В русском искусстве Константин Коровин занимает свое, совсем особое место. Он был изумительный живописец, прекрасно понимал театр, музыку, сам хорошо пел, дружил с великим Шаляпиным, знал цену слову. И все, за что ни принимался, делал со вкусом, с былинным размахом, с веселой русской замашистостью в характере.
Он в начале века работал с Сергеем Дягилевым в Париже, оформлял балеты, и эти «русские сезоны» звучали как откровение для французов, и в утверждении мировой славы русского балета есть заслуга Коровина. В декорациях таких оперных спектаклей, как «Руслан и Людмила», «Хованщина», «Садко», половодье красок хлынуло на сцену, вызвав бурные восторги публики.
Живописи К. Коровина свойственно точное ощущение русской природы, интонации российских полей, перелесков, сарайчиков, мосточков. Что, казалось бы, в картине «Зимой» особенного? Стоит лошадка, рядом забор, хата, еще березка тут же, но столько во все это вложено родного чувства, что не оторвешься, раз увидев, будешь помнить всегда. Излучает эта картина какую-то энергию красоты жизни.
Бывают в живописи вещи, которые в молодости нравятся, волнуют, а потом уходят куда-то, а есть вещи, которые сопутствуют тебе всю жизнь. Так и коровинские «Зимой», «Испанки», «Мостки» живут в душе как откровение, как всегда новое слово в живописи.
И что еще в Коровине всегда восхищает: он был бескомпромиссен. Во что верил, так и излагал везде. Он был чистым и честным человеком в отношении к искусству и к своей роли в искусстве. Он не предавал высокие принципы искусства, и это тоже вызывает чувство величайшей признательности и восхищения.
Артистизм — это качество было свойственно Коровину больше, чем кому-нибудь другому. В самом его письме есть недосказанность какая-то, оно как бы само формирует из живописи, из краски, из цвета пространство, представление о предмете. С появлением его «Хористки» открылось новое представление о живописи, о чистоте цвета, его роли в живописи. Несколькими годами позже Серов своими «Девочкой с персиками» и «Девушкой, освещенной солнцем» продолжил эту линию, и это была новая волна в русской живописи, где свет, где среда, удивительная чистота цвета строили вещь, создавали атмосферу какой-то узнаваемости красоты и сока жизни. Казалось бы, состояние природы на картинах Коровина только предлог, но он адресует зрителя к большим чувствам Родины, земли родной.
Человек он был добрый, и искусство у него было доброе, широкое. Нелегкая досталась ему судьба, но Россия всегда оставалась его болью, его гордостью, ею он всецело жил в своих восторгах, в своем искусстве.
Все, кто любит и понимает живопись, любит русскую природу, не могут не любить живописи К. Коровина. Не могут, потому что она — сама живопись, олицетворение живописных начал творчества художника и именно той ее стороны, про которую В. Суриков говорил: «Колорист — художник. Не колорист — не художник». С этой формулировкой, так категорически выраженной Суриковым, можно и не согласиться. Можно назвать немало имен художников, в творчестве которых колорит не был ведущей основой, и тем не менее они были большими художниками. К творчеству Коровина целиком применима страстность суриковской формулировки.
Природа наделила его исключительным глазом колориста. Вот уж действительно живописец, милостью природы и от природы идущий. Что бы он ни писал: жаркое солнце юга или серенький денек нашей русской природы — везде, во всем его живопись соткана, если можно так выразиться, из драгоценнейших находок, заключающихся в точнейших и тончайших красочных соотношениях, характеризующих живое. Они-то, эти находки, и есть то самое зерно, благодаря которому зритель, как музыку, воспринимает поэзию зимы, прелесть свежего снега или тайну крымской ночи с ароматом роз, освещенных колеблющимся теплым светом свечей.
За свою долгую жизнь Коровин написал столько, сколько не написали бы десятки художников-«дол год умов». Необычайно эмоциональный, нетерпеливый к действию, он легко загорался перед всем, что занимало его живописный взор, — весенние проталины у берегов Истры, девушка в белом платье у ветки сирени, розы, освещенные солнцем на фоне синего моря, провинциальная уличка захолустного города, Венеция или Ташкент, Архангельск с рыбными базарами, строем мачт рыболовецких судов, олени в тундре или русская тройка на фоне Крымских гор, Ницца или ночные огни Парижа… Во всем он находил поэзию правды живописи. Везде артист с «листа природы», как музыкант с листа нот, играет свою красочную симфонию. Его радостью был увлекательный процесс сражения с натурой, когда на холсте возникает живое, творится вторая жизнь, обогащенная поэтическим чувством художника.
