Царевна Софья Алексеевна была одной из самых неординарных женщин в русской истории, обладала не только различными талантами, но и сильным и решительным характером, дерзким и острым умом, побудившими эту женщину захватить власть и на некоторое время стать самодержавной правительницей огромного государства…

Cудьба рассудила так, что у этой женщины был младший брат — не просто незаурядный, а гениальный. Единственный гений, когда-либо рождавшийся в династии Романовых. А родись она в другое время — немного позже, во время расцвета русского «царства женщин» — и она могла бы стать великой правительницей, подобной Екатерине II.

Родись она немного раньше — и тогда, возможно, она тоже стала бы великой правительницей, царицей-ре-форматоршей… Она могла бы даже «прорубить окно в Европу», ибо интересовалась всем европейским ничуть не меньше, чем ее младший братец Петр! Но вряд ли у женщины хватило бы сил и жестокости «Россию вздернуть на дыбы».

Возможно, свои реформы Софья проводила бы мягче, осторожнее… И преуспела бы в меньшей степени, нежели решительный и бескомпромиссный Петр. Но история не знает сослагательного наклонения. Софья родилась тогда, когда родилась. И стать великой правительницей ей не удалось.

Что или кто тому виною? Неудачное время, подрастающий Петр или сама Софья что-то делала не так? Скорее всего, все сразу. Стечение обстоятельств.

От первого брака царя Алексея Михайловича с Марией Ильиничной Милославской родилось тринадцать детей. Шестой в порядке рождения была дочь Софья — она появилась на свет 5 сентября 1658 года.

Мария Милославская была плодовита, но был в ней какой-то изъян: все дети ее родились хилыми, девочки — некрасивыми, а мальчики — все до единого еще и слабоумными. Из тринадцати детей пять умерло в младенчестве и в детстве. Причем самыми нежизнеспособными были мальчики. Двое из сыновей, достигшие-таки взрослости — Федор и Иоанн — тоже умерли молодыми.

Пожалуй, из всех детей Алексея Михайловича от Марии Милославской, единственным здоровым и талантливым ребенком была именно царевна Софья. Другие девочки — Марфа, Екатерина, Мария, Феодосья, Евдокия — и сравниться с ней не могли. Они были самыми обычными «теремными» барышнями: ленивыми, покорными, охочими до сладкого и с легкостью смирившимися с участью затворницы.

Но Софья с самых ранних лет проявляла несвойственные для женского пола в допетровскую эпоху ум, любопытство и живость. Кстати, грамоту Софья освоила быстро, так что Симеон Полоцкий, приставленный наставником к ее брату Федору, наследнику престола, частенько бывал больше доволен ею, нежели ее братьями.

Тот же Полоцкий учил ее и астрологии — очень интересовалась маленькая Софья движением светил небесных и влиянием их на судьбы тварей земных… Но все, чему она обучалась — втайне от отца и придворных — все знания и умения ей предстояло похоронить в монастыре, предназначенном ей от рождения.

Историк Михаил Семеновский, исследователь жизни царевны-соправительницы Софьи Алексеевны, писал:

«Не только стола и именинных пирогов, но часто и выхода к обедне в день ангела Софьи не бывало. Без сомнения, то же случалось в дни рождений и именин других царевен. С царствования же Федора именинные пироги и столы вовсе прекращаются… Все эти мелкие подробности важны для нас в том отношении, что они показывают всю ничтожность роли, какая выдавалась царевнам с малейших лет.

Дни рождения встречались без всяких торжеств и празднеств, да и чему было радоваться: с рождением дочери прибавлялась только новая инокиня, судьбою, вековым обычаем обреченная на уединенную, тихую жизнь вдали от всего, что так сладостно в жизни, от печалей и радостей, жизни общественной.

Никакой монастырь не мог быть скромнее и благочестивее царских теремов. В глубоком уединении, частью в молитве и посте, частью в занятиях рукоделием и в невинных забавах с сенными девушками проводили свои дни дочери царя Алексея Михайловича. Никогда посторонний взгляд не проникал в их хоромы: только патриарх и ближние сродники царицы могли иметь к ним доступ.

Самые врачи приглашались только в случае тяжелого недуга, но и они не должны были видеть лица больной царевны. Так был строг полуазиатский обычай, игравший роль придворного этикета.

В церковь царевны выходили скрытыми переходами, становились в таком месте, где были никем не видимы. Если же отправлялись в монастыри вне дворца для молитвы и в окрестные дворцовые села, что случалось, впрочем, редко, то выезжали в колымагах и рыдванах, отовсюду закрытых завешанными тафтою стеклами.

Не было при дворе ни одного праздника или торжества, на которое являлись бы царевны. Только погребение матери или отца вызывало их из терема: они шли за гробом в непроницаемых покрывалах. Народ знал их единственно по имени, возглашаемому в церквах, при многолетии царскому дому, также по щедрым милостыням, которые они приказывали раздавать нищим.

