В старом кресле, у камина,
В сентябре в холодном доме
Смотрит бабушка Ирина
Фотографии в альбоме.

Смотрит долго, со слезами,
Наклонилась очень низко.
И встаёт перед глазами
Всё, что дорого и близко:

Брат Мишель — ещё ребёнок,
Он — в костюмчике матроса.
На руках его — котёнок
И щенок с блестящим носом.

Брат сидит на детском стуле.
(Век его уже отмерян).
В восемнадцатом, в июле,
Он под Киевом расстрелян.

Сердце высохло от боли.
Руки тянутся к портрету.
Тлеют кости в Русском поле
И креста над ними нету.

Ах, Мишель! Старушка слёзы
Утирает старой тряпкой,
А на снимке — две берёзы,
Пруд и мама в белой шляпке.

Сразу вспомнила ту зиму:
Детский крик, в бушлатах люди
Изнасиловали Зину,
Искромсали маме груди,

Прямо в розовой постели,
По лицу прикладом били…
Столько ран — на белом теле…
Утром маму хоронили.

Зинаида, словно инок,
Всё молилась и молилась.
После маминых поминок,
Ночью в кухне удавилась.

Запрокинула головку,
Взгляд стеклянно-виноватый.
Обрезал ножом верёвку
Утром дворник бородатый.

Снова — кладбище, ограда…
Два могильщика спешили.
Зинаиду с мамой рядом
Хоронить не разрешили.

А потом была дорога,
Снег, вокзалы и вагоны,
Тиф, граница, синагога,
Рестораны и погоны,

Офицерские мундиры,
Семь абортов, роды, грыжа
И дешёвые квартиры
В узких улицах Парижа…

Жизни грустная картина…
Горе встало в горле комом.
Сжавшись, бабушка Ирина,
Молча плачет над альбомом.

27.11.1997 г.