шло хорошо, пока моя нянюшка не начала злоупотреблять. Рядом с нашим домом стоял пивной ларёк, возле которого мы с ней периодически останавливались. Конечно, не обошлось без последствий. Однажды мы с мамой пошли гулять, и разбушевавшийся ветер сдул с моей головы шапку. «Твою мать!» — отреагировала я. Мама оторопела… Но нецензурные слова — не самое страшное. Варвара начала срывать на мне свои обиды на неудавшуюся жизнь. Однажды на даче она прижала меня к стенке и тряхнула за плечи. Протрезвев, плакала и извинялась. Я терпела, ни слова не говорила маме. А потом Варвара ушла. Устроилась работать дворником и получила прописку. Расставание с ней стало для меня трагедией. Вслед за ней я выскочила на лестничную площадку: «Варенька, не бросай меня! Не уходи!»…

У меня была ещё взрослая подруга — собственно, бабушкина подруга, Элла. Весёлая, затейливая. Она появилась сразу после окончания филфака университета. Как же с ней было здорово! Мы гуляли, играли в прятки, ходили в театры, в зоопарк. Маме с её популярностью таскать меня по городу было невозможно. Помню, на экраны только вышел «Служебный роман». Мы вышли на улицу, а навстречу две женщины. Зашептались, пальцем показывают. Едва прошли мимо, как одна нас догнала, развернулась и, идя спиной вперёд, пристально разглядывала мамино лицо…

А вот бабушку я плохо помню, хотя с ней связан первый стресс в моей жизни. Родители ушли в театр на репетицию, а мы с бабушкой были дома. Сели обедать, она кормит меня с ложки, хотя это совершенно не обязательно. Но мне приятно, и я не отказываюсь от её ухаживаний. Вдруг бабуля падает на пол. Я даже не поняла, что происходит. Стала звать её, тормошить, но она не реагировала. Вернувшуюся домой маму встретила звенящая тишина. Никто не кричал, не звал, не скакал. Она зашла на кухню и увидела лежащие на полу тела. Несколько часов я бегала по квартире, плакала, носила бабушке игрушки, разговаривала с ней, делала всё, чтобы привлечь её внимание. Наревелась и заснула. А у бабушки случился инсульт. Неделю врачи боролись за её жизнь, но она так и не пришла в сознание. Бабушка умерла накануне моего третьего дня рождения, для мамы это был страшный удар.

Она обожала свою Ксению Фёдоровну. У неё была тяжёлая жизнь, особенно молодость, которая пришлась на войну. Бабушка была очень жертвенной, жила не для себя — для Алисы. Когда началась война, они с мамой остались в огромной коммуналке на Мойке, где жили наши многочисленные родственники. Бабушка работала на гильзовом заводе. Как они выжили? Мама рассказывала, как прятались в бомбоубежище. Однажды вышли на улицу после отбоя, а на месте их квартиры руины, посреди которых стоит невредимый рояль. Он погиб позже, под снегом и дождём… Бабушка делила свой хлеб пополам: одну половину отдавала дочке, вторую меняла на табак. В блокаду она стала курить — папиросы притупляли чувство голода. Мама часто вспоминает вкусности своего блокадного детства: шипучку, воду с содой, и лепёшки из жмыха. С личной жизнью у бабушки долго не складывалось, но, в конце концов, она вышла замуж за военного. Семья перебралась в Эстонию, где прошли три школьных года мамы. Помню, оказавшись в Таллине, мы с мамой долго искали место, где она жила тогда. И нашли! Дом, люк, в который она провалилась.

Мама была хулиганистым ребёнком. Как-то её оставили дома одну, ей было года три. Девочка заскучала. Подставила стульчик, открыла засов и отправилась на поиски домочадцев на улицу. А однажды ей очень захотелось внимания отца — Бруно. Надо сказать, что дедушка был человеком немецким: режим и чёткий распорядок жизни ценил превыше всего. Перед спектаклем он всегда спал. Кстати, мама тоже следует этому правилу, считая, что в театр нельзя приходить уставшей. Но тогда ей нужно было во что бы то ни стало поиграть с отцом. Она пришла в комнату и начала поднимать его веки карандашом. Потом стояла в углу — была наказана.