Ни одна из них не испытала радостей любви, и все они умирали безбрачными, большей частью в летах преклонных. Выходить царевнам за подданных запрещал обычай, выдавать их за принцев иноземных мешали многие обстоятельства, в особенности различие вероисповедания.

Таким образом, отшельницы мира с самого младенчества, недоступные никаким надеждам или желаниям, выходившим из круга повседневной жизни, нисколько незнакомые ни с семейным, ни с общественным бытом, ни тем менее с жизнью государственной, царевны увязали в своих недоступных светлицах".

Когда Софье было одиннадцать лет, ее мать, Мария Ильинична Милославская, умерла родами, произведя на свет очередную девочку. Отец, царь Алексей Михайлович, немедленно женился снова — на молоденькой и хорошенькой Наталье Кирилловне Нарышкиной. Которая 30 мая 1672 года родила ему здорового мальчика Петра.

За сыном-первенцем последовали еще две дочери — Наталья и Фе-одора. Дети от Нарышкиной, как назло, были красивые, здоровые, живые и умные: мальчик — так просто огонь, да и девочки от него не отставали.

И зашептались в теремах, что наверняка Алексей Михайлович захочет назначить наследником своего здорового младшего сына Петра, а не хворых Федора и Ивана!

Уже тогда возненавидела Софья свою молодую мачеху. За то, что была Наталья Кирилловна красивой — черноволосой и стройной, с лучезарным челом и тяжелыми черными косами, с ясным взором и теплой улыбкой, с чудесным румянцем и мелодичным голосом — именно такой вспоминают ее современники…

Тогда как Софья была невысокой и полной, почти без шеи, с широким одутловатым лицом, желтоватой кожей и маленькими, холодными и пронзительными глазками. Понятно, что она просто не могла относиться к мачехе по доброму! Ненавидела она ее и за то, что та была любимой — не только пожилым супругом своим, но и всем окружением.

К Софье благоволил только Симеон Полоцкий, ценивший ее ум и способности. Даже собственный отец был против того, чтобы Софья совершенствовалась в науках, и желал как можно скорее отослать ее в монастырь. Но особенно ненавидела она Наталью Кирилловну за то, что дети у нее родились такие славные: особенно сыночек Петруша — так хорош, разумен и боек, что отец может ему власть отдать, в ущерб ее, Софьиным, родным братьям!

В 1776 году царь Алексей Михайлович скончался и на трон взошел Федор Алексеевич. Слабый, мучимый головными и желудочными болями, он почти тяготился властью… В 1681 году его первая супруга, Авдотья Гру-шецкая, родила ему сына Илью — и скончалась в родах. Мальчик прожил всего несколько дней. Федору присоветовали немедленно взять другую жену, и он обвенчался с Марфой Апраксиной — но даже не смог лишить ее девства, потому что был уже безнадежно болен.

А Софья тем временем уже двадцать три года жизни провела в затворничестве: в чтении религиозных книг, в вышивании, в беседах с нянюшками и сестрицами, в заучивании наизусть молитв, множества сказок и песен, из которых в ее затворничество лился свет жизни иной, жизни живой, украшенной любовью, расцвеченной приключениями.

И возможно, мечтала Софья и о прекрасных царевичах, и о путешествиях в Тридесятое царство — лишь бы подальше отсюда, от скуки и духоты, от надоевшего вышиванья. Сохранился ковер ее работы, подаренный ею отцу Алексею Михайловичу, и ею от руки переписанное Евангелие.

По воспоминаниям современников, Софья писала стихи-размышления и даже пьесы, которые они с сестрами и подружками ставили в своих светлицах. Сейчас это кажется странным, но на самом деле развлечения такого рода были очень популярны у затворниц — только вот зрителей у этих домашних спектаклей не было, разве что мамушки и нянюшки.

В разное время в этих спектаклях принимали участие ее невестки, жены Федора, Авдотья Грушецкая и Марфа Апраксина. Причем сестра Софьи, царевна Мария Алексеевна, глупо и жестоко подшутила над Апраксиной, засунув ей за ворот живого таракана — от чего несчастная женщина до конца жизни сохранила панический страх перед этими насекомыми.

А когда Софья вошла в возраст, стала взрослой девушкой, ей приходилось все больше времени проводить в покоях, предназначенных для нее в монастыре… Она не торопилась принимать пострижение, хотя понимала неизбежность этого. Но начиная с девятнадцати лет почти все время жила в монастыре.

Из заточения Софья решилась выйти, когда брат ее Федор, недолго правивший после смерти отца, оказался на смертном одре. Уже было ясно, что наследников Федор не оставит и править после него придется Ивану — с соправителями, конечно, потому что по малолетству и слабоумию самостоятельно править Иван не мог.

Конечно, возможен был еще вариант, что царем станет здоровый и смышленый Петр — но при нем, по его малолетству, тоже должен находиться соправитель. А Софья не желала допустить до власти Нарышкиных во главе с ненавистной мачехой. И она решилась действовать.

