В день рождения принято рассказывать об имениннике, но биографии Антона Семёновича по большей части слишком сухи, чтобы передать невероятную энергию, силу жизни и любви, которые этот удивительный человек принёс в мир.

Наше счастье — Антон Семёнович написал о себе сам. Не читайте биографий Макаренко! Читайте Макаренко.

Давайте сегодня вместе пройдёмся по страницам его книг…

© «Родительское требование к себе, родительское уважение к своей семье, родительский контроль над каждым своим шагом — вот первый и самый главный метод воспитания!

А между тем приходится иногда встречать таких родителей, которые считают, что нужно найти какой-то хитрейший рецепт воспитания детей, и дело будет сделано. По их мнению, если этот рецепт дать в руки самому заядлому лежебоке, он при помощи рецепта воспитает трудолюбивого человека; если его дать мошеннику, рецепт поможет воспитать честного гражданина; в руках враля он тоже сделает чудо, и ребенок вырастет правдивым.

Таких чудес не бывает. НИКАКИЕ РЕЦЕПТЫ НЕ ПОМОГУТ, ЕСЛИ В САМОЙ ЛИЧНОСТИ ВОСПИТАТЕЛЯ ЕСТЬ БОЛЬШИЕ НЕДОСТАТКИ.

На эти недостатки и нужно обратить первое внимание. А ЧТО КАСАЕТСЯ ФОКУСОВ, ТО НУЖНО РАЗ НАВСЕГДА ПОМНИТЬ, ЧТО ПЕДАГОГИЧЕСКИХ ФОКУСОВ ПРОСТО НЕ СУЩЕСТВУЕТ. К сожалению, иногда можно видеть таких людей, верящих в фокусы.» («Лекции о воспитании детей»)

© «ЭТО — РАСПРОСТРАНННОЕ МНЕНИЕ, ЧТО У ЧЕЛОВЕКА ДОЛЖНЫ БЫТЬ И ДОСТОИНСТВА И НЕДОСТАТКИ. ТАК ДУМАЮТ ДАЖЕ МОЛОДЫЕ ЛЮДИ, ШКОЛЬНИКИ. КАК „УДОБНО“ СТАНОВИТСЯ ЖИТЬ ПРИ СОЗНАНИИ: ДОСТОИНСТВА ИМЕЮ, НЕДОСТАТКИ ТОЖЕ ЕСТЬ. А ДАЛЬШЕ ИДТ САМОУТЕШЕНИЕ: ЕСЛИ БЫ НЕ БЫЛО НЕДОСТАТКОВ, ТО ЭТО БЫЛА БЫ СХЕМА, А НЕ ЧЕЛОВЕК. НЕДОСТАТКИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ДЛЯ КРАСОЧНОСТИ.

НО С КАКОЙ СТАТИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ НЕДОСТАТКИ? А Я ГОВОРЮ: НИКАКИХ НЕДОСТАТКОВ НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ. И если у вас двадцать достоинств и десять недостатков, мы должны к вам пристать, а почему у вас десять недостатков? Долой пять. Когда пять останется — долой два, пусть три останется. Вообще, от человека нужно требовать, требовать, требовать! И каждый человек от себя должен требовать.

Я бы никогда не пришел к этому убеждению, если бы мне не пришлось в этой области работать. Зачем у человека должны быть недостатки! Я должен совершенствовать коллектив до тех пор, пока не будет недостатков. И что вы думаете? Получается схема? Нет! Получается прекрасный человек, полный своеобразия, с яркой личной жизнью. А разве это человек, если он хороший работник, если он замечательный инженер, но любит солгать, не всегда правду сказать? Что это такое: замечательный инженер, но Хлестаков?

А теперь мы спросим: а какие же недостатки можно оставить?
(…) Вы посмотрите, что вам будут отвечать. Какие недостатки могут оставаться? Тайно взять — нельзя, схулиганить — нельзя, украсть — нельзя, нечестно поступить — нельзя. А какие же можно? Можно оставить вспыльчивый характер? С какой стати? Среди нас будет человек со вспыльчивым характером, и он может обругать, а потом скажет: извините, у меня вспыльчивый характер. Вот именно в советской этике должна быть серьезная система требований к человеку, и только это и сможет привести к тому, что у нас будет развиваться в первую очередь требование к себе.