Меня тоже наказывали — всегда за дело. Однажды я обманула маму, сказав, что сделала домашнее задание. Мама участвовала в моей школьной жизни: пару раз ходила в школу, куда её настойчиво приглашали поговорить на тему моего поведения, периодически проверяла дневник, помогала писать сочинения. Однажды решила проконтролировать выполнение домашнего задания. Меня взяли с поличным. «Маленькая ложь рождает большое недоверие» — это выражение я запомнила на всю жизнь. Ещё бы! В качестве наказания мама велела взять лист бумаги, крупными буквами написать эти слова и повесить над кроватью. А я не поняла задачу и мелким почерком исписала весь лист, повторяя одно и то же…

Я росла без подзатыльников и стояний в углу. Самым страшным наказанием был бойкот, когда мама переставала со мной разговаривать. Ничто не могло сравниться с этой мукой. Я всегда боялась расстроить маму. Помню, в детстве с удовольствием ездила в пионерский лагерь, где все поголовно курили. Но не я — вдруг дойдёт до мамы? Сдалась только в институте. Мама, прознав про курение, сладостно затянулась сигаретой и прочла подробную лекцию о вреде никотина.

По утрам я собиралась в школу сама. Мама просыпалась не раньше десяти, и будить её было нельзя. Я рано освоила домашние дела: умела стирать, убирать и даже зарабатывала деньги. Во-первых, мама предложила мне за небольшую сумму убирать нашу квартиру. Во-вторых, я сдавала молочные бутылки. Готовить меня научили в семье моей подруги. Вообще-то мама всё делает хорошо. Она универсальна и талантлива во всём. Может шить, вязать, штопать и, конечно, готовить.

Мама — лучший в мире специалист по грибам. Она вообще больше всего в жизни любит три вещи: курить, играть в карты и собирать грибы, которые маринует, солит по старинному бабушкиному рецепту, варит потрясающий грибной суп и делает жарёху. Её любимая еда — картошка, может, именно поэтому мама жарит её феноменально, а уж какие у неё драники! Такой рацион нисколько не отражается на её фигуре. Ведь её жизненный девиз: умеренность. Ешь что хочешь, но следи за количеством. Мама иногда кладёт в чай четыре ложки сахара, да и масло ест по-своему: не хлеб с маслом, а наоборот… Она много лет играет в кинга, который называют женским преферансом. Раньше они играли на мелочь. Очко — копеечка. Причём выигрыш никто не забирал. Его складывали в банк — специальную шкатулку. Когда накапливалась приличная сумма, её тратили на покупку угощения к столу. К примеру, покупали банку чёрной икры.

Но главной её страстью всегда оставался театр. Точнее, он был страстью моих родителей. На спектакли, поставленные Владимировым, было невозможно попасть. Наша знакомая однажды призналась, что, карауля очередь за билетами, провела бессонную ночь на скамейке в скверике. Но вечное сравнение с БДТ было болью отца. Он строил совсем другой театр, музыкальный и праздничный, и зритель «голосовал ногами».

БДТ всегда считался эталонным театром и часто выезжал на гастроли за границу, их спектакли снимали на плёнку. Театру имени Ленсовета разрешали разве что редкие поездки по стране. Думаю, переход мамы к Товстоногову отец расценил как предательство. И эта рана так и не зажила. Похвал критиков папе тоже досталось мало. Писали, что «Ленсовет» — театр одной актрисы, и это был удар. Именно отец дал маме верный путь развития, сумел показать её возможности. Их отношения в какой-то мере получили трещину из-за ревности и обиды, ощущения, что тебя незаслуженно отодвинули на вторые роли. А папа был мужчина, ему важно было быть главным.

Он неохотно отпускал маму в кино. Ему казалось, что нельзя отрываться от театра. Мама это принимала как должное: да, театр превыше всего. С другой стороны, кино — это деньги, популярность. Если бы отец сам не снялся, у него не было бы машины. Они жили скромно: костюм, ковёр — всё было куплено в кредит. Рязанов лично приезжал уговаривать отца отпустить маму на съёмки «Служебного романа». Почти месяц она практически жила в поезде между Москвой и Ленинградом. В театре она играла почти каждый день. Между прочим, это было не первое предложение от Рязанова. В «Гусарскую балладу» он не взял её, потому что счёл слишком женственной. Потом хотел снять её в «Зигзаге удачи», но мама была беременна мной и не могла принять предложение. В «Иронии судьбы, или С легким паром!» тоже не сложилось.

