Было совсем не больно. Только очень громко кричала мама.
Зачем мам вообще пускают к взрослым умирающим детям?! Мамы должны быть дома, смотреть телевизор, пить свои дежурные таблетки и гладить кота по шерсти. Потому что у всех мам больные сердца. Особенно, когда речь идёт о проблемах в жизни их детей.
А у меня нет проблем. Потому что меня самой нет. Умерла. Слово из шести букв. Если бы я лепила это слово из пластилина, то оно у меня вышло бы непременно фиолетовым, гладеньким и маленьким. Холодное, слизкое и равнодушно-незначительное слово.

Умерших забывают быстро. Сначала избавляются от вещей, а потом от воспоминаний. Если хранить вещи и помнить улыбки, прикосновения, слова, то можно сойти с ума. И никогда не научиться жить в отсутствии другого.

Мне даже интересно понаблюдать, как они будут без меня.

Мама. У неё есть младшая дочь. Моя сестра. Мама сможет переключиться, забыться, продолжать нянчить внуков и ходить пить чай к своей соседке.

Сестра. Мы виделись не часто. Разница в 10 лет — это много, скажу я вам. Но родители её правильно родили. Пока дети ходят в школу, родители молодые. Мои родители долго были молодыми. А потом папа ушёл. В 50 лет. У него были тоскливые глаза и отсутствие инстинкта самосохранения. Может быть, мы даже с папой встретимся… А сестра у меня хорошая. Но мы с ней всегда жили на разных планетах.

Друзья. Напишут статусы в Фейсбуке. Сделают на меня тэг. Вроде я это прочитаю. Два дня поделятся воспоминаниями. Неистово переживая, что такой прекрасный человек, как я, никогда больше не зайдёт в Фейсбук и не соберёт три тысячи лайков и пятьсот перепостов какой-нибудь очередной ерунды.

Соседи. Их больше не будут беспокоить звуки громкого блюза из моей квартиры в 4 утра. Громко слушать блюз — это надо уметь.

Он. Наверное, напьётся. Второй раз в жизни. И будет плакать на кухне. Потом будет много работать. Пару раз, идя по улице, вздрогнет — ему покажется, что это я перехожу дорогу или сижу в кафе, напротив большого окна.

Меня, как пазл, можно вытащить из вашей жизни и ваша жизнь не изменится ни на йоту.

***
Я её присмотрел давно. У неё ещё в 5 классе все было с надрывом. Отсюда проблемы и невозможность пережить то, на что другие не обращают ни малейшего внимания.

И я её уже заранее жалел. А что я мог сделать ещё? Слухи о том, что я могу всё, иногда сильно преувеличены.

Она плакала так, как плачут дети — взахлёб, до икоты, до окончания слёз в слёзных железах. Одна ехала в пустом трамвае, идущим в депо.

Уткнулась лбом в трамвайное стекло. На конечной остановке вышла и ушла в ночь, не разбирая дороги. Парень на старой машине — это был я. Парень в неё влюбился, как только она села на заднее сиденье. Зарёванная и несчастная.

А потом всё закончилось. Один год — это и так много. За этот год она ни разу не плакала. Не было ни надобности, ни желания. Слёзы текут от бессилия и непонимания ситуации.

Иногда люди, которые вам случайно попадаются, нужны для передышки. Как пауза в кино. Ставишь на паузу — и идёшь пить чай.

У неё была интересная жизнь. Она её сама выстраивала так, как хотела. Улетела на полгода в Африку. Выучила норвежский язык. Поработала в Японии. Закончила курсы дайвинга. Прыгнула шесть раз с парашютом. Защитила кандидатскую диссертацию. Научилась готовить накатамалес. Ни разу не влюбилась.

А потом он позвонил в дверь. В паузе между её поездками и сумасшедшим темпом жизни. Он, конечно же, ошибся. Его приятель жил в другом подъезде. И, если честно, в другом доме. Ошибку можно списать на случайное совпадение. И я сделал вид, что так оно и было.

За три года у них могли быть дети. Но дети их не выбирали. Поэтому однажды она улетела кормить пингвинов на Галапагосские острова. А он остался. Он знал, что она никуда не улетала. Да какая разница? Когда бабочки внутри нас умирают, уже не важно, ты здесь или ты кормишь пингвинов на Галапагосских островах. Не важно, потому что это одно и то же самое.

А потом она умерла. Клиническая смерть — это когда человек ещё не решил, он остаётся или уходит. И я не знаю, что с этим делать. Я просто смотрю, как она вытягивается в струнку и лихорадочно решает, куда она хочет больше — к нам или обратно? И никак не может решить…

А я что? Я всего лишь уставший Бог. Мне надоело принимать решения за всех. Я постарел и хочу фиников. Сладких, из моего райского сада.

Можно хоть один раз меня не впутывать?!

***
Нет шансов. Никаких. Есть только 5 минут. Мне надо успеть.

Люди умирают, когда устают от себя. Кого-то, конечно, надо отпустить.

Но не её. Не её.

Я и не отпущу. Уже дрожат ресницы. Возвращайся. Бог занят — он ест финики. И мы ему страшно надоели своими страстями и смертями. У нас много дел. Например, надо кормить пингвинов на Галапагосских островах. Или постирать мою зелёную больничную форму, которая тебе никогда не нравилась. И нам, в конце концов, надо помириться! Я не хочу без тебя!

Чёрт! Я-таки напьюсь второй раз в жизни!

***
Интересно, а пингвины едят финики? Нестрогий Бог, кажется, понимает, о чём я думаю.

— Мне неохота возвращаться, Бог!

— А ты не уходи. Тогда и не придётся возвращаться.

И запер ворота на замок.