Для меня школьная литература распадается на две части — это две разных учительницы, одна была до конца 8 класса, другая пришла в 9−10-м. Это два мира, два образа жизни. До 8 класса литература была тошнотворным предметом, который надо было просто пережить. Я люблю читать и всегда много читала, но школьная литература была скучной, и на ней постоянно звучали какие-то глупости. Я всегда старалась прочитать произведение пораньше, потому что знала: когда мы его пройдём, меня будет от него тошнить.

Например, «Героя нашего времени» я прочитала заранее и была рада, что мне это удалось. На уроках произведения обсуждали скучно, фальшиво, ханжески. Это был вопрос предмета или вопрос учителя?

Обучение — это всегда вопрос учителя. Когда пришла новая учительница, началась совсем другая жизнь. Её интересно было слушать, было ясно, что она что-то понимает про эти книги, с ней было интересно их обсуждать. Главное было не в том, чтобы мы какие-то фразы правильные сказали по учебнику, — ей было и правда интересно, как это для нас, как мы восприняли произведение. Стало интересно писать сочинения. Причём учителю можно было сказать, что ты не сдаёшь вовремя работу, потому что ты написал, но тебе не понравилось, или всё оказалось сложнее, чем ты думал, и нужно всё переписать. Она всегда это совершенно по-человечески воспринимала. Так, у меня совершенно не складывались отношения с книжкой Шолохова «Поднятая целина», и я могла подойти и сказать «Не могу», и она говорила: «Хорошо, ты участвовала в олимпиаде, я за олимпиаду в эту клетку поставлю тебе пять, не читай». С новым учителем можно было говорить про книжки как с человеком, и это была часть живой жизни, а не какие-то фразы из гербария, которые нужно было выпаливать по каждому поводу.

В результате я поступила на филфак, и учитель литературы, несомненно, повлиял на это решение. Я пошла на филфак в полной уверенности, что литература — это интересно. Там я обнаружила, насколько потрясающая вещь языкознание, и специализировалась на нём, но в событиях, связанных с литературой, продолжала участвовать.

Какими должны быть уроки литературы в XXI веке? Можно совсем в разном смысле говорить про уроки литературы.

Одна часть — это необходимый минимум знаний культурного человека, это часть общего культурного кругозора человека — он должен всё-таки знать, кто такой Лев Толстой, что написал Пушкин, и тому подобное.

Вторая большая часть — это словесность — умение выражать свои мысли на своём языке устно и письменно. Это в школе провалено: наши школы всё ещё устроены по принципу «Учитель говорит у доски, ученики сидят и ждут, когда их спросят, и никого не интересует, что они думают — они должны сказать строго определённые слова».

В английской школе, например, серьёзно учат писать эссе, учат виртуозному владению словом. Дети пишут сотни эссе, и педагогов интересует, чтобы ученик высказал своё мнение.

У нас этого вообще нет — это пытаются сделать в ЕГЭ, и это, если честно, получается убого, потому что те тексты, от которых разработчики ЕГЭ отталкиваются, тоже примеры каких-то гербариев, ненатурально многословных — если вычеркнуть все глупости, от них не останется ничего. Мне жалко детей: если текст ни о чём, как можно написать на его основе эссе? Это та часть, которая касается реализации свободы слова: можно иметь право свободы слова, но не уметь говорить. Это отдельная грустная история.

А третья составляющая — литература — это способ осмысления жизни. И поэтому литература может преподаваться только в диалоге: это интересно, когда ты примеряешь произведение на себя, прислушиваешься к своим мыслям и чувствам — с чем согласен, с чем не согласен, кому сопереживаешь, кого из героев терпеть не можешь, про кого не понимаешь, что он мог так сделать, и так далее. Литература — это жизнь, это рефлексия.

Тему самоубийства тоже можно было бы обсудить на уроках, но для этого нужен свободный учитель. К чему мы приходим? Чтобы идеологически разговаривать, у тебя не должно быть 40 человек в классе, у тебя не должно быть 25 часов в неделю, ты должен быть свободен, потому что ты сейчас не можешь прийти и спросить, кто из героев мог раздумывать о суициде, как он к этому пришёл и почему он этого не сделал. Или, например, поинтересоваться, что похоже на происходящее в книжках — Наташа Ростова, которая изменила Болконскому, на что это похоже, что ей двигало? Не «Болконские духовные, а Ростовы душевные», запомнили, дети, и записали: справа «Духовные», слева «Душевные», а про тебя, как ты думаешь. Для этого нужны другие отношения, другая школа, другой учитель.

Проблема нашей школы — это не проблема программы, того, какие произведения изучать или не изучать, сколько часов должно быть.

Это — отсутствие идеологического разговора, когда дети мыслят, когда интересно, что они думают. Когда с ними говоришь, у них может быть интересное восприятие, они совсем по-другому воспринимают мир, но дети говорят, только когда их слушают, а если их не слушают, они не говорят, им есть чем заняться.

Дело не в носителях. Сейчас функцию большого романа XIХ века начали выполнять сериалы, и многие ничуть не слабее больших романов. Это другой язык — киноязык, язык действия, картина — но многие сериалы это такие же эпосы — героев, характеров, идей. Не все, но многие. Очень много сейчас серьёзной рефлексии, которая осуществляется в основном средствами сериалов, у них такая функция в обществе — осмыслять, где мы, что мы, что нас беспокоит. Поэтому совершенно нормально, если уроки литературы будут не про «Войну и мир», а про серьёзные концептуальные сериалы.

Кстати, про «Гарри Поттера» можно было бы провести интересные уроки-обсуждения — тут задеты многие важные для детей темы. Кто-то скажет «Гарри Поттер» популярен, попса, давайте читать Лескова", и это снобизм. Мне не кажется, что насильственным внедрением Лескова в умы можно повысить любовь к Лескову, для кого-то он будет самым любимым автором, но не обязательно всем его читать.