Новость о разводе родители преподнесли мне аккуратно. «Будешь к папе в гости приходить», — сказала мама. Развод не был для меня болезненным. Папа не очень активно занимался моим воспитанием, и видела я его нечасто. К тому же им удалось разойтись цивилизованно: без претензий и раздела имущества и ребёнка. Отец просто переехал в другую квартиру. Был в этом даже свой плюс — я стала с ним больше общаться. До появления новой жены чувствовала себя хозяйкой в его доме, могла прибрать, приготовить, ощущала свою полезность.

Возможно, их развод не стал ударом ещё и оттого, что родители всегда любили меня. Если отец стал проявлять ко мне интерес, когда я подросла и стала способна рассуждать на разные темы, то мама всегда нуждалась во мне. Я была настолько любима, что боялась появления конкурента. Представить себе не могла, что разделю эту любовь с кем-то ещё. Однажды мама задала мне вопрос про братика или сестричку. «Я хочу, чтобы ты любила только меня» — так проявилась не самая хорошая сторона моей личности.

Мне было позволено многое. К примеру, рыться в папином кабинете. Особенно мне нравилась фальшивая дверь в стене. Там хранились бумаги, книги. Рассматривать это добро было самым интересным. Иногда я проводила за кулисы театра подружек и разрешала им потрогать игрушки Малыша (Алиса Фрейндлих играла в Театре имени Ленсовета роль Малыша в спектакле «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше». — Прим. ред.)

После таких экскурсий уровень моего авторитета устремлялся в космос. Ещё я любила играть в прятки и ездить по квартире на велосипеде. Наш дом располагал к таким прогулкам: квартира была анфиладной, комнаты располагались по кругу. В одной из них установили потрясающую арку, оставшуюся после какого-то спектакля. С её помощью выгородили папе кабинет. Иногда отец садился за рояль, он неплохо играл, хотя никогда не учился в музыкальной школе. У меня хранится кассета, на которой записано наше с папой выступление: он аккомпанирует, я пою. Кроме музыки папа любил читать газеты, прихлёбывая чай из стакана в серебряном подстаканнике. Его так и прозвали — «человек с газетой». Особенно он любил «Советский спорт». Может, потому, что сам играл в баскетбол и был болельщиком «Спартака». А может, потому, что часто ездил на стадион смотреть футбольные матчи.

Отец был прирождённым менеджером — иначе он не смог бы почти сорок лет руководить театром. В быту он был, по словам мамы, невероятно лёгким, с ним сложно было поссориться — всё переводил в юмор. Папа терпеть не мог накалённую обстановку, разряжал её мгновенно, не помнил ссор, обид, размолвок. Расскажу один случай. Однажды он сильно лопухнулся со мной. Собрались гости, приличная компания, известные люди. Кто-то пожаловался на меня: мол, Варюша-то плюётся. «Что? Ну-ка подойди сюда», — пророкотал отец. Я подошла. Большой, строгий папа пристально посмотрел на меня. «Ты плюёшься? А вот попробуй, плюнь в отца». Я взяла и плюнула. Он же сам попросил! (Смеётся.)

В нашем доме всегда было полно гостей. Жили через дорогу от театра, так что после каждого спектакля — к нам. Посиделки заканчивались глубокой ночью, но меня отправляли спать в одиннадцать. Родители никогда не забывали о моём режиме. Я обожала, когда к нам приезжал в гости композитор Геннадий Гладков. Он много работал с родителями, писал музыку к спектаклям. Кстати, я была одной из первых слушательниц мюзикла «Старик Хоттабыч». Помню, дядя Гена сидит за роялем в гостиной и наигрывает чудесную мелодию, мама на кухне готовит чай, папа разговаривает с другими гостями. А я слушаю…

