Людка, то есть я, родилась в сентябре, не как все дети — через девять месяцев, а через семь, видимо, очень, уж, торопилась попасть в этот прекрасный и удивительный мир с названием «Жизнь…»
Всё было бы чудесно, только, вот, уж, очень я была слабенькая, и родители не чаяли, как пережить осень и зиму. А весной папа отвёз нас к бабушке, в деревню, для того, чтобы на природе, я смогла, как грибочек под ёлочкой, добрать недостающие силёнки…
Ну, так, вот, по прибытии, было решено, что мама, будет работать за бабушку, а бабушка — сидеть с внучкой… Потому, как няньчанье, почти годовалой малышки не идет ни в какое сравнение с летними полевыми работами в колхозе…
Переехала я в деревню, надо сказать, со всеми удобствами, даже, с кроваткой, потому, что мамина младшая сестра ожидала первенца, и родители здраво рассудили, мол, в Москву я вернусь «взрослой» девочкой, которой исполнится целый год, а кроватка, плавно, перейдёт по наследству…
К вящей радости всей семьи, в воскресный день, 24 июня 1962 года, у моей бабушки появилась ещё одна внучка…
Когда молодую, во всех отношениях, маму, привезли из родильного дома, малышку распеленали, и Людка, стоявшая в кроватке, увидела маленькое пищавшее живое чудо, намного меньше, чем она сама… Все на мгновение переключились на меня, потому, как было очень забавно наблюдать за тем, как одна кроха знакомится с другой.
Моя мама, которая привыкла к тому, что, в отсутствие папы, она главный мой экскурсовод по жизни, громко сказала:
-Смотри, Люда! Это — твоя сестренка!
На что я ответила сотрясением собственной попы, посредством приседаний в кроватке и радостным визгом, продолжая внимательно, насколько позволяло расстояние, рассматривать крошечную, свою, кузину…
Мама подощла к кроватке, взяла меня на руки, и поднеся поближе к малышке, спросила:
-Людочка, а как же мы назовём девочку?
На что «моё сиятельство» совершенно серьёзно — каков вопрос-таков ответ — сказало:
— АТАТА!
Как поняли? «НАТАША?» Правильно, так сестрёнку и назвали…
Дети растут, время идет, одно нехорошо… Плохо в деревне без собаки. хоть и нет в округе лихих людей и недобрых слухов, а всё одно — когда собака в доме, оно спокойнее… Всегда упредит, если, вдруг, что-то не так…
Разговоры, разговорами, а собака, сама по себе не появится…
И вот, однажды, в какой то из соседних деревень, а надо сказать названия у них, были просто необыкновенной красоты: Ожерелье, Озеренцы, Хрусловка, Наташин папа, дядя Володя взал у знакомых, чья собака, в одночасье стала многодетной мамой, месячного щенка.
Щенок был крошечным меховым пищащим комочком, боявшийся абсолютно всего, а в первую очередь — кошек. Которые с яростью диких, даром, что домашние, бросались на защиту священного своего блюдца с молоком, как только малыш появлялся в пределах его досягаемости…
И, он, голодный, спешил ретироваться в тёмный угол, далеко, под кроватью, лишь бы избежать встречи с их остными зубами и цепкими когтями. Доставалось щенку и за его миску с молоком, которую коты считали трофеем, добытым в бою, А ведь запасы молока в доме не беспредельны, особенно, когда собственная корова, ещё, только, телёнок…
Щеночка выручила мама. У неё было очень много молока. Столько, что как она говорила, хватило бы и на троих, Наташе хватало молока от своей мамы, а молоко, которое не съедала я, она, просто, сцеживала, и, к сожалению, выливала…
Но не теперь…
Теперь у него, то есть, у молока, появился весьма и весьма благодарный ценитель и «лопатель» в лице крохотного щенка с очень благородной кличкой «Верный,» так решено было именовать щеночка…
Время шло, шло, и подошло к папиному отпуску, который, не медля ни секунды, обвешанный, со всех сторон, подарками и гостинцами, на манер Новогодней ёлки, явился в тот же вечер пред наши с мамой, светлые очи…
Не смотря на то, что не видела и не слышала папу целых три месяца, Людка тут же узнала родной голос, и обхватив ручонками изо всех своих крошечных силенок папину шею, так и уснула у него на руках, отказавшись от всего на свете…
На следущее утро папа поймал себя на том, что он постоянно смотрит под ноги, чтобы ненароком не наступить на толстенький лохматенький и ушастенький «паровоз,» который неотступно, как хвостик, сопроводает маму…
Но дальше — больше… Мама присела, взяв меня на руки, чтобы я могла позавтракать — щенок лёг около, покорно ожидая своей очереди…
На немой вопрос папы «что бы это значило?» мама спокойно сказала:
-Ой, Лёша, он же маленький, его от мамки оторвали, а я всё равно молоко выливаю, пусть, уж, лучше он съест… — с этими словами она передала меня на руки папе, и сцедив оставщееся молоко в бутылочку, вылила в мисочку, из которой, в свою очередь, ел, уже, щенок.
От меня и от мамы пахло молоком, потому, как одна кормила, а другая ела, а поскольку папа постоянно общался с нами, то и он, волей неволей стал носителем этого запаха, и соответственно ещё одним, обожаемым щенком, человеком. Так он и ходил за нами хвостиком, как четвёртый член семьи, на что однажды папа, ласково потрепав щенка по загривку, с горькой иронией произнёс:
-Вот, поди ж, ты… Всю жизнь мечтал о сыне, но никогда не думал, что он будет таким лохматым, да ещё и с хвостом…
30 августа нас с Наташей окрестили в одной купели, в местной церкви: моей крёстной матерью стала моя родная тётя, мама Наташи, а крёстным отцом — муж маминой двоюродной сестры — тёти Веры — дядя Коля.
Наташиной крестной матерью стала родная сестра её папы — тётя Маша, а крёстным отцом — мой папа…
Всё проходит, прошло и лето, наступила осень, подошёл к концу папин отпуск, а вместе с ним пришла пора возвращаться, теперь, уже всей семьёй, в Москву…
Бабушка, проводив нас до дороги, по которой мы поехали, дальше, на станцию, сказала с грустью, щенку, который метался по двору, ограниченному забором:
-Ну, что, милок, уехала твоя мамка…
На следующий год, когда мы приехали в гости, летом, в очередной родительский отпуск, нас с радостным лаем, стараясь сорваться с цепи, встречал огромный пёс, из глаз которого текли слёзы… радости. Папа, увидев эту трогательную картину, подмигнув маме, торжественно и с уважением, произнёс:
-Что ж удивляться то. Сын встречает мать… отца и… — весело, подбросив и поймав меня, — …сестричку!