Де ла Невилль, обычно называемый «путешественником», а на самом деле — французский разведчик, присланный в Россию под видом польского гонца, с секретным поручением разведать о переговорах русского двора со шведским, оставил небезынтересные «Записки о Московии 1689 года».

В них, помимо ругани в адрес «русских варваров», не знающих иностранных языков и не признающих католичества, содержатся и очень интересные сведения о политической жизни России конца семнадцатого столетия, о придворных интригах и наблюдения за выдающимися историческими личностями того времени. Невилль лично знал Василия Голицына и видел Софью. Насколько объективен де Невилль в своих записках — неизвестно, но других столь же подробных документов просто не существует.

Де Невилль писал о Софье:

«Показывая брату своему, царю, любовь самую искреннюю, сердечную, дружбу самую нежную, Софья притворно или истинно, но жаловалась на обычай, который обрекает ее на разлуку с братом, лишает ее возможности видеть его светлые очи и ухаживать за ним, как за другом, здоровье которого ей бесценно.

Ежеминутно она посылала узнавать о здоровье страждущего, о ходе его болезни, не упускала ни малейшего случая передать царю свою нежную любовь к нему и отчаяние, которому предается она, не имея возможности всюду быть подле него и окружать своими заботами. Искусно подготовивши таким образом умы царедворцев, она вышла из монастыря с единственной, по-видимому, целью видеть умирающего.

Первый шаг был сделан. Она осталась у братниного одра. Все заботы о нем приняла на себя, без ее ведома никто к нему не приближался, она подавала ему лекарства и утешала его. Эта умная царевна хорошо рассчитала, чем и как можно приобрести любовь, дружбу и признательность Федора.

В самом деле, она не только снискала любовь брата, но и возбудила к себе уважение со стороны каждого из вельмож, удивляла их своим умом, своими познаниями, льстила их самолюбию, привязала и народ простой своим благочестием, щедростью. Те и другие были преданы ей, любили и уважали Софью и досадовали, что обычай воспрещает ей показываться на публике. Честолюбивая царевна не замедлила выполнить как их, так и свое задушевное желание, она оставила монастырь".

В последние месяцы жизни брата Софья забрала над ним такую власть, что все приказы царя Федора писались согласно ее воле и чуть ли не под ее диктовку. В частности, она настояла на том, чтобы из Москвы были высланы верные друзья и советчики Натальи Кирилловны — Артамон Сергеевич Матвеев и его сын Андрей.

Несчастная Наталья Кирилловна извелась страхом за своих близких и прежде всего — за детей. Петрушу она вообще уже старалась не выпускать из покоев. Особенно усилился ее страх, когда внезапно, проболев всего день и «промучившись животом», умерла ее младшая дочка, четырехлетняя Феодора. Наталья Кирилловна полагала, что это Софья отравила девочку, что Софья хочет отравить всех ее детей!

Что ж, предположение было недалеко от истины. Софья действительно мечтала как-нибудь извести Петра. Но вряд ли она приложила руку к смерти Феодоры: девочка не представляла для нее угрозы.

В ту пору у Софьи были другие заботы. В частности — как избежать осуждения за добровольное оставление монастыря. Для этого она уговорила и сестер, и теток тоже покинуть монастырь и начать появляться прилюдно хотя бы в церкви. Таким образом, возможным хулителям и поборникам старинной нравственности причлось бы осуждать не только царевну Софью, но еще почти дюжину царевен разных возрастов!

Прав был де Невилль, когда писал о ней: «Эта принцесса с честолюбием и жаждой властолюбия, нетерпеливая, пылкая, увлекающаяся, с твердостию и храбростью соединяла ум обширный и предприимчивый».

Но вот случилось неизбежное: царь Федор умер. В день его похорон на заседании Государевой думы патриарх Иоаким выступил с речью, в которой говорил об отречении Иоанна в пользу младшего брата его, Петра. Вряд ли отречение на самом деле имело место — Иван не был способен к реальному принятию решений. Скорее всего, это решение было принято за него сторонниками Натальи Кирилловны Нарышкиной. Патриарх немедля отправился в покои Нарышкиной и благословил юного государя.

Софья этого никак не могла допустить. Через своего сторонника князя Ивана Андреевича Хованского — чаявшего, между прочим, женить своего сына на одной из младших сестер Софьи и таким образом породниться с Романовыми, — Софья подняла на бунт стрельцов, сообщив им ложную весть о якобы произошедшем убийстве царевича Ивана.

Возмущение народное подогревалось бесплатной раздачей «зелена вина» — и кончилось тем, что толпы разъяренных пьяных стрельцов ворвались в Кремль. Наталья Кирилловна вывела на Красное крыльцо обоих наследников: шестнадцатилетний слабоумный Иван трясся и плакал от ужаса, десятилетний Петр смотрел спокойно, но именно тогда появился у него нервный тик — подергивание уголка рта — по которому и многие годы спустя приближенные определяли, что государь разгневан или недоволен.