Удивительно, но друзьями родителей были не актёры. Софья Израилевна Степанова работала завтруппой в Театре имени Комиссаржевской. Полина Владимировна Мелкова — переводчиком с английского. Именно она делала переводы пьес, которые ставил отец. Её муж был театральным художником. Но лучшей маминой подругой была Женя Махотлова — звукорежиссёр Театра имени Ленсовета. Кроме того, мама дружила с Галиной Борисовной Волчек. Было время, когда мама играла в «Современнике» Раневскую. Волчек уговаривала её переехать в Москву, обещала квартиру. Всё бы получилось, если бы не спросили моего мнения. Я затопала ногами, закричала, зарыдала, объявив, что никуда не поеду.

Мама говорит, что я была беспроблемным ребёнком и переходный возраст прошёл спокойно. Но один момент я запомнила навсегда. Причиной моего протеста стал отчим Юрий Соловей. Мне было тринадцать, когда у мамы появился новый муж. Самый неподходящий возраст! Я дико ревновала маму, выносила мозг всем. Казалось, по квартире летает шаровая молния — настолько наэлектризованной была атмосфера. Бедная мама пыталась быть для нас буфером, успокоить, развести по разным углам, как боксёров на ринге. Своим вниманием давала мне понять, что я самая любимая. Мама была деликатна.

Однажды мы втроём отправились в путешествие на катере. Интересное было судно — из трофейной коллекции Геринга. Оно даже упоминалось в специализированных каталогах. Катер был скрипучим, обшарпанным, с мотором от трактора, зато внутри обшит красным деревом. Мама купила его буквально за копейки. Юра Соловей привёл его в порядок: на корме разместил новый движок, на носу построил капитанскую рубку и каюту. К слову, любовью к водным путешествиям маму заразили актёры БДТ Вадим Медведев и его жена Валентина Ковель. У них было аж три судна, среди них «Аванс», который, собственно, и был на аванс куплен, и «Павел Петрович», в честь отца Валентины Павловны…

Но вернёмся к нашему летнему вояжу. Мама с Юрой собирали грибы, ловили рыбу, жарили её на костре. Я ощущала себя третьим лишним, злилась на маму, отчима, к тому же тосковала по своей первой любви. Весь день сидела на корме и сквозь слёзы пыталась вязать свитер. Вечером старательно зачёркивала в календаре ещё один прошедший день. Пытка продолжалась три недели. На самом деле, при желании Юра мог бы найти ко мне ключик, но, видимо, не захотел. Помню, после смерти любимой собаки было решено завести настоящую немецкую овчарку. Я грезила ею, представляла, как выйду с ней на улицу, как буду учить её командам. И вот отчим отправился на рынок, откуда вернулся… с какой-то дворнягой: то ли терьером, то ли болонкой. Оказывается, на рынке стоял алкаш, из-за пазухи которого выглядывал совершенно замёрзший щенок. Юра его пожалел… Я же была оскорблена в лучших чувствах: хлопнула дверью и заперлась в комнате. Мама пыталась уговорить меня, но я твердила: «Я к ней не подойду, даже не просите». Это стало последней каплей в наших отношениях. Я не могу сказать, что виновата в их разводе. Просто у них начались собственные проблемы.

Мама невероятно скромный, даже застенчивый человек. Она не любит доставлять беспокойство людям. Так что на собственный спектакль ей трудно попросить три билета, а уж если речь пойдёт о четырёх — просто откажется. Мама никогда не козыряла именем, пользоваться блатом было для неё испытанием. Зато у папы всюду имелись поклонники: директора магазинов, завскладами. Он был очень общительным и регулярно отоваривался со служебного входа. Сейчас маму не очень интересует одежда, но одно время она была модницей. Стильно и красиво одевалась благодаря хорошим портнихам, редким заграничным поездкам и подруге — режиссёру на телевидении, чья тётушка жила в Лондоне. Она носила платья, юбки, каблуки. В моей жизни был счастливый период, когда я сравнялась с мамой в росте, не успев вырасти в каланчу. Каким же невероятным кайфом было начало сезона! Мама открывала шкаф и начинала перебирать вещи, отдавая мне разонравившиеся. Жаль, что всё так быстро закончилось — я выросла. Вообще, у мамы не было большого гардероба, она не была шмоточницей. Слоников в доме не было, но югославский гарнитур был. В семье уважались вещи с историей: антикварный рояль, мебель из красного дерева, старинная люстра.