ЭТО САМАЯ ТРУДНАЯ ВЕЩЬ — ТРЕБОВАНИЕ К СЕБЕ.(…) С других требовать легко, а от себя — на какую-то резину наталкиваешься, все хочешь себя чем-то извинить. И я очень благодарен моему коммунарскому коллективу им. Горького и им. Дзержинского за то, что в ответ на мои требования к ним они предъявляли требования ко мне.

…Мы требовать должны, но предъявлять исключительно посильные требования… Всякое превышение может только калечить…
Наша этика должна быть этикой прозаической, деловой, сегодняшнего, завтрашнего нашего обыкновенного поведения…» («Коммунистическое воспитание и поведение»)

© «Мой опыт говорит, что специальное, целеустремленное так называемое половое воспитание может привести только к печальным результатам. Оно будет „воспитывать“ половое влечение в такой обстановке, как будто человек не пережил длинной культурной истории, как будто высокие формы половой любви уже не достигнуты во времена Данте, Петрарки и Шекспира, как будто идея целомудренности не реализовалась людьми еще в Древней Греции.

Половое влечение не может быть социально правильно воспитано, если мыслить его существующим обособленно от всего развития личности. Но и в то же время нельзя половую сферу рассматривать как основу всей человеческой психики и направлять на нее главное внимание воспитателя. Культура половой жизни есть не начало, а завершение. Отдельно воспитывая половое чувство, мы еще не воспитываем гражданина, воспитывая же гражданина, мы тем самым воспитываем и половое чувство, но уже облагороженное основным направлением нашего педагогического внимания.

И поэтому любовь не может быть выращена просто из недр простого зоологического половое влечения. СИЛЫ „ЛЮБОВНОЙ“ ЛЮБВИ МОГУТ БЫТЬ НАЙДЕНЫ ТОЛЬКО В ОПЫТЕ НЕПОЛОВОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ СИМПАТИИ. Молодой человек никогда не будет любить свою невесту и жену, если он не любил своих родителей, товарищей, друзей. И чем шире область этой неполовой любви, тем благороднее будет и любовь половая.

Человек, который любит свою Родину, народ, свое дело, не станет развратником, его взгляд не увидит в женщине только самку. И совершенно точным представляется обратное заключение: ТОТ, КТО СПОСОБЕН ОТНОСИТЬСЯ К ЖЕНЩИНЕ С УПРОЩННЫМ И БЕССТЫДНЫМ ЦИНИЗМОМ, НЕ ЗАСЛУЖИВАЕТ ДОВЕРИЯ КАК ГРАЖДАНИН; ЕГО ОТНОШЕНИЕ К ОБЩЕМУ ДЕЛУ БУДЕТ ТАК ЖЕ ЦИНИЧНО, ЕМУ НЕЛЬЗЯ ВЕРИТЬ ДО КОНЦА.

ПОЛОВОЙ ИНСТИНКТ, инстинкт огромной действенной силы, оставленный в первоначальном, „диком“ состоянии или усиленный „диким“ воспитанием, может сделаться только антиобщественным явлениям. Но СВЯЗАННЫЙ И ОБЛАГОРОЖЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫМ ОПЫТОМ, ОПЫТОМ ЕДИНСТВА С ЛЮДЬМИ, ДИСЦИПЛИНЫ И ТОРМОЖЕНИЯ, он СТАНОВИТСЯ ОДНИМ ИЗ ОСНОВАНИЙ САМОЙ ВЫСОКОЙ ЭСТЕТИКИ И САМОГО КРАСИВОГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СЧАСТЬЯ.» («Книга для родителей»)

© «…Он старался, старался, но своей природы этот иисусик не мог переделать. Ловили его на всякой гадости: то слушок какой-нибудь пустит, то на девочек потихоньку гадость скажет. Наконец ушел он в один из южных вузов, и я не мог быть спокойным, что из него выйдет человек. И когда он пришел ко мне прощаться, я изменил своему педагогическому такту и сказал: „Сволочью ты был, сволочь есть, и сволочью ты и останешься“.

Он приехал потом ко мне в гости и сказал: „Сколько вы со мной возились и ничего со мной поделать не могли, но вот то, что вы мне сказали: сволочью был, сволочью и будешь, — этого я забыть не могу. И сволочью я не буду“. И вот этот взрыв: того, что я ему сказал, он забыть не может.» («Коммунистическое воспитание и поведение»)

© «К счастью, Захаров обладал талантом, довольно распостранённым на восточной равнине Европы, — талантом оптимизма, прекрасного порыва в будущее.