Однако, даже увидев живыми обоих царевичей, стрельцы не успокоились. Они жаждали крови. Первым убитым стал князь Долгорукий, пытавшийся не пустить стрельцов на Красное крыльцо к царевичам. Его разорвали на части. Иван при виде крови забился в припадке. Петр вцепился руками в ограду и смотрел, не отрываясь. Он на всю жизнь запомнил, как это было…

Но Софье этого было мало. Она старалась как можно более полно использовать гнев стрельцов — и через Хованского продиктовала им имена тех, кто непременно должен быть принесен в жертву ее будущей власти: Иван Нарышкин, брат Натальи Кирилловны, и Артамон Матвеев, ее верный советник…

Петр видел, как рыдала мать, цепляясь за одежду брата, уходившего на расправу к стрельцам с иконой в руках. Как она валялась в ногах у Матвеева — прося прощения неведомо за что… Оба они добровольно вышли к разъяренной толпе — и были растерзаны. Петр видел их смерти. Стоит ли удивляться тому, как жестоко впоследствии сам он расправлялся со стрельцами? Можно ли было им ждать от него милосердия?

В конце концов, стрельцов утихомирил Хованский, предложив возвести на престол обоих братьев сразу, но чтобы правила за них по слабоумию старшего и по малолетству младшего — премудрая царевна Софья. Впрочем, царевной она оставалась недолго и вскоре повелела писать свое имя рядом с именами Ивана и Петра, и именовалась отныне «великой государыней, благоверной царицей Софьей».

В благодарность за содеянное Софья приказала выдать стрельцам по десять рублей каждому — значительная сумма для того времени.

Наталью Кирилловну с детьми — Петром и Натальей — Софья выслала из Москвы в село Преображенское. Ивана оставила при себе — к великому его огорчению. Иван любил красивую и ласковую мачеху, любил веселого братца, который никогда его, убогого, не обижал. А вот Софью Иван боялся — пугающей казалась ее постоянная угрюмость и холодный взгляд.

Но Софье чувства брата были безразличны. Он был ей нужен рядом — как гарантия законности ее власти, чтобы была возможность в любой момент предъявить Ивана народу.

Так на копьях стрельцов взошла Софья на трон. Так, пролитой кровью невинных, началась эпоха ее правления. И окончилась она так же: кровью…

Андрей Артамонович Матвеев, сын растерзанного стрельцами боярина Матвеева, так характеризовал Софью:

«Царевна Софья была исполнена высокоумия и хитрости. По властолюбивому снискательству величия ее царевнина любочестия неукротимое намерение принуждало возвыситься на царское достоинство, по древнему примеру восточного греческого императора Феодосия, при котором сестра его Пульхерия самовластвовала больше того самого цесаря под его именем, о чем история царства греческого точнее объявляет, так тоже то реченное властолюбие неусыпно возбуждало Софью Алексеевну, чтобы скипетром самодержца править».

И великий русский историк Н. М. Карамзин тоже присоединился к обвинителям Софьи:

«Здесь не место описывать характер Софьи, которая есть одна из величайших женщин, произведенных Россией. Скажем только, что она по уму, свойствам души своей достойна была называться сестрой Петра Великого, но, ослепленная властолюбием, хотела одна повелевать, одна царствовать, и наложила на историка печальный долг быть ее обвинителем».

Но в период ее правления, разумеется, современники соревновались в славословиях Софье, и каких только комплиментов не делали ее уму, душевным качествам и даже внешности…

Из-за этого некоторые позднейшие авторы задавались вопросом — так ли уж Софья была некрасива? Однако сохранился один прижизненный портрет-гравюра, который сама Софья находила вполне сходным с собою и который взял за основу художник В. И. Суриков для своей знаменитой картины.

В эту эпоху правления и всеобщего восславления Софьи, сам Патриарх Цареградский писал ей в 1686 году:

«Редко самого мужа благого украшают четыре главные добродетели: теплая вера, разум, мудрость, целомудрие, ты обладаешь ими всеми. Теплую веру делами показуешь, разум показала в состязании приснопамятном, мудростью ты председательствуешь и именем, и самим делом, как вторая Марфа, а девство сохраняешь по примеру пяти целомудренных дев, с ними же вгрядешь в радость жениха».

Что касается девства — тут патриарх заблуждался. Девственницей Софья не была уже очень давно. Ее первым любовником стал Василий Васильевич Голицын.

Он родился в 1633 году, получил блестящее и необыкновенное для своего времени воспитание и образование, знал греческий, латинский и немецкий языки. Де Невилль в «Записках о Московии 1689 года» писал о встрече с Василием Голицыным:

«Явясь на аудиенцию к нему, я думал, что явился к какому-нибудь итальянскому герцогу, все блистало в доме Голицына великолепием и вкусом. В продолжение беседы на латинском языке он расспрашивал меня о войне императора и его союзников с королем французским, о революции английской и других европейских событиях. Предлагал мне различных сортов вина и водки, но сам ничего не пил.