Константин Алексеевич, не будучи таким вдумчивым, глубоким и молчаливым, как Валентин Серов, являясь по характеру полной его противоположностью, казалось бы, не мог быть портретистом. Казалось бы, не мог. А выходило, да еще как: Т. С. Любатович, Н. Д. Чичагов, И. А. Морозов, Ф. И. Шаляпин! Все это — портреты, и притом жизнерадостные, как сам веселый Коровин. Он не любил молчаливого позирования: будучи превосходным рассказчиком, шутил и веселил позировавших во время сеансов. Вероятно, испанкам, позировавшим для его шедевра «Испанки», нравился этот веселый и красивый русский художник. Это видно по выражению их лиц.
Говорить о Коровине только как о художнике, наделенном изумительным глазом, было бы неполно. В творчестве Коровина заключено не только колористическое очарование. Коровин — это живописец, создавший целую художественную школу, лидер объединения «Союз русских художников», из которого вышли представители московской школы, под несомненным его влиянием сложились такие живописцы, как А. Архипов, С. Виноградов, С. Жуковский, Л. Туржанский, П. Петровичев, К. Юон и многие другие.
Коровин говорил: «Я очень точный художник. Я стараюсь быть очень точным, очень верным и очень цельно видеть». Точность он понимал в том смысле, что мог передать свои ощущения от природы, воплотить ее скрытое живописное начало и делать это поэтически очаровательно. Нам, которым посчастливилось быть его учениками, понятен коровинский метод, его взгляд на натуру как на цельное произведение. Когда он смотрел на натуру, он видел, как она будет выглядеть на картине. Это была его форма, но, кроме формы, было и огромное внутреннее содержание. Он влиял, в смысле живописной направленности, даже на таких художников, как В. Серов и И. Левитан. Они любили в нем талант живописца и обращались именно к этой стороне его дарования.
Коровин очень обижался, когда ему говорили, что он мажет, потому что не умеет писать по-настоящему. Он обижался, когда его обвиняли в том, что он не умеет рисовать. Однажды он показал нам свои школьные рисунки. Мы изумились подробной штудировке природы и точности академического рисунка со всеми подробностями, до ноготка…
Можно представить себе восторг такого художника, как Коровин, когда он писал свой знаменитый этюд «Зимой». Этот этюд сыграл такую же историческую роль, как «Грачи прилетели» А. Саврасова. Если взять период русского пейзажа после появления «Зимы» Коровина, то это будет целая полоса «зим» не только мастеров пейзажа, но поколения учеников Московской школы живописи.
«Зимой» — небольшой этюд самого незатейливого сюжета: белое зимнее утро. Все бело — небо, снег. Серый крестьянский домик. На сером заборчике висит особого, сложного цвета тряпка с рефлексами снега. В желтенькие саночки запряжена темная лошадка. Перед домом — береза, вдали — зимний лес. Все. Но написано это с таким восторженным чувством влюбленности в это родное, что покоряет всех, кто любит русскую природу и подлинную красоту живописи.
Этюд «Зимой» перерастает из простого этюда в картину, особенно если учесть его эстетические особенности, привлекшие взоры многих художников. Если рассматривать внимательно этот этюд, можно увидеть многое. Серые бревна избы, изгородь, цвет дуги, бархат шерсти лошади, рефлексы снега на санях. Эти цветовые Отношения стали особой эстетикой русского зимнего пейзажа, создавшей московскую школу зимнего пейзанка. Любые детали этого пейзажа говорят об изумительном мастерстве художника, рожденном взволнованным чувством. Стоит приглядеться к технике выполнения дальнего леса или сучьев берез. Все это сделано с маху и попало «тик в тик», как любил говорить наш замечательный пейзажист Н. Крымов.
Эта эстетика серых цветов и таинственного сложного цвета тряпки на заборе и дуги отразилась и на зимах Серова и Левитана, так любивших Коровина — этого Моцарта живописи.