Из Алисы получилась отличная бабушка. Начнём с того, что она дважды присутствовала на моих родах. Старшего сына Никиту я рожала в Германии. Сами знаете, что творилось в России в 90-х… Мама меня опекала, заботилась. А когда приехали в больницу, я попросила её остаться. Но схватки ослабли, и нас отпустили домой. Приехали к подруге. Чем заняться? Я предложила сыграть в карты. В итоге рубились четыре часа. В роддом поехали под утро. Врачи потом говорили, что бедная мама сидела на корточках, белая, как стена, на которую облокотилась. Жутко за меня волновалась. Но едва малыш появился на свет, она начала действовать: взяла на руки, помыла… Дочь Аня родилась в Петербурге. Родной папа от страха сбежал, сославшись на важную встречу, про которую впопыхах забыл. «Я мигом вернусь», — кинул он на прощание. Но он вернулся, когда всё уже закончилось. Видимо, время от времени звонил в больницу и спрашивал, как продвигается процесс… А мама всю дорогу держала меня за руку.

С малышами она боялась оставаться одна, так что брать детей к себе стала когда те уже подросли. Они всё время что-то лепили, рисовали, клеили, играли в кукольный театр. Я уж не говорю про карнавальные костюмы для новогодних праздников, которые мама шила не хуже профессиональной портнихи. Она и мне в школе с уроками труда помогала. Зададут сшить какой-нибудь халат — мама садится за машинку, и к утру всё готово.

Она всегда в курсе наших семейных дел, мы для неё на первом месте после театра. Когда Никита надумал поступать в театральный, она взялась его готовить. В итоге он поступил. А вот я скрыла от родителей факт своего поступления — стеснялась. Вообще, выбор профессии был для меня мучителен. С одной стороны, я не мыслила иной жизни, кроме театра. С другой стороны, у меня така-а-а-я мама! В том году курсы набирали сразу несколько преподавателей, в том числе и мой отец. Разве я могу у него учиться? А отношения с однокурсниками? Они же будут меня ненавидеть! И я решила тайно поступать к Ефиму Падве. После первого тура всё тайное стало явным. Отец поговорил с Падве, но на самом деле самым главным было уговорить меня не трусить. Во избежание обострений подростковых комплексов со мной провёл беседу соратник отца, второй преподаватель на его курсе. Этот остроумный и весёлый человек поймал меня в коридоре и прочитал импровизированную лекцию на тему «Не дрейфь!». Мол, ты не к отцу идёшь, а ко мне. Разве ты не хочешь учиться у такого прекрасного, лысого преподавателя? Он так меня расслабил, что я задумалась: почему, собственно, я сопротивляюсь?

Отец действительно редко приходил в институт, разве что на экзамены. Он болел. После института папа надеялся, что я поступлю в «Ленсовет», где он станет лепить из меня настоящую актрису. Мама хотела, чтобы я пошла в БДТ. Но я ушла на телевидение. Вернуться на сцену решила лишь спустя много лет. Мама стала моим настоящим учителем. Она — солдат театра. Сначала — сцена, потом — всё остальное. Даже в отпуск с ней не поедешь, она не может попросить передвинуть графики. Я уж молчу про болезни. Грипп, ангина — не имеет значения, если сегодня спектакль. Удивительно, но мама не всегда была дисциплинированным человеком. В молодости она опаздывала везде и всегда, на занятия, на репетиции. Сейчас наследственные немецкие качества — педантичность и пунктуальность — взяли верх.

Теперь она живёт одна, одиночество её не тяготит — это тоже горючее для творчества. Если что — мы рядом. Каждое лето она обязательно ездит на дачу, с которой многое связано. Я не слишком жалую мамин дом — некомфортный, сырой и очень, очень старый… «Как ты можешь его не любить? Здесь же выросли твои дети», — укоряет меня она, которая и сама через некоторое время стремится назад в город. Нагуляется, начитается книжек, насмотрится фильмов, а дальше что? Иногда, глядя на неё или на её партнёра Олега Валериановича Басилашвили, — они ровесники, — думаю, что стало бы, если бы они ушли на пенсию? И понимаю — ничего из этого не получится. Эти люди живут только ради работы. Она их бог, поддержка и смысл жизни.