Нет сомнения, Голицын — человек самый образованный, вежливый, самый великолепный из всех сановников московских. Он хорошо говорит по-латыни, чрезвычайно благоволит к иностранцам… все его удовольствия заключаются в умной беседе. Он презирает знатных родом и, следовательно, тупых умом, выводит людей хотя из низкого звания, но пригодных как по способностям, так и по преданности к нему.

Зная основательно три языка иностранных, он изучает ныне французский. Скорее великий политик и кабинетный человек, нежели воин, Голицын блистал яркою звездою между его соотечественниками, глупыми, жестокими, нищими и трусами, сплошь невольниками".

Понятно, что знающий иностранные языки, интересующийся всем иностранным и даже питающий склонность к католической церкви, Василий Голицын не мог не понравиться французскому посланцу. Но и для Софьи — перезрелой уже девушки, наделенной умом и богатым воображением — Голицын показался куда привлекательнее большинства его современников: угрюмых бородачей, купающихся в роскоши, но едва умеющих написать собственное имя…

С портрета смотрит на нас склонный к полноте блондин с тонким и хитрым лицом, носящим следы былой красоты, с бородкой и усами, подстриженными на европейский манер. Голицыну исполнилось 48 лет, когда начался его роман с Софьей. Он был женат. Первый его брак с Федосьей Долгоруковой оказался бесплоден, и он сослал жену в монастырь, и взял другую — молодую, очень красивую Евдокию Стрешневу.

Вторую жену свою Голицын любил, она принесла ему богатое приданое и детей — двух сыновей и двух дочерей — и даже в пору, когда зародилась его связь с Софьей, супруга оставалась для него мила и желанна. Но увы: Василий Голицын был прирожденным политиком и предпочел связь с некрасивой и неприятной, но умной, а главное — стоящей у власти царевной — верности своей кроткой красавице-жене.

Софья обожала, просто боготворила Василия Голицына. Сделала его первым советником и первым министром своим, забывала ради него собственную гордость и собственные властолюбивые чаяния, практически отдав государство в его руки. В разлуке Софья писала Голицыну отчаянные письма, полные нежности и страсти:

«Свет мой батюшка, надежда моя, здравствуй на многие лета! Радость моя, свет очей моих! Мне не верится, сердце мое, чтобы тебя, света моего, видеть. Велик бы мне тот день был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем тебя поставила пред собою…»

По мере развития их романа, Софья вскоре пожелала заполучить Голицына в законные мужья. Но жена его была молода, здорова и умирать не собиралась. И тогда Софья начала требовать, чтобы Голицын принудил жену постричься в монастырь. Он противился этому долго, потому что все-таки любил жену, а не Софью… Но в конце концов согласился и сказал жене о требовании царевны.

Кроткая женщина покорилась беспрекословно и отбыла в монастырь. Правда, пострига принять не успела и ей пришлось сопровождать мужа вместе с детьми в ссылку, когда рухнула власть Софьи и на трон взошел Петр.

Де Невилль, кстати, считал, что у Софьи были дети от Голицына, воспитывавшиеся «верными людьми» — дети, которых она якобы собиралась признать после того, как узаконит свой брак с Голицыным. Сомнительно. Слишком большим риском было бы рожать незамужней царевне, у которой к тому же было столько врагов при дворе!

Скорее всего, если и случались беременности, Софья «вытравляла плод», как и многие, многие теремные затворницы, осмелившиеся нарушить целомудрие и боявшиеся суровой кары за это.

Хотя, впрочем… Если ей хватило отваги попытаться встать во главе государства, если она вынашивала планы воссоединить православную и католическую церковь, если она почти добилась возможности сочетаться браком с любимым человеком — почему ей не могло хватить смелости и на то, чтобы рожать от него детей и передавать их доверенным людям? Тем более что доверенных людей у Софьи было даже больше, чем врагов.

Другим любовником Софьи был стрелец Федор Леонтьевич Шакловитый. Он был почти ровесник ей, тоже красавец, как и Голицын, но другого типа — высокий, жилистый, черноволосый и смуглый, как цыган, с «бешеными» глазами и острыми белыми зубами — точно как у волка! — по крайней мере, такой портрет складывается из воспоминаний современников.

Шакловитого Софья поставила командовать стрельцами, когда по ее приказу были казнены ее прежний помощник князь Хованский (тот самый, благодаря которому она и взошла на престол) и его сын Андрей, претендовавший стать супругом ее сестры Екатерины.