В сущности, это даже и не талант. Это особое, чисто интеллектуальное богатство русского человека, человека со здоровой башкой и зорким глазом, умеющего различать ценности.

До Октябрьской революции этим богатством души и веры спекулировали хозяева жизни, обращая веру в доверчивость, а оптимизм в беззаботность, расценивая эти качества как особые атрибуты замечательного „русского“ прекраснодушия. И народная вера в разум, в цену ценностей, в истину и правду, в общем, была выведена за границы практической жизни, в область легенд, скзаний и анекдотов, приноровленных для развлечения.

Оптимистической силе русского народа потом приделали тульской работы ярлычок и написали на нём с самоуничижительным юмором: „Авось, небось и как-нибудь“. И осталось для оптимизма прилично нищенское место, над которым можно было и посмеяться с европейским высокомерием, и поплакать с русской тоской.

В порядке не то высокомерия, не то тоски поставили на этом самом месте беломраморный дворянский памятник и написали на нем вдохновенные слова поэта:

Не поймёт и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил, благословляя.

Это и всё, что осталось от великолепного русского оптимизма к началу двадцатого века: наивность и умиление. Ибо только безгранично наивный человек не мог понять, что светит в смиренной наготе. Люди более практические ухмылялись в бороды: русский человек ограблен был весьма успешно, а по оптимизму своему даже и не обижался.

И только в 1917 г. неожиданное обнаружилось, что народный оптимизм есть нечто гораздо более сильное и гораздо менее безобидное. Без всякого расчета на „авось“ и „как-нибудь“, чрезвычайно основательно, с настоящей деловитостью, русский народ выгнал старомодных эстетов „за Чёрное море“, и очистилось место для новой эстетики и для нового оптимизма.

Вероятно, в Западной Европе и до сих пор ещё не могут понять, откуда у нас взялись простота и уверенность действия? Советский человек показал себя не только в пафосе загоревшихся глаз, не только в усилии волевого взрыва, но и в терпеливых ежедневных напряжениях, в той чёрной, невидной работе, когда будущее начинает просвечивать в самых неуловимых и тонких явлениях, настолько нежных, что заметить их может только тот, кто стоит у их источника, кто не отходит от них ни помышлением, ни физически.

После многих дней и ночей, после самых бедственных разочарований и срывов, отчаяния и слабости наступает праздник: видны уже не мелочи и детали, а целые постройки, пролёты великолепного здания, до сих пор жившие только в оптимистической мечте. На таком празднике самое радостное заключается в логическом торжестве: оказывается, что иначе и быть не могло, что все предвидения рассчитаны были точно, основаны на знании, на ощущении действительных ценностей. И был вовсе не оптимизм, а реалистическая уверенность, а оптимизмом она называлась из застенчивости.

И Захаров прошел такой тяжёлый путь — путь оптимиста. Новое рождалось в густом экстракте старого: старых бедствий, зависти, озлобления — толкотни и тесноты человеческой и еще более опасных вещей: старой воли, старых привычек и старых образцов счастья. Старого обнаружилось очень много, и оно не хотело умирать мирно, оно топорщилось, становилось на пути, наряжалось в новые одежды и новые слова, лезло под руки и под ноги, говорили речи и сочиняло законы воспитания. Старое умело даже писать статьи, в которых становилось на защиту советской педагогики.

Было время, когда это старое в самых новых выражениях куражилось и издевалось над работой Захарова и тут же требовало от него чудес и подвижничества. Старое ставило перед ним сказочно глупые загадки, формулируя их в научно-нежных словах, а когда он совсем не по-сказочному изнемогал, старое показывало на него пальцами и кричало:

— Он потерпел неудачу!

Но пока происходили все эти недоразумения, протекали годы. Было уже много нового, над чем хорошо следовало задуматься. Со всех сторон, от всех событий в стране, от каждой печатной строки, от всего чудесного советского роста, от каждого живого советского человека приходили в колонию идеи, требования, нормы и измерители.

Да, всё пришлось иначе назвать и определить, новой мерой измерить. Десятки и сотни мальчиков и девочек вовсе не были дикими зверёнышами, не были они и биологическими индивидами. Захаров теперь знал силы и поэтому мог без страха стоять перед ними с большим политическим требованием:

— Будьте настоящими людьми!» («Флаги на башнях»)