Cовременный Петербург — это не только здания, гораздо важнее — галерея самых необходимых лиц, создавших и удерживающих дух и престиж города. И главное женское лицо в этой галерее — Алиса Фрейндлих. Почему она? Именно в ней собралось всё, чем гордятся петербуржцы

В детстве она пережила и блокаду, а блокадники у нас особые люди, мы поклоняемся им. Сила и твёрдость в ней с самого начала, она была блокадной девочкой, да притом немкой, она страдала, но не отрекалась от своей бабушки-немки и многое взяла от неё. Именно благодаря бабушкиному немецкому педантизму строго определённые куски хлеба выдавались в строго определённые часы — хаос и паника не восторжествовали, и Алиса выжила и научилась быть твёрдой при любых обстоятельствах. Но страдание, отпечатавшееся в её лице, близко и дорого любому ленинградцу. Она становилась собирательным лицом города: хотите увидеть петербурженку — посмотрите на Алису Бруновну.

Помню, как впервые её увидел. В конце 50-х — начале 60-х жизнь в Ленинграде была шикарной: гремели премьеры, которым предшествовали «закрытые просмотры», на которые почему-то легко было пройти. И какие люди там собирались! Первый мой праздник — я решился и прошёл! -просмотр спектакля «Время любить!». (было без !) Пьеса Бориса Ласкина, постановка наипопулярнейшего тогда Игоря Владимирова, могучего красавца, уже седого. В главной роли ещё совсем юная Алиса Фрейндлих. Зал таял — столько обаяния, веселья, озорства в ней было, как легко она завоёвывала любовь зала! Даже я, неотёсанный первокурсник, был счастлив. Алиса — очаровательный котёночек, уютный, тёплый комочек! «А это т-так ин-тересно!» — пела она прелестную песенку. Можно было догадаться тогда, что она станет первой леди Петербурга? Но что-то, видимо, было: из всех просмотров тех лет до сих пор помню только её.

Судьба не ошибается — ей пришлось пройти через все испытания, чтобы стать такой, как теперь. Лицо не бывает по-настоящему прекрасным, если в нём не отразились страдания. И сколько пришлось ей страдать! Каково великой актрисе быть признаваемой, поначалу лишь в амплуа мальчишек- сорванцов? А она «отплясала» эти роли так лихо, словно только о них и мечтала, и подарила нам самого любимого «Карлсона, живущего на крыше»! А потом в гениальной компании товстоноговцев она показывает себя: выдержали вместе и «руководящую любовь», и барский гнев ленинградских партбоссов, и весело и талантливо победили, и держали столько десятилетий лучший в стране театр. И вот она уже любимица зрителей, но жизнь продолжает её терзать. Вот срываются один за другим её замыслы с Эльдаром Рязановым, не сразу получается с Андреем Тарковским. Зато потом отчаянный напор, стремление сделать невозможное — в роли уже не «бесприданницы» Ларисы, а её матери, вынужденной идти на всё ради счастья дочери. Без истинных чувств такое не сыграть: у неё собственная дочь на руках, без отца и, что всегда мучительно, в тени гениальной мамы.

И даже 75-летие Алисы Фрейндлих не обходится без страданий — погибает её зять, муж дочери, вице-губернатор Петербурга Тарасов, в теракте на железной дороге. Только стало вроде бы всё налаживаться — и вот опять!

Алиса Фрейндлих любима и популярна во многих масках — буквально все знают нескладную начальницу из «Служебного романа» — так сыграть могла только та, кто сама когда-то чувствовала себя гадким утёнком. Зато как величественны и женственны её «королевы»!

Но важнее всего, мне кажется, портрет самой Алисы Фрейндлих, без грима — она стала главным женским лицом Ленинграда-Петербурга, собравшим все страдания, что мы пережили, и то высокое, что есть теперь в нас.