Хованский ей был уже не нужен и даже опасен, потому что он был сторонником староверов, а Софья планировала пойти еще дальше отца по пути обновления церкви и соединить церковь православную с церковью католической. А Шакловитый нравился ей уже тогда — но любовниками они еще не были. Зато он был ей верен и имел огромный авторитет среди стрельцов

Федор Шакловитый стал любовником Софьи, когда Василий Голицын покинул Москву, возглавив русскую армию во время Крымских походов 1687 и 1689 годов. Эти походы принесли пользу российским союзникам, сковав на время силы крымского хана, но для России закончились неуспешно. А для авторитета Голицына — и вовсе плачевно.

Военачальником он оказался бездарным и практически сгубил войско, не сумев не только встретиться с противником, но даже обеспечить людей и коней питанием и водой, из-за чего в войске началась эпидемия дизентерии, унесшая сотни жизней.

А тем временем, Федор Шакловитый в Москве времени даром не терял и обольщал Софью бесстыдной лестью и все новыми проявлениями якобы неудержимой страсти. Вполне возможно даже, что Шакловитый любил Софью.

Голицын — тот ее уважал и ценил, как выдающуюся личность, а вот Шакловитый мог и любить… Несмотря даже на ее внешнюю непривлекательность. Во всяком случае, когда пришло время делом доказать свою верность ей — он доказал, как никто…

Софья в конце концов сдалась и приблизила к себе Шакловитого, который довольно быстро освоил роль царедворца и разделил заботы князя Василия в поддержку царственных амбиций регентши. По заказу Шакловитого зимой 1689 года был создан и издан очередной панегирик Софье, утверждавший, что державу и силу Господь даровал в равной степени царям Ивану с Петром и их сестре-царевне, а вот Премудрость — только Софье Алексеевне.

По его же указанию были созданы большие гравюры с коронационным портретом Софьи — в царском облачении, со скипетром и державой в руках. Как уже сообщалось выше, портреты Софье понравились. Должно быть, художник ей польстил… Но как же некрасива была эта женщина, если нравилась себе на этой ужасной гравюре!

До Москвы дошла весть о военных неудачах Голицына, в народе поднялся ропот. Голицын возвращался—и Софья устыдилась своей измены. Она отвергла Шакловитого и вновь раскрыла объятия первому любовнику. Встретила его нежно, как победителя. И была очень разгневана на юного Петра, который отказался приветствовать Голицына по возвращении его из Крыма. Петр считал, что Голицын только зря сгубил людей, раздражил татар и обнажил русские границы.

Вообще, братец Петруша даже в своем Преображенском оставался источником постоянной тревоги для Софьи. Одни его потешные полки чего стоили! Пока мал был — он и впрямь потешался полками, с иностранцами дружил, а как подрос, так личное, хорошо обученное на западный манер войско — не чета стрелецкому! — для него сделалось надежной защитой, а для Софьи — угрозой.

По мере взросления Петра, у него появлялось все больше сторонников — и все больше противников было у Софьи. Неприличным считалось, что при взрослом уже царе Россией правит женщина. Начались народные волнения. Во время одного из них Софья решила последовать историческому примеру Ивана Грозного и «напугала» народ немедленным своим отречением.

Она ожидала, что бунтовщики падут ниц и будут умолять ее остаться… И вовсе не ожидала она, что предводители мятежной толпы от имени народа ей скажут: «Полно, государыня, давно вам в монастырь пора, полно-де царство мутить, нам бы здорово цари-государи были, а без вас-де пусто не будет». Вот тогда Софья и приняла решение устранить Петра во что бы то ни стало.

Де Невилль так трактовал замыслы Софьи и Голицына:

«Затруднение состояло лишь в том, чтобы заставить Голицына одобрить убиение обоих царей, что она окончательно порешила, видя лишь в этом возможность удержать власть за собой, своим будущем мужем и детьми.

Но князь этот, более тонкий политик, нежели влюбленный, представил ей весь ужас этого замысла, убеждая ее, что исполнение его, несомненно, навлечет на них гнев и ненависть всех и каждого…

Голицын предложил Софье путь более разумный и, очевидно, более верный, состоявший в том, чтобы женить царя Ивана и ввиду его бессилия подыскать его жене любовника, на что последняя согласилась бы для блага государства, с целью дать ему наследников.

Когда потом у Ивана родится сын, царь Петр, естественно, лишится всех своих друзей и приверженцев, царевна сочетается браком с Голицыным, а чтобы сделать их брак еще более приятным для всего света, в патриархи изберут Сильвестра, инока греческой религии, но по рождению поляка, который немедленно предложит посольство в Рим для соединения церкви латинской с греческой, что, если бы совершилось, доставило бы царевне всеобщее одобрение и уважение. Тогда царя Петра можно будет принудить постричься или, если это не удастся, то можно будет избавиться от него способом, еще более верным и не столь ненавистным, как предлагаемый Софьей.

Когда это исполнится, надобно будет повести дело так, чтобы Иван открыто признал дурное поведение своей жены, объявив, что не он отец ее детей. Доказательства на все это приискать будет легко ввиду мер, которые они приняли для того, чтобы она не имела детей. Затем последует развод, и после заключения царицы в монастырь, царь женится вторично, но детей у него, разумеется, не будет.

Таким безвредным средством они без опасения наказания свыше будут править государством во все время жизни Ивана, а по кончине его сделаются наследниками по причине пресечения рода мужского в царском семействе.

Царевна, усматривая в этом плане выгоду для себя, весьма охотно одобряла все эти предположения и предоставила Голицыну исполнить их. Ей и в голову не приходило, что у Голицына были свои дальнейшие замыслы, что, надеясь пережить Софью, он не сомневался в том, что после совершенного им присоединения москвитян к римской церкви Папа назначит его законного сына наследником престола вместо тех детей, которые он прижил с царевной.

Голицын начал заниматься женитьбой Ивана, и так как цари московские никогда не сочетаются браком с иностранными принцессами, то приказано было представить ко двору всех красивых русских девушек… Выбрать девушку, которая была бы наиболее удобна для их намерения, оказалось нетрудно, по вступлении ее в супружество с Иваном ей был дан в любовники один итальянский хирург, от которого она вскоре и родила. Но, к несчастью, ребенок оказался женского пола…"

Ивана женили на Прасковье Салтыковой, которая имела от него пятерых дочерей. Кто на самом деле являлся отцом этих девочек — сам ли Иван или действительно некий итальянский хирург — доподлинно неизвестно. Одна из дочерей Прасковьи Салтыковой впоследствии вошла в историю под именем русской царицы Анны Иоанновны.

Наталья Кирилловна тоже решила поспешить с женитьбой сына и приискала семнадцатилетнему Петру невесту — двадцатилетнюю красавицу Авдотью Лопухину. Свадьбу сыграли в январе 1689 года и, хотя Авдотья была Петру не мила, уже весной 1689 года появились первые признаки ее беременности — к великому неудовольствию Софьи, боявшейся, что у Петра родится сын.

Софья решила отказаться от сложного и хитроумного плана, предложенного Голицыным, и согласилась на то, о чем давно мечтала сама и что предлагал ей Шакловитый: убить Петра. Но уже и среди стрельцов были сторонники молодого царя. В ночь на 8 августа 1689 года они донесли Петру о готовящемся убийстве, и будто бы стрельцы во главе с Шакловитым уже выступили из Москвы.

Далее, как гласят исторические хроники, Петр в одной рубахе вскочил на коня и поскакал в Троице-Сергиев монастырь, а за ним скакал его верный друг и сподвижник Алексашка Меньшиков с царскими штанами и камзолом в руках, уговаривая царя остановиться, чтобы хоть срам прикрыть. Нельзя упрекать Петра в трусости — он ведь видел, как это бывает, когда стрельцы бунтуют!

Доскакав до монастыря, юный царь, едва переведя дух, приказал привезти сюда же свою жену и мать. Их тоже подняли среди ночи и повезли в Троице-Сергиев монастырь в подпрыгивающем на ухабах рыдване. Авдотья Лопухина так перепугалась всего происходящего, что наутро у нее случился выкидыш. Но волновалась она зря: ее мужу и ей самой уже ничего не грозило, потому что стрелецкие полки один за другим переходили на сторону Петра.

Перепуганная происходящим, Софья послала к Петру патриарха, дабы он примирил брата с сестрою. Но патриарх остался рядом с Петром и в Москву уже не вернулся. Тогда пришлось ехать самой Софье и, скрепя сердце, падать брату в ноги, ибо сила теперь была на его стороне. Петр ее принял. И потребовал, чтобы Софья немедленно удалилась в Новодевичий монастырь на жительство, а еще — выдала ему Шакловитого и других заговорщиков.

Софья отказалась — но вскоре Федор Шакловитый был схвачен. Его пытали, требуя, чтобы он сознался, что это Софья наущала его убить Петра, но даже среди самых ужасных мучений Шакловитый обелял свою возлюбленную царевну и взял всю вину на себя. Шакловитый и еще двое заговорщиков были казнены.

Петр вернулся в Москву победителем. В знак покорности царской воле вдоль дороги выстроились плахи с воткнутыми топорами, на которых ничком лежали стрельцы. Но в тот раз Петр всех простил. Всех, кроме сестры — ее насильно заточили в монастыре. Правда, постричься тогда еще не заставили. Но и жить вне монастыря она уже не имела права.

Радостной была встреча на Красном крыльце двух братьев: Петра и Ивана. Иван бросился к Петру, шатаясь от радости, и Петр заключил его в объятия. Произошло это прилюдно и вызвало у присутствовавших толп слезы умиления.

Василий Голицын бы арестован вместе со всей семьей, но за него Петру бил челом его брат Борис Голицын — один из верных сподвижников юного царя. Он умолял пощадить брата, не казнить, не позорить всю фамилию Голицыных… А между тем во времена своей славы Василий относится к Борису без малейшей симпатии, не скрывал своего презрения к «пьянице и неучу». А теперь вот пьяница и неуч спас ему жизнь.

Василия Голицына лишили боярства, чинов, званий, имущества — но не княжеского достоинства, на эту уступку Петр пошел ради Бориса Голицына — и сослали с семьей на Север, в Архангельский край… Окончательным местом его жительства стал Пинежский Волок.

В сентябре 1689 года, когда Голицын только прибыл к месту ссылки, Софья смогла изыскать способ отправить ему собственноручно писанное ею письмо и 360 червонцев. В письме она обещала ему скорую свободу. О письме дознались — и еще суровее стали стеречь Софью в монастыре. Но — не устерегли…

Авдотья Лопухина была женщиной здоровой, и пережитый выкидыш не нанес особого ущерба ее организму. Уже осенью 1689 года она забеременела вновь, и на этот раз ее беременность проходила благополучно и она разрешилась сыном Алексеем — на радость мужу и всем подданным. После она родила Петру еще двоих мальчиков, Александра и Павла, но оба они умерли в младенчестве.

Петр был постоянным гостем Немецкой слободы и уже тогда начался его роман с прелестной белокурой Анной Монс и дружба с Францем Лефортом. В 1693 году Петр прибыл в Архангельск и начал строительство кораблей и проводил теперь уже морские «потешные баталии».

В 1694 году умерла Наталья Кирилловна и Петр горько скорбел о смерти матери. Зимой 1696 года умер Иван. В первых числах апреля того же года был спущен на воду флот Петра. В конце мая началась осада Азова и через два месяца крепость пала.

А Софья выжидала подходящего момента, когда снова можно будет нанести удар и вернуть себе корону!

В марте 1697 года Петр с посольством отправился в Амстердам, учился, работал на верфи, потом снова путешествовал, побывал в Лондоне, Вене, готовился отправиться в Венецию… Как вдруг из Москвы прибыл гонец с сообщением, что вновь взбунтовались стрельцы и требуют обратно на царство Софью: дескать, уж лучше царица, которая в Москве сидит, чем царь, который неизвестно где ездит!

Петр немедленно отправился в Россию. По дороге его встретил новый гонец, который сообщил, что стрельцы остановлены и разгромлены Шейным, что им не дали дойти до Москвы.

В столицу Петр вернулся 25 августа 1698 года. Уже на следующий день он решительно приступил к преобразованиям: издал указ о ношении немецкого платья, начал резать бороды боярам, удалил в Суздальский монастырь опостылевшую жену свою Авдотью Лопухину и приказал постричь ее под именем инокини Елены, восьмилетнего сына Алексея отправил за границу для получения образования, а главное — начал розыск по делу о стрелецком бунте.

Сто тридцать человек к тому моменту уже были казнены Шейным, а тысяча восемьсот сорок пять человек были арестованы. Из них сто девять сбежали, а остальных ждала страшная участь: их всех пытали, требуя признаться, что во главе бунта стоит Софья, что бунтовали они не по собственному желанию, а по ее злому умыслу. В конце концов, многие не выдержали и правда всплыла. Всплыли и «подметные письма», Софьей сочиненные и собственноручно написанные.

Далее Петр начал выяснять, как подметные письма оказались за пределами стен монастыря. Пытали приближенных к Софье женщин. По мнению ряда историков, пытали и саму Софью. Картина заговора разъяснилась, и Петр приступил к казням. 30 сентября в Белом городе были расставлены виселицы и плахи. Повесили двести одного стрельца, еще двумстам отрубили головы. Рубил головы и сам Петр, и требовал от своих верных сподвижников, чтобы они тоже рубили.

Софью насильно постригли под именем Сусанны.
Всю зиму у окон ее кельи провисели трупы троих стрельцов, в окостеневшие руки которых были вложены ее «подметные письма».
Царевна Софья, инокиня Сусанна, скончалась в Новодевичьем монастыре 3 июля 1704 года, в возрасте сорока восьми лет.

Василий Голицын пережил ее на десять лет и умер в ссылке в 1714 году. Старший сын его, Алексей Васильевич, в ссылке от тоски и безделья лишился рассудка. Внук его, Михаил Алексеевич, которому было на момент отправления в ссылку всего два года, вернулся, много путешествовал, женился на итальянке, был с нею насильно разлучен по приказу Анны Иоанновны — и тоже сошел с ума, и стал шутом при дворе этой жестокой царицы, и был ею обвенчан с шутихой Бужениновой, ради чего был выстроен знаменитый Ледяной дом! Как причудливо тасует свои карты судьба…

Царь Петр вошел в историю как Петр Великий. Он умер в январе 1725 года, простудившись во время наводнения в выстроенном им городе Санкт-Петербурге. По одной легенде — царь Петр прыгнул в воду, чтобы спасти утопающего солдата. По другой — он просто наравне со всеми по пояс в ледяной воде работал, спасая гибнущие корабли.