Фатально разочаровавшись в скудных милостях генеральши Финкельштрюк, приживалка Трепьякова пытается снискать утешение в стихосложении, но поэзия не находит её общество ни приятным ни полезным, вместе с тем, одаряя широкой приветливой улыбкой Непобедимого Ёжика и его надёжных компаньонов.

Застыв в восторженном экстазе,
Стихотворение своё
Рассматривает Трепьякова —
Заветный плод души её.

Ласкает взглядом строк печатных,
За словом слово, рифморяд.
И в переливах песнопенных
Ей лепет мнится откровеньем,
Ниспосланным, как дар небес.

От мысли весу здесь немного.
Чуть боязливо из-за туч
Выглядывает Феба луч,
Даря украдкой вдохновенье.

Наедине сама с собой,
Увлечена души витийством,
Слагает в клаузулы строф
Дары невызревших суждений.

Художник, вознамерясь твёрдо
С неё портрет запечатлеть,
Вооружился… «фотошопом» —
Нет! — кистью — я хотел сказать.

Неважно кто прочтёт сей труд
Собрат взаимных чувств исполнен,
А может лишь редактор сонный —
Кропает приживалка вновь!

ДА, МЫ БЫЛИ БЛИЗКИ С СИДОРОМ И ДО ЕГО КАСТРАЦИИ!

Почему он ушёл?

Нет, боюсь, не точна я.

Он бежал без оглядки!

Бежал во всю прыть!

Тщась спасти безуспешно

Остатки былого достоинства

От холодного льда

Живодёрски грозящих ножей.

Оскопление!

Вот, что страшило так Сидора.

Он спасал свои…

Честь и здоровье, бесплодно, увы.

Враг коварен —

Наш Сидор был всё же кастрирован!

Изощрённая месть совершила над ним приговор.

Пережив боль утраты.

Найдя в себе толику мужества

(то есть силу смириться с ударом злосчастной судьбы),

Стал лакеем примерным,

Свободным от мнительной ревности,

Что хозяин к слуге, ежечасно волнуясь, таит.

Сидор «Вглаз-Дам», дворецкий —

Звучит для людей представительно.

Господин им гордится,

Как всадник поджарым конём.

Он спокоен —

Гарем под надзором у евнуха.

Служит Сидор исправно и счастлив бывает вполне.

Только изредка, ночью, при полной и ясной луне,

В окружении знойном из томных красавиц сералевых,

Он всплакнёт и промолвит:

— Зачем же… зачем?!

Линчеватели злобные были быстры и проворнее?