Я пришел к тебе художником,
я принес четыре ахроматические краски,
мольберт,
мастихин,
мурашки на руках
и абстрактный формализм поэзии,
но ты была холстом с уже написанной картиной:
силуэты людей на вечерней улице,
расстояние между которыми стремительно сокращается,
и освещенные фонарями силуэты домов,
кажущиеся абсурдными и лишними на фоне огромных чувств этих маленьких людей.
Синее настойчивое желание побыть в одиночестве
и акварельный шепот:
«догони меня на этой чертовой пустой улице, я и так слишком долго была одна».
Штрихи голоса, звенящие от гнева,
абрис бесконечной галактики в суженной точке зрачка.
Люди, стоящие напротив собственной перспективы,
амбивалентные люди с закрытыми глазами,
пытающиеся ударить и опереться друг о друга —
одновременно, неразборчиво, горячечно, сильно.
Люди в машине,
в трехсуточном путешествии в никуда,
потому что время на автотрассе — узаконенный способ уйти в себя
и остаться незамеченным,
остаться невиновным в неизбежном молчании.
Люди и вещи,
вещи в себе и люди без себя —
иллюстративность эпохи.
Я понял, что в тебе больше смысла, чем во всем,
что я способен написать кистями или пальцами,
на ощупь или по памяти.
В тебе больше смысла.
Тогда я пришел к тебе зрителем,
и был восхищен совершенством творения, не требующего моих скупых красок.