Союз легендарного генерала Антона Ивановича Деникина и его верной жены Ксении Чиж не смогли разрушить ни революции, ни войны, ни эмиграция.

Начало романтической истории теряется в густых лесах Беловежской пущи. В 1892 году двадцатилетний Антон Деникин — будущий генерал-лейтенант Генерального штаба Русской Императорской армии и Главнокомандующий Вооруженными силами Юга России — был произведен в подпоручики и отправлен служить во 2-ю полевую артиллерийскую бригаду, расквартированную в захолустном польском городке Бела Седлецкой губернии. В глубокой скуке провинциальной жизни офицеры развлекались охотой и как-то уговорили Антона пойти с ними на кабана.

Подпоручик сидел в засаде, когда услышал крики о помощи. Бросившись на зов, он увидел человека, судорожно цепляющегося за ветку дерева, под которым бил копытами разъяренный, раненный в шею вепрь. Подпоручик выстрелил — кабан упал замертво. А незадачливый охотник, спрыгнув на землю и с трудом переводя дыхание, представился: «Василий Чиж, налоговый инспектор».

Поблагодарив своего спасителя, он пригласил Антона запросто бывать у него. И уже через восемь дней молодой офицер присутствовал на крещении дочери Василия Ксении, которую домашние звали Асей. Позже Деникин шутил, что теща понравилась ему в тот день больше, чем младенец. Подружившись с семейством Чиж, Деникин стал проводить в их гостеприимном доме все свободные от службы вечера. Через три года он покинул Белу, намереваясь поступить в Академию Генерального штаба в Петербурге, и на прощание подарил Ксении большую куклу.

Прошло несколько лет. Деникин вернулся в Польшу и спустя время узнал, что родители десятилетней Аси развелись, а ее определили на полный пансион в Александро-Мариинский институт благородных девиц в Варшаве. По стечению обстоятельств полк Деникина тоже разместился в этом городе. Мать Аси попросила старого друга присмотреть за дочкой: навещать ее, следить за учебой, сопровождать на прогулках по воскресеньям. Тот охотно согласился — веселый нрав девочки и ее милые шалости трогали его, и свои обязанности воспитателя он исполнял с удовольствием.

Позже Ася вспоминала, что «дядя Антон» всегда начинал с того, что «производил ей смотр» — поправлял белый фартучек и пелеринку на форменном платье, убирал выбившуюся прядку волос, оттирал перепачканные в чернилах пальцы. И только убедившись, что внешний вид подопечной безукоризнен, вел в кондитерскую есть пирожные.

Вскоре Деникина перевели в Саратов, потом в Житомир, и следующая встреча с Асей произошла только спустя несколько лет. К тому времени он уже носил чин полковника, а вот личная жизнь так и не устроилась. Конечно, какие-то любовные истории случались, но приносили лишь разочарования. В июне 1910-го, следуя через Седлец, Антон Иванович решил навестить господ Тумских — дедушку и бабушку Аси — и неожиданно встретил там свою подопечную. Из милого шаловливого ребенка она превратилась в очаровательную восемнадцатилетнюю барышню, поразившую и смутившую его своей красотой.

Они сидели в нарядной гостиной и неспешно беседовали. Вот только Асины темные волнистые волосы, живые орехового цвета глаза и капризные пухлые губки очень мешали гостю сосредоточиться…

— Так вы с отличием окончили институт в Варшаве и собираетесь в Петербург? — невпопад спросил полковник.

— Да, поступать в университет. Меня увлекают гуманитарные науки: история, литература, философия.

А еще девушка доверительно призналась, что ждет и большой любви. И что чувство должно непременно прийти к ней в образе высокого блондина. Антон приуныл, поняв, что в свои тридцать восемь — коренастый, лысеющий — совсем не герой Асиного романа. «Стар я для нее», — с грустью подумал он.

К лету 1914 года Деникин получил генеральское звание и вместе с матерью Елизаветой Федоровной и старой нянькой Полосей перебрался в Киев. Узнав, что Ксения Чиж обручилась с корнетом Нарвского гусарского полка Михаилом Масловским — высоким блондином с небесно-голубыми глазами, решил забыть о ней навсегда. Тем более что вскоре началась война и личные дела отошли на второй план, да еще такие «вздорные и авантюрные», как неразделенная любовь к молоденькой девушке.

Однако судьба распорядилась по-своему. В самом начале Первой мировой корнет Масловский погиб. Ася бросила университет в Петрограде и уехала к матери, та с новым мужем — офицером Ивановым — жила в городке Шостка Черниговской губернии. Погруженная в свое горе, Ася была глуха к тому, что происходило вокруг. Иначе непременно заметила бы, что друг их семьи становится все более известным: имя генерала Деникина мелькало на страницах российской прессы.

Однажды утром, развернув газету, мать радостно воскликнула:

— Асенька, дядя Антон получил Святого Георгия 4-й степени. Только послушай, что о нем пишут, — и с волнением зачитала: — «В Галиции 4-я стрелковая бригада, именуемая Железной, под командованием генерал-майора Деникина прорвалась в глубокий тыл противника и заняла село Горный Лужок, где располагался штаб австрийского главнокомандующего эрцгерцога Иосифа Фердинанда. Эрцгерцог собирался завтракать, когда ему доложили, что русские занимают село. На столе остался кофейный прибор с вензелями эрцгерцога и кофейник с дымящимся кофе. Железные стрелки не отказали себе в удовольствии подкрепиться бодрящим напитком».

— Пикантная история! Представляю, как драпал от дяди Антона этот Иосиф Фердинанд, — впервые за долгое время рассмеялась Ася.

— Он всегда был очень храбрым офицером, — заметила мать. — Да и человек прекрасный: кристально честный, надежный.

Образ старого знакомого вдруг предстал перед Асей в новом, героическом свете. Она вспоминала внимательный взгляд серо-стальных глаз, низкий красивый голос, обаятельную улыбку. Захотелось написать ему. Но пожелает ли теперь прославленный генерал вспомнить о своей «маленькой воспитаннице»? Да и не к лицу барышне первой напоминать о себе.

И тут весьма кстати Асина родительница засобиралась в Киев по делам, а заодно повидать давнюю приятельницу по переписке — матушку Деникина. Дочка отправилась в гости вместе с ней и во время беседы как бы между прочим посетовала:

— Несколько раз писала Антону Ивановичу, но так и не получила ответа…

— Да что ты говоришь, деточка?! — всполошилась Елизавета Федоровна. — Обязательно напишу сыну и попеняю на невнимание.

Расчет оказался верным. Вскоре барышня получила взволнованное письмо: «Милая Ася! Быть может, так нельзя обращаться? Но иначе не умею. Мать писала, что не отвечаю на Ваши письма… Я их не получал. И грущу. Потому что образ милой Аси жив в моей памяти, судьба ее меня живо интересует, и я от души желаю ей счастья». В другом письме он заметил: «Вспомнил» — это неверно. Не забывал. Но… сантименты не идут старому генералу, который по рангу должен представлять собой нечто важное, бородатое, хриплое…"

Завязалась оживленная переписка. Он рассказывал о жестоких боях, ранении в левую руку осколком шрапнели. О болезни матери: «Иногда — надежда, иногда — нет. Впереди ждет пустота и подлинное одиночество — у меня ведь никого нет, кроме нее». Беспокоился об Асином здоровье. И по ее просьбе прислал свою карточку: «Глупо, конечно, посылать Вам такую большую образину, но, право, другой нет. Эта из альбома штаба армии. Сходство полное, но фотограф прикрасил, прибавил волос на моей лысой голове, сгладил морщины…»

Дружеские поначалу, его письма становились все нежнее. Но будучи зрелым человеком, он боялся разочаровать Асю, оказаться для нее лишь «выдуманным героем». «Иногда думаю, — признавался в одном из писем, — а что если те славные, ласковые, нежные строчки, которые я читаю, относятся к созданному Вашим воображением идеализированному лицу, а не ко мне, которого Вы не видели шесть лет и на внутренний и внешний облик которого время наложило свою печать? Разочарование? Для Вас оно будет неприятным эпизодом. Для меня — крушением».

И все-таки несмотря на все страхи и сомнения весной 1916 года он сделал ей предложение. И оно было принято.

«Явилась надежда — яркая и радостная, — пишет он. — Пробивая себе дорогу в жизни, я испытывал и неудачи, и разочарования, и успех. Одного только не было — счастья. И как-то даже приучил себя к мысли, что счастье — это нечто нереальное, призрак. И вот вдали мелькнуло… Асенька, так все это правда? И в хмурую осень может выглянуть яркое летнее солнце? И не только осветить, но и согреть?..»

В другом письме трогательно замечает: «Если в нашей жизни счастье в очень большой степени будет зависеть от меня, то оно почти обеспечено. Ни перевоспитывать, ни переделывать Вас, моя голубка, не собираюсь. Сумею ли подойти — не знаю, но кажется мне, что сумею, потому что, потому что я люблю Вас. И в думах одиноких, острых и радостных вижу Асю женой и другом».

Мучительно хочется ее увидеть, но увы… Редкие отлучки с фронта он проводил в Киеве с тяжелобольной матерью, к которой был очень привязан. Осенью 1916 года Елизавета Федоровна умерла от пневмонии. Ксения приехала на похороны. Большое горе, долгожданная встреча, надежды на новую жизнь — все обрушилось на обоих так внезапно…

«Гляжу на тебя, и кружится голова», — тихо проговорил Деникин и коснулся губами ее теплой щеки. Они стояли на балконе, вглядываясь в мрачную темноту ночи, в редкие мерцающие огоньки, и пытались осмыслить все, что с ними произошло. Он понял, что напрасно мучился сомнениями, не окажется ли возраст непреодолимой преградой, ему ли, «а не тому неведомому, которого создало ее воображение», предназначены ласковые слова. Ася любила именно его. «Моя жизнь обрела новый смысл, — признался Антон Иванович. — Я теперь верю в будущее. Живу им». Венчаться решили, как только кончится война. Пока же опять приходилось расставаться…

А события между тем приобретали все более трагический характер. И Деникин это чувствовал. «Родная моя, начинается новый, катастрофический период русской истории. Бедная страна, опутанная ложью, провокаторством и бессилием!» — пишет ей в сентябре 1917 года из бердичевской тюрьмы — Временное правительство обвинило Деникина в поддержке «мятежа генерала Корнилова».

Ася, которая жила в Киеве в квартире покойной Елизаветы Федоровны, пришла в ужас, узнав, что жениху и арестованным с ним генералам грозит военно-революционный трибунал. Она быстро организовала их защиту, сумев договориться с самыми известными киевскими адвокатами. Однако из Бердичева узников неожиданно перевели в городок Быхов Могилевской губернии, едва не устроив самосуд на вокзале.

Ксения, выяснив, что правила содержания заключенных в быховской тюрьме не слишком строги и допускаются свидания, бросилась туда. Вспоминала: «Вошла в камеру и… смутилась. Там много народу, и все на меня смотрят. Улыбается своей милой, смущенной улыбкой мой генерал. А мне хочется целовать его руки и плакать». В камере — столик с корявой закоптелой керосиновой лампой, два стула и арестантские койки. Она опустилась рядом с ним на жесткую кровать, прикрытую солдатским одеялом, и тихонько спросила:

— Ну как ты здесь?

— Читаю много. Асенька, ты любишь д’Аннунцио? Ни у кого положительно нет такого яркого, красивого, кружевного рисунка чувств, как у него.

— Вот уж не предполагала, что командир легендарной Железной бригады может быть таким сентиментальным! Да еще где? В тюрьме.

— Ну, тюрьма будет не вечно.

Больше месяца она каждый день навещала Антона Ивановича и его товарищей: сообщала последние новости, подкармливала. Генерал Корнилов в шутку прозвал Асю «квалифицированной спиртоношей», поскольку она ухитрялась проносить запрещенную водку в своей широкой меховой муфточке. В ней же доставила в камеру два револьвера — заключенные всерьез готовились к побегу. «Да эта кисейная барышня на самом деле настоящая боевая подруга», — удивился Деникин.

Но оружие не понадобилось. Второго декабря из Могилевской ставки примчался офицер и сообщил, что большевиками назначен новый главковерх Николай Крыленко. Исполнявший обязанности Верховного главнокомандующего генерал Николай Духонин тут же приказал освободить всех заключенных — от красных можно было ожидать чего угодно.

Арестанты спешно покинули быховскую тюрьму. «На квартире коменданта мы переоделись и резко изменили свой внешний облик, — вспоминал Деникин. — Лукомский стал великолепным „немецким колонистом“, Марков — типичным солдатом, неподражаемо имитировавшим разнузданную манеру „сознательного товарища“. Я обратился в „польского помещика“. (Происходивший из саратовских крестьян по отцу и мелкопоместных польских дворян по матери, по-польски он с детства говорил свободно. — Прим. ред.) Только Романовский ограничился одной переменой генеральских погон на прапорщичьи».

Антона Ивановича было совершенно не узнать. Он сбрил свою знаменитую бородку клинышком, укоротил усы, поменял мундир на цивильный костюм и с документами на имя помощника начальника перевязочного отряда Александра Домбровского сел в первый же проходящий поезд. Беглецов повсюду искали. На станциях появились объявления о сбежавших генералах, патрули тщательно проверяли бумаги пассажиров. Деникину не раз приходилось сжимать в кармане рукоятку револьвера, но обошлось.

По охваченной смутой стране, окольными путями, с подложными документами, в одежде с чужого плеча будущие руководители Белого движения пробирались к атаману Каледину, где начали формировать Добровольческую армию. Дон всколыхнулся. Казачья столица — Новочеркасск — напоминала военный лагерь.

«На тротуаре трудно разойтись: мелькают красные лампасы, разноцветные кавалеристы, белые платки сестер милосердия, громадные папахи текинцев. По улицам расклеены воззвания, зовущие в Добровольческую армию, в партизанский отряд есаула Чернецова, войскового старшины Семилетова, в отряд Белого дьявола — сотника Грекова», — вспоминал участник Белого движения писатель Роман Гуль.

Вскоре до Новочеркасска добралась и Ася. Свадьбу решили больше не откладывать. На Рождество обвенчались. Холодная полутемная церковь на окраине города освещалась дрожащими огоньками свечей. Гостей не было, лишь четыре свидетеля-шафера — генерал Марков, полковник Тимановский и два адъютанта.

Невеста мечтала о красивом белом платье и длинной фате, но об этом нечего было и думать. Весь гардероб Ксении состоял из поношенного дорожного костюма. Жена атамана Каледина отдала ей свою белую, украшенную цветами блузку и черную юбку. Кофточка оказалась слишком широкой, юбка — длинноватой. Однако хорошенькая невеста и солидный сорокапятилетний жених, годящийся ей в отцы, выглядели совершенно счастливыми.

Через полтора месяца Добровольческая армия ушла в задонские степи — в свой Первый Кубанский поход, который назвали Ледяным. Антон Иванович возглавил одну из дивизий, а после трагической гибели генерала Корнилова — его убила граната, влетевшая в комнату, — принял на себя командование.

Ксения осталась в Новочеркасске. Под девичьей фамилией Чиж она поселилась у некой госпожи Яблоковой на улице Дмитриевской. Однако когда туда явились на постой офицеры из отряда полковника Дроздовского и им не хватило места, они предложили хозяйке отказать жиличке от комнаты.

— Никто не может лишить нас заслуженного сна! Мы шли без отдыха целую неделю и сражались, чтобы присоединиться к Деникину, — заявил один из них.

— И теперь выгоняете на улицу его жену?! — возмутилась Ася.

— Ну, барышня, — засмеялся поручик, — если вы жена генерала Деникина, то я — персидский шах!

Асе ничего не оставалось, как прибегнуть к свидетельству венчавшего их священника. Посрамленные офицеры долго извинялись перед юной генеральшей…

Добровольческая армия возвращалась на Дон, ведя непрерывные бои. Деникин писал жене: «Моя душа полна Тобой. Я сейчас не могу и не хочу связно описывать события. Жив. Здоров. Бодр. Сознаю крайнюю сложность обстановки, но вижу просветы. Борьба — до конца. Все мои мысли, желания, мечты — к Тебе, любимая, к Тебе, моя желанная».

Не слишком удачный Первый Кубанский поход закончился на юге Донской области, около станицы Мечетинская. Деникину удалось главное — сохранить армию и ее боеспособность. Но выносить разлуку с Асей он дольше не мог и в конце мая 1918 года вызвал ее к себе: «Моя ненаглядная женушка! Просил тебя приехать, но теперь боюсь, что дорога будет и слишком трудна, и несколько опасна… Стратегическое положение вполне благоприятное. Политическая обстановка небывало запутанна… но сейчас не хочется говорить ни о чем „постороннем“. Такая бездна ласки в сердце моем. Жду тебя с огромным нетерпением».

Получив весточку, Ася тотчас же отправилась в путь и пробыла в Мечетинской три недели.

Последовал второй поход на Кубань. «Нас было мало, — вспоминал Деникин, — восемь-девять тысяч против восьмидесяти — ста тысяч большевиков. Но за нами военное искусство… В армии был порыв, сознание правоты своего дела, уверенность в своей силе и надежда на будущее». На этот раз от большевиков очистили всю Кубань, Задонье, Ставрополье и Северный Кавказ.

В августе 1918-го Деникин с налета взял Екатеринодар, а три дня спустя получил письмо от жены, в котором она сообщала, что ждет ребенка. Второпях ответил: «Курьер уезжает. В моем распоряжении лишь несколько минут. Безмерно рад, если правда, что исполнится моя мечта о Ваньке. …Глубоко и искренне люблю». Передав письмо, вышел на улицу и закурил.

Еще глухо перекатывался гром орудий, но завоеванный город уже было не узнать: улицы чисто выметены, из церквей с широко распахнутыми дверями доносилось хоровое пение, нарядные женщины словно из забытого сна отражались в витринах магазинов. «Как хорошо, что мой будущий сын будет жить в таком городе», — подумал генерал.

Вскоре в Екатеринодар, ставший столицей Белого движения, переехала и Ася. Квартира Деникиных располагалась на Соборной площади в доме владельца обувной фабрики грека Фотиади. Мужа молодая генеральша видела нечасто. Она училась хозяйствовать, стряпать и быть предельно экономной, зная, что Антон — бессребреник и на золотые горы супруге правителя Юга России рассчитывать глупо.

Из-за своей крайней щепетильности он, по свидетельству сослуживца, «довольствовался таким жалованьем, которое не позволяло удовлетворить насущные потребности самой скромной жизни», поэтому, несмотря на теплую погоду, ходил в тяжелой черкеске, которая прикрывала последние изорвавшиеся штаны. И только когда в Новороссийск прибыли тюки с английским обмундированием, командующий Добровольческой армии обновил гардероб.

Двадцатого февраля 1919 года на свет появился долгожданный ребенок Деникиных. Роды были очень тяжелыми, врачи даже телеграфировали командующему на фронт, что возможно придется выбирать, кого спасать, — мать или дитя. Деникин помчался в Екатеринодар, мучаясь страхом и неизвестностью. К счастью, выжили оба. Но Антон Иванович был разочарован тем, что родилась дочь, а не сын. У бедной девочки оказалась огромная шишка на голове — следствие того, что ее тащили акушерскими щипцами.

«Папа полюбил меня, только когда мы эмигрировали в Англию, с того момента, как стал учить ходить, — со смехом вспоминала впоследствии Марина Антоновна. — Забыл, что я не Ванька». Дочь, которую Деникин звал Машей, выросла красавицей и умницей. К тому же озорной, веселой и талантливой. Генерал души в ней не чаял.

Весной 1919-го Добровольческая армия начала наступление с Северного Кавказа, летом заняла Донбасс, взяла Киев, Харьков, Одессу, Царицын. Осенью Деникин нацелился на Москву. Шестого октября конница генерала Шкуро закрепилась в Воронеже. Через неделю части генерала Кутепова заняли Орел и оказались на подступах к Туле. Еще одно усилие — и войско услышит радостный перезвон московских колоколов…

Но неожиданно в тылу вспыхнуло восстание Махно, и Деникину пришлось отозвать крупные силы с фронта. Красные, заключив перемирие с Махно, провели контрнаступление, в результате которого начался откат деникинских войск на юг, к Черному морю. Антон Иванович в отчаянии писал жене: «Нет душевного покоя. Каждый день — картина хищений, грабежей, насилий по всей территории вооруженных сил».

После новороссийской катастрофы, когда во время эвакуации в Крым погибли тысячи солдат, казаков и офицеров белой армии, генерал подал в отставку. Семнадцатого апреля 1920 года был обнародован его последний приказ: «Барон Врангель назначается Главнокомандующим Вооруженными силами Юга России. Всем, шедшим честно за мною в тяжелой борьбе, — низкий поклон. Господи, дай победу армии и спаси Россию».

Все было кончено. Деникин, поседевший, ссутулившийся, на английском дредноуте «Мальборо» отплыл с семьей в эмиграцию. Весь их капитал в переводе на британскую валюту составлял тогда менее тринадцати фунтов стерлингов, а ведь на его иждивении кроме родных были дети генерала Корнилова.

Вначале попали в Англию, где власти безуспешно пытались убедить генерала возглавить русское правительство в изгнании. Затем начались скитания по Европе: Бельгия, Австрия, Венгрия, снова Бельгия, пока наконец в 1926 году не осели во Франции.

«По приезде в Париж, — напишет Деникин позднее, — сразу окунулся в водоворот политиканства, подвергаясь „уловлению“ со стороны одних, желавших использовать мой авторитет и мое перо, и травли со стороны других». Но белый генерал чурался политики и старался держаться вдали от «эмигрантской склоки».

Миновали дни бесконечных боев и тяготившей Деникина безграничной власти. Вернулось забытое ощущение мирной жизни и относительного покоя, но ничто не могло успокоить память. По ночам ему по-прежнему снились берега Дона, шелестящий ковыль, обожженная полуденным зноем степь, высокая безоблачная синева — здесь он испытал столько надежд на спасение родины…

На жизнь Антон Иванович зарабатывал литературным трудом. Сотрудничал с разными эмигрантскими изданиями — газетами «Последние новости», «Возрождение», еженедельником «Иллюстрированная Россия». Еще в Англии начал работу над «Очерками русской смуты». Он и раньше увлекался военной журналистикой и под псевдонимом И. Ночин писал в различные журналы очерки об армейском быте, нравах и порядках.

«Жена научилась делать шляпы, — сообщает генерал в одном из писем знакомым. — Марина растет и учится во французской школе. Я продолжаю писать, занятие, которое в эмигрантских кругах вознаграждается не больше, чем труд поденщика». В английских и французских банках хранились деньги российского правительства, и Союз бывших русских послов, получивших к ним доступ, выделил Деникину небольшую пенсию. Однако этих денег едва хватало, экономить приходилось на всем, даже одежду покупали подержанную.

В их маленькую квартирку в Париже часто захаживали гости, среди которых были не только прежние сослуживцы генерала, но и знаменитые литераторы — Бунин, Куприн, Бальмонт, Цветаева… Одним из ближайших друзей Антона Ивановича в эмиграции стал самобытный русский писатель Иван Сергеевич Шмелев. Они часами беседовали, вспоминая прошлое.

Подружились и их жены. Ольга Александровна Шмелева была очень похожа на Ксению Васильевну: такая же по-житейски мудрая, практичная и самоотверженная. У ее племянницы, вышедшей замуж за французского дипломата, был маленький сын Ивушка. Шмелев стал его крестным отцом. Ив Жантийом-Кутырин и дочь генерала Мариша вместе играли и росли.

Деникиным импонировало, что Шмелевы старались сохранить в своем доме московский уклад. Ольга Александровна пекла ватрушки и пирожки с разнообразными начинками, даже с вязигой, которую можно было найти в русских лавках, в изобилии разбросанных тогда по всему Парижу, неподражаемо готовила баклажанную икру и солила рыжики — с укропом и лавровым листом. А Иван Сергеевич, чтобы «пахло русским духом», сажал под окном подсолнухи и разбил огород, где выращивал не «глупую петрушку», а ароматный укроп, не хилые французские корнишоны, а настоящие огурцы, которые солили на зиму. «На чужом поле русские огурцы рощу», — довольно посмеивался он.

«Между Антоном Иванычем и дядей Ваней было некое соревнование — чья водка «слаще»? — вспоминал Ивушка. — Покупали в аптеке лечебный алкоголь, подливали воды, кажется дистиллированной, важно было знать пропорцию и как подливать, к тому же подмешивали какие-то таинственные травы, натирали какие-то корешки, причем у каждого имелся свой рецепт, и получалась отличная водка. Ее пробовали и закусывали «чем бог дал».

— А помнишь, Асенька, наших гусей в Венгрии? — спросил как-то у жены во время таких посиделок Антон Иванович.

— Как же можно такое забыть! — рассмеялась Ксения Васильевна и с удовольствием поведала Шмелевым трагикомическую историю, приключившуюся с ними в Венгрии.

Лето 1924 года Деникины провели в дачном домике на берегу озера Балатон. Завели натуральное хозяйство: поросенка, петухов, кур и гусей. Петухи пели, куры несли яйца, дородные гуси нагуливали жир. В саду в изобилии росли абрикосовые деревья, яблони, вишня и малина. Няня Мариши — Вера — готовила из ягод русскую наливку.

Однажды Деникины обнаружили, что все их гуси мертвы. Заподозрили, что птиц отравили завистливые соседи. Погоревали конечно, но делать нечего. Антон Иванович вырыл для них братскую могилу, но няньке пришла в голову мысль ощипать пух на подушки. И тут они к великой радости хозяев ожили! Оказалось, наелись ягод из настойки, которые няня Вера выбросила на двор. Гуси отведали — захмелели и уснули.

«Спасибо хоть не буянили, как Бальмонт», — со смехом заметил Шмелев. Поэт доставлял всем немало хлопот. После двух-трех рюмок Константин терял контроль над собой — скандалил в ресторанах, бил посуду, зеркала и частенько попадал в полицейский участок. На помощь обычно приходила Ксения Васильевна, хорошо говорившая по-французски, и вызволяла его. В знак благодарности Бальмонт надписал ей одну из своих книг: «Чтимой и очаровательной, очень-очень мне дорогой Ксении Васильевне Деникиной».

В жаркий сезон Шмелевы снимали домик в местечке Капбретон на побережье Атлантики — в сосновом бору у самого океана. Сюда же перетащили и Деникиных. «…На лето уезжаем в деревню, на юг, к океану, где жизнь спокойнее и дешевле и где такой восхитительно чистый воздух», — сообщал Антон Иванович приятелю. В отличие от соседнего аристократического Биаррица в Капбретоне все было просто и демократично: узкие улочки, рыбацкая гавань и уходящий на четыреста метров в океан мол — излюбленное место прогулок отдыхающих.

Друзья часто плавали с семьями по каналу Будиго на большой просмоленной лодке. Выбрав какое-нибудь живописное местечко, причаливали к берегу, на полянке расстилали полотенце, которое, как скатерть-самобранка, тут же заполнялось яствами. Появлялись и термос с чаем, и водочка. Потом гуляли среди сосен, дрока, лилового вереска, порой попадались рыжики. Грибы собирать по русской привычке любили все…

В мае 1940 года, когда немцы подходили к Парижу, Деникин с женой и дочкой на такси бывшего русского полковника Глотова отправились на юг в местечко Мимизан близ Бордо. Там и оставались все четыре года оккупации. Марина вышла замуж за француза и вернулась в Париж. Через пару лет брак распался и она снова приехала к родителям — с сыном Мишей.

В Мимизане жили почти в нищете, часто просто голодали. «Постоянно нет картошки, — записывает Ксения Васильевна в своем дневнике пятого июня 1941 года. — Осенью удалось достать три килограмма чечевицы. Открываю мешок. Чечевица мелкая, смешанная с викой, камешками, насекомыми. Рассыпаю ее горстями на ткани, с Иванычем надеваем очки и начинаем перебирать».

В Париже на черном рынке легче было достать продукты, и бывшие сослуживцы генерала, которые остались в столице, иногда отправляли посылки. Но несмотря на помощь друзей, Деникины очень похудели и часто болели — годы брали свое. Спасибо аптекарю, который даром отпускал лекарства, и доктору, не бравшему денег за визиты.

Оберегая хрупкое здоровье жены, Антон Иванович старался помогать ей по дому: пилил и колол дрова, топил печку, даже посуду мыл. А с наступлением весны копал, сажал, полол, поливал овощи на огороде, с горечью вспоминая, как мечтал в донских степях, когда «все закончится», купить клочок земли на Кубани или в Крыму и выращивать капусту.

Двадцать девятого октября 1941 года к домику Деникиных подъехал автомобиль. Из него вышли германский комендант Биаррица, штабной офицер и переводчик, услуги которого, впрочем, не понадобились — его роль взяла на себя Ксения Васильевна, владевшая шестью языками. Предлогом для визита послужило желание «засвидетельствовать свое почтение» известному русскому генералу, настоящей целью — предложить перебраться в рейх.

— В бывшем чешском министерстве внутренних дел в Праге обнаружен принадлежавший Вашему превосходительству депозит и перевезен в хранилище военных архивов в Берлине, — сообщил Деникину штабной.

— Вот как? — удивился Антон Иванович. — С какой же целью, позвольте узнать?

— С целью обеспечить ему более верную сохранность. Не желаете ли и вы переехать в Берлин? Могли бы работать там в своем архиве… — Офицер окинул взглядом бедную комнату и снисходительно добавил: — В Берлине, конечно, вам будут предоставлены более благоприятные условия.

— Спроси его: это приказ или предложение? — обратился Деникин к Асе. И когда озадаченный немец ответил, что это, разумеется, предложение, бывший командующий Добровольческой армией отрезал: — Я до конца войны никуда из Мимизана не уеду.

Ксения Васильевна побледнела: последствия отказа могли быть самыми страшными. Однако на сей раз обошлось. Только раз в месяц к ним стали наведываться представители местной комендатуры.

Деникин тяжело переживал русские поражения в начале войны, затем радовался успехам Советской армии. «Антон Иванович, выслушав вечером московскую сводку, вооружился молотком и передвигает булавки и гвоздики. Следим по карте за продвижением русского фронта. Гордимся тем, как дерется русский солдат, ибо это русский человек дерется за свою родину», — вспоминала Ася.

В июне 1945-го Деникины вернулись в освобожденный от нацистов Париж, но вскоре решили перебраться в Америку — опасались депортации в СССР. Один из осевших в США сослуживцев уступал им две комнаты в своем доме. К тому же русское «Издательство имени Чехова» в Нью-Йорке предложило легендарному военачальнику издать личные воспоминания «Путь русского офицера».

В начале декабря они сошли с трапа парохода в Нью-Йорке. В США Деникин выступал с лекциями, работал над книгой. Увы, силы стали его покидать, очень мучили сердечные боли. Летом 1947 года знакомые пригласили Антона Ивановича с Асей к себе на ферму в штате Мичиган. Пробыли супруги там недолго — после нескольких приступов генерала увезли в университетскую больницу в городок Анн-Арбор.

В предчувствии скорой развязки Антон Иванович попросил жену: «Передай Маше и Мише, что я им оставляю незапятнанное имя». Седьмого августа 1947 года сердце Деникина остановилось. Ему было семьдесят четыре года. Последними его словами, обращенными к Ксении Васильевне, стали: «Boт, не увижу, как Россия спасется».

С военными почестями старого Антона Ивановича похоронили на кладбище Эвергрин в Детройте. Позже, в 1952 году, останки перенесли на Свято-Владимирское православное кладбище в Нью-Джерси.

В те трагические дни пришло письмо от верного друга Ивана Шмелева: «Дорогая Ксения Васильевна, мир душе Вашей! Горе постигло Вас. Постигло и многих-многих нас, русских. Об нем, об утрате неизбывной, незамещаемой, я пытался высказаться, сколько хватило разумения и чувства, сказать о ныне пока еще неизмеряемой полностью потере… Генерал Деникин — живет, и — будет жить, исторически, как олицетворение русской национальной славы, чести, долга… Это — Вам и всем нам — умягчение острой боли и сиротства».

Ася пережила своего генерала на двадцать шесть лет. После его смерти вернулась во Францию, к дочери и внуку, и остаток лет провела в Париже. Она скончалась в 1973 году и похоронена там, где покоится вся уцелевшая Белая гвардия, — на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Их дочь прожила долгую и яркую жизнь. Известная во Франции писательница, журналистка, телеведущая, она дружила с Марком Шагалом, знала Пабло Пикассо и Сальвадора Дали. Последние годы провела в Версале — ее третий муж граф Жан-Франсуа Кьяпп был известным во Франции историком. В их огромной квартире в старинном доме времен Людовика XV среди антикварной мебели можно было видеть портреты и бюсты генерала Деникина, его боевое оружие. Машин сын — журналист Мишель Буде, удивительно похожий на своего деда, — с дочками Юлией и Фостин обитал неподалеку, в городке Ле-Везине.

Близкие уверяют, что последний год жизни Марины Антоновны был на редкость счастливым. Весной 2005-го она получила российский паспорт, заметив: «Теперь знаю, что умру русской». В октябре этого же года в Москве в некрополе Донского монастыря, где похоронены Иван Шмелев с супругой, состоялось перезахоронение праха генерала Деникина и его верной жены Ксении Васильевны. Марина Антоновна, уже давно не покидавшая Версаль из-за плохого самочувствия, собралась с силами и приехала с сыном в Россию. Она так радовалась, что родители соединились вновь, что в небе над ними — золотые русские купола и Москва все-таки встретила генерала Деникина колокольным звоном!

Спустя месяц Марина Антоновна ушла из жизни. Словно выполнила все то, что должна была, и тихо, во сне, покинула